Звезда поневоле

И угораздило же её влипнуть в такую историю! Ведь сколько раз мать твердила: «Все мужики — козлы, на них никогда нельзя полагаться, все свои косяки ты будешь расхлёбывать сама!». Мать знала, о чём говорила — Валька много раз видела этих мужиков, говорливо-галантных за вечерней рюмкой и тихо крадущихся по утрам в сторону выходной двери. Все они были, как ей казалось, на одно лицо и отличались друг от друга только именами-отчествами, да ещё, может быть, цветом выглядывавших из-под пиджаков рукавов несвежих рубашек. Таким же был, видно, и её отец, если верить словам матери, — сама Валерия его не помнила, он куда-то сгинул на заре её туманной юности.

Пашка был совсем другим. Она познакомилась с ним на дискотеке, куда частенько ходила с подругой после школы. Подруга была бойкой, парни часто приглашали её на медленные танцы, — «пообжиматься», как она выражалась, но Валька, по большей части, стояла у стеночки, наблюдая за медленно кружащимися парами, или лихо отплясывала сама в гремящем водовороте рока. Вот так однажды она и подпирала стенку, когда вдруг он нарисовался прямо перед ней и пригласил на танец. Высокий, широкоплечий, с длинными светлыми волосами, студент престижного ВУЗа, что он в ней нашёл? Наверно, было всё-таки что-то, что не умели разглядеть другие парни, а, может быть, это был мимолётный каприз баловня судьбы, но она тогда почувствовала себя Золушкой, танцующей на балу с принцем, и это, видимо, так сказалось на ней, что Пашка в тот вечер больше не отходил, а после танцев пошёл провожать.

Тогда-то всё и началось. Валя была девушкой скромной и только через неделю позволила ему поцеловать себя, но он был настойчив, и постепенно, день за днём смелость его ласк росла, а сил на сопротивление у неё оставалось всё меньше. Время шло, и то, что казалось сначала невероятным, постепенно превращалось в неизбежное. Однажды, светлой июньской ночью, через неделю после выпускного бала её бастионы пали.

Не сказать, что их отношения после этого сильно изменились. Пашка по-прежнему был внимателен, нежен и заботлив. Но во взгляде его появилось выражение некоторого превосходства, чувство хозяина, что ли, возможно, умело скрываемое ранее. Встречались они обычно у него дома — отец его был в длительной командировке, а мать работала в смену. Встречались, любили друг друга, а после она торопилась домой, благо жили они недалеко. Он провожал её до дома, где её ждала мать, которая ворчливо спрашивала, где она пропадала, и хмуро приглашала к позднему ужину.

Мать, конечно, догадывалась, что с дочерью что-то происходит, но, кроме обычных сентенций об «этих мужиках» и банальных рекомендаций не забывать о предохранении, ничего ценного не изрекала, видимо, махнув на всё рукой. И всё-таки она оказалась права. Однажды они пришли к нему после дискотеки, разгорячённые зажигательными танцами и ощущением взаимной близости. Пашка достал из холодильника по бутылке заранее припасённого пива, нарезал сыр смешными ломтиками, и они принялись утолять жажду. На беду, пива оказалось несколько больше, чем следовало бы, а запас резинок неожиданно оказался исчерпан. Валька отправила было его в аптеку, но было уже поздновато, до единственной работающей аптеки надо было добираться минут пятнадцать, а день был, вроде, безопасный, и бдительность оставила её. Когда через неделю месячные не пришли, её охватила лёгкая паника, но прошло ещё полторы, прежде чем она решилась сообщить ему.

Его реакция поразила Валю. Вместо того, чтобы спокойно и деловито, как подобает мужчине, обсудить ситуацию, Павел впал в истерику, заявил, что семейная жизнь не входила в его ближайшие планы, что её проблемы — это её проблемы и даже договорился до того, что не уверен, что ребёнок — от него. Она хотела было возразить, что ещё не уверена в своей беременности, но последняя фраза настолько ошеломила её, что она разрыдалась, впервые, наверно, с тех пор, как закончилось её детство. Это привело его в некоторое замешательство, кажется, он пытался оправдаться, но она не слушала его лепет и, едва успокоившись, оделась и ушла, не прощаясь. Назавтра он звонил и извинялся; она выслушала его холодно, но трубку почему-то не повесила. Павел сказал, что надо идти к врачу и, если что, делать аборт. Это она знала и без него, но до смерти не хотелось идти в районную консультацию, где она была однажды, ещё девочкой-подростком, и где её обхамила толстая тётка-гинеколог.

«С паршивой овцы хоть шерсти клок», — мысленно произнесла она любимое материнское изречение и спросила его, готов ли он оплатить ей консультацию в частной клинике. Павел помялся и сказал, что с деньгами у него не очень, но рублей пятьсот или около того он, пожалуй, наскребёт. Так вот она и попала на приём к к. м. н. И. М. Воробьяненко из медицинского центра «Меломед».

В назначенный день Валя долго тёрла себя в душе, затем оделась с особой тщательностью и на негнущихся ногах отправилась на приём. Матери она ничего, конечно, не сказала, опасаясь, что та прибьёт её. Она загадала: если врача зовут Ириной Михайловной, то всё как-нибудь обойдётся, доктор найдёт причину задержки и вылечит её легко и недорого. В противном случае... О противном случае думать не хотелось, уж очень он был противным. Она поймала себя на мысленном каламбуре, от чего настроение слегка улучшилось, и как раз в это время подошла к входу в клинику.

В регистратуре её направили в кассу, затем выдали карту и велели идти в кабинет. Всё произошло довольно быстро, так что Валя так и не спросила, как зовут доктора. Она взглянула на карту и обомлела — врача звали Игорем Матвеевичем. Сказать, что это был шок — ничего не сказать. Даже Пашке она никогда не позволяла рассматривать себя «там», а тут какой-то незнакомый дядька, да ещё может и не старый, со своими страшными инструментами... Конечно, она слышала расхожие фразы о том, что у врачей пола нет и что они всё это видели тысячу раз, но у неё-то это был ПЕРВЫЙ раз! Валька даже подумала было отказаться от приёма, но деньги были уже уплачены, других как-то не намечалось, да и тянуть время ей не улыбалось, и пришлось ей, под пушечные удары своего сердца, постучать в ужасный кабинет.

— Войдите, — послышался густой бас из-за двери. Она открыла дверь и увидела стол, за которым сидел бородатый человек лет тридцати, в белом халате и шапочке. А рядом стояло то самое кресло...

— Присаживайтесь, — пророкотал доктор. Он взял у неё карту и начал задавать свои вопросы. Некоторые из них были ей не совсем понятны, другие вгоняли её в краску. Но, так или иначе, вопросы закончились, и, махнув рукой в сторону стоявшей у стены ширмы, врач предложил ей раздеться. Она покраснела в очередной раз и, сглотнув, тихо спросила: — Всё снимать?

— Вы можете остаться в платье, Валерия Ивановна, — прогудел доктор, — снимите всё ниже пояса и располагайтесь в кресле, — перед тем, как произнести её имя, Игорь Матвеевич сделал паузу, видимо, сверяясь с картой. Называя её, вчерашнюю школьницу, по имени-отчеству, он, казалось, издевается над ней. Валька порадовалась, что она пришла сюда в платье, а не в джинсах и может до последнего оставаться как бы одетой. Она медленно прошла за ширму, сняла босоножки, затем, отвернувшись, неохотно спустила трусики и, свернув, положила их на кушетку.

— Да, прошу прощения, Валерия Ивановна, забыл спросить, — доктор, казалось, был смущён. — Вы давно э-э... ходили по-маленькому?

Валька вспыхнула до корней волос. Кажется, сейчас ей придётся писать на глазах у этого мужлана! На беду, она действительно ощутила позыв в нижней части живота, хотя перед выходом из дома не забыла посетить известное место.

— Туалет здесь, — донёсся до неё голос ненавистного эскулапа. Он показал на незаметную дверь в углу кабинета. Валька подумала, что, пожалуй, была к нему несколько несправедлива. Она отправилась в указанном направлении и уже через три минуты вышла, готовая, наконец, к осмотру. С чувством обречённости устроилась в кресле и приподняла подол, а затем закрыла глаза, некстати вспомнив пошлое наставление подруги — «расслабиться и получать удовольствие». Доктор натянул перчатки и подошел к ней. Осмотр начался. Сначала он погладил Валин живот, затем стал надавливать в разных местах и спрашивать, не больно ли ей. Больно не было, было лишь жутко стыдно представлять, какой ему открывается вид, плевать, что он врач. Оказалось, что будет ещё хуже. Неожиданно Игорь Матвеевич взялся за её наружные губки и раздвинул их в стороны. Её розовая щелка раскрылась, и всё, что было спрятано от нескромных глаз, даже если бы они созерцали её без одежды, все эти влажные складочки, бугорочки и дырочки оказались перед ним, как на ладони. От стыда её рот как будто наполнился чем-то кислым, ей стало сводить скулы, но она несколько раз глубоко вздохнула, и немного отпустило.

Затем её коснулось что-то холодное и вошло внутрь, после чего как будто раздвинуло её изнутри. Доктор сказал ей, что это специальное зеркало и чтобы она не боялась — больно не будет. Действительно, вскоре зеркало покинуло её тело, но злобный эпигон Гиппократа придумал ей новое испытание — перебраться на кушетку и встать на локти и колени. Ничего хорошего от этого упражнения не ожидая, она выполнила указание и, опять же по просьбе врача, прогнула спину. И в это время его палец коснулся её задней дырочки (будучи девушкой скромной, она не знала, как это место называется на латыни, а грубые уличные слова старалась не употреблять даже мысленно) и, немного помассировав, направился вглубь. Валя охнула и рефлекторно сжала мышцы сфинктера.

— Нет, так дело не пойдёт, Валерия Ивановна, — услышала она бас доктора. — Вам надо расслабиться, иначе будет больно. Постарайтесь потужиться, как при дефекации. — Не очень знакомое слово было понятно из контекста. Кажется, было уже невозможно смутиться сильнее, но Валька опять почувствовала, что краснеет. Что она могла сделать — только подчиниться, чтобы скорее уже покончить с этим невозможным унижением. Палец Игоря Матвеевича проскользнул внутрь, вызвав неприятное ощущение заполненности, а его вторая рука немедленно принялась ощупывать её живот. Дальнейшее она запомнила, как в тумане. Доктор мял её тело снаружи и изнутри одновременно, так что она перестала понимать, где кончается она сама и начинаются его вездесущие руки...

Наконец, всё закончилось. Врач отпустил её и разрешил одеваться. Мало-помалу она пришла в себя и стала прислушиваться к тому, что говорит Игорь Матвеевич. Тот прокашлялся и важно произнёс:

— Валерия Ивановна, у Вас шестинедельная беременность. Протекает, насколько я вижу, без патологий. Я понимаю, что Вам надо ещё привыкнуть к этой мысли, но всё же придётся решить — Вы будете рожать? И чем скорее Вы решите, тем лучше.

У Вальки непроизвольно на глаза навернулись слёзы. Да, случилось именно то, чего она боялась. Какая из неё мать? Ни денег, ни работы, ни даже мужа какого-никакого. Пашка в роли отца семейства? Смешно! Она чуть не фыркнула. Да этот Пашка слиняет в тот же момент, как услышит о «подарочке». А что скажет её мать! Убьёт её, наверно, сразу. Она представила, как рассказывает матери свою новость, какие слова и каким тоном произнесённые слышит в ответ, и её снова стало подташнивать. Нет, только не это. Ребёнка оставлять нельзя.

— Я не могу... — тихо ответила она. — Мне надо... это... в общем, аборт.

Лицо Игоря Матвеевича, казалось, поскучнело. — Ну, хорошо, — слегка отвернувшись, пробасил он. — Вы можете сделать аборт в нашей клинике, тогда можно получить скидку на анализы.

Валька помертвела. Про то, что она в частной клинике и за всё надо платить, она успела забыть. Денег-то у неё нет, да и не предвидится. — Сколько, — спросила она глухо, — сколько стоит сам аборт?

— Вообще-то цена зависит от вида аборта, — был ей ответ. — Самый дешёвый, медикаментозный, у нас не получится — Вы поздновато пришли к нам. Можно сделать хирургический или вакуумный, то есть мини-аборт. Я бы рекомендовал Вам вакуумный — он считается менее травматичным, при большей вероятности сохранения фертильности. Это будет стоить, вместе с анализами, — доктор почесал в затылке, — около четырнадцати-пятнадцати тысяч.

Сумма была для Вальки фантастической. Взять в долг у подруги? Не даст, внезапно поняла она. Кой-какие деньги у той водились, но она всегда была довольно прижимистой, а откуда она, Валька, возьмёт что отдавать? На Пашку надежды тоже не было, да и не хотелось ещё раз унижаться перед бывшим, да, именно бывшим бойфрендом. Мать за такие деньги наверняка убьёт её. Чтобы выиграть время, она спросила, что значило мудрёное слово, как его, «фир...», «фер... «. Врач улыбнулся и ответил: — фертильность — это способность человека к размножению, то есть к зачатию ребёнка. Вы же хотите, наверно, когда-нибудь, в будущем, иметь детей?

Да, конечно, когда-нибудь, она представляла себя матерью семейства, но только не сейчас! Где взять проклятые деньги — вот вопрос. Может быть, можно всё решить в женской консультации, за бесплатно?

— А в консультации могут аборт сделать?

— Видите ли, Валерия Ивановна, я не рекомендовал бы Вам сейчас связываться с государственными медучреждениями. В консультации Вас примут, конечно, на аборт направят в больницу и сделают даже бесплатно. Но, во-первых, за хорошую анестезию всё равно придётся платить, во-вторых, сейчас там, насколько мне известно, большие очереди, и Вам придётся ждать неделю, может быть, две, а в результате мини-аборт могут не сделать — он допускается при сроке до семи недель, а в некоторых учреждениях — до пяти. Ну, и самое главное — там Вы не сможете выбрать врача, так чтобы быть уверенной в его высокой квалификации, в его желании сделать для вас всё, что он может, в самом лучшем виде. Да и средний медперсонал у нас тоже к пациентам относится много лучше, чем в госбольницах. Впрочем, дело Ваше — решайте сами.

Этот Игорь Матвеевич то ли не понимал, то ли не хотел понимать, что у неё банально нет денег. Валька почувствовала себя, как зверёк, пойманный в капкан. В носу предательски защипало, из глаз выкатились две слезинки. Доктор, казалось, растерялся.

— Ну что Вы, Валерия, Лера, не надо плакать. Всё будет хорошо, мы, то есть я сделаю операцию так, что Вы даже не заметите. Один день полежите у нас и выпишем. Всё будет хорошо, — повторял он.

— Вы не понимаете, — всхлипнула она, — у меня просто нет денег на эту операцию, и взять не у кого. А у Вас — «всё будет хорошо, всё будет хорошо». Чего хорошего-то?

Слёзы потекли ручьём. Игорь Матвеевич взял себя в руки и, кажется, задумался ненадолго.

— В принципе, — сказал он с сомнением в голосе, — может быть, есть вариант, такой, что Вам платить не придётся.

— Как это? — заинтересовалась наша героиня. — Вы же только сказали, что аборт стоит четырнадцать тысяч!

— Да, конечно, и не отказываюсь от своих слов. Просто, видите ли, Лера, в некоторых случаях у пациентов находятся спонсоры, которые готовы оплатить лечение, частично или полностью.

— И где же я такого спонсора возьму? Я понимаю, когда людям надо делать операцию от рака, за границей, за какие-то дикие деньги, тут могут найти спонсоров. А у меня-то что? Может, Вы мне этого спонсора найдёте?

— Может, и найду, — таинственно произнёс доктор.

* * *

Игорь сызмала не любил своё имя

Выбрав Игоря мишенью своих поэтических экспериментов, он ещё в средней группе затравил его дразнилками собственного сочинения, из которых самой пристойной была «Игорюша — наша хрюша». А в старшей группе он откопал где-то потрёпанный томик Агнии Барто и изобрёл новую забаву — декламировать нараспев гениальные строки знаменитой детской поэтессы: «Игорек, Игорек, подари мне пузырек! ты же мой товарищ, пузырек подаришь?». Игорь частенько бросался в драку, но обычно оказывался бит, так как противник был старше и сильнее.

Когда какой-нибудь ничего не подозревающий гость дома ласково называл его Игорьком или, пуще того, Игорюшей, он буквально зверел, покрывался пятнами и закатывал такие скандалы, что родители стали остерегаться пускать его к гостям. Однажды, уже в школе, он спросил родителей, кто и зачем придумал ему такое имя. Отец, потомственный врач и интеллигент, помялся немного, а потом рассказал такую историю. Оказывается, он хотел назвать новорожденного сына Ипполитом, в честь какого-то своего предка, то ли деда, то ли прадеда. Матери почему-то нравилось имя Олег. Чтобы разрешить спор, они обратились к общему другу, который был по совместительству филологом и должен был, по идее, хорошо разбираться в именах. Тот сходу отмёл материнский вариант, предложив ей представить, как будет звучать отчество будущей внучки. Обрадовавшийся было папаша собирался уже праздновать победу, но был немедленно остановлен рассказом о гибели юного Ипполита, прόклятого своим отцом — великим героем древнегреческих мифов Тезеем — по ложному навету. Новоиспечённые родители приуныли, а друг семьи и вовсе распоясался. Он заявил, что, по некоторым сведениям, Ипполит был воскрешён из мёртвых своим другом Асклепием и предложил назвать сына в честь последнего Аскольдом, как бы заодно намекая на варяжское происхождение отринутого Олега. Тут уже оба, и папа, и мама, возмутились и потребовали чего-нибудь попроще. Тогда и возник компромиссный Игорь, сочетающий в себе первую букву отцовского варианта и этническую принадлежность материнского.

Позднее, в старших классах, наш герой прочёл «Слово о полку Игореве», послушал самое известное из произведений Бородина и окончательно убедился в том, что ему на роду написано быть неудачником, но оперу о нём никто не напишет. Во всяком случае, если он будет вести себя тихо и не выступать против властей предержащих (Возможно, в этом Игорь Матвеевич ошибался. Добрая традиция писать оперу понемногу возрождается. И, чтобы о тебе написали, «выступать» уже необязательно — Прим. авт.). Поэтому, окончив школу без каких-то особенных успехов, он, по примеру отца, поступил в медицинский институт, незадолго до того ставший университетом, по истечении положенного срока вышел оттуда специалистом по женскому здоровью, прошёл ординатуру в соседнем областном центре и вернулся на родину в качестве практикующего врача многопрофильной клиники.

Жизнь покатилась по наезженным рельсам, очередной рубеж — кандидатская диссертация — был преодолён с неожиданной для него самого лёгкостью и, казалось, будущее было ясно и предопределено. И всё же его мучила какая-то неудовлетворённость, чего-то не хватало, хотелось красивой жизни, такой, какая изображается в некоторых фильмах вечно загнивающего Запада. На красивую жизнь элементарно не хватало денег. Неожиданное событие оживило безнадёжные, казалось, мечты.

Однажды, когда время очередного приёма в клинике подходило к концу, в кабинет уверенной походкой вошёл рыжеватый молодой человек в модном костюме и, быстро оглядев кабинет, по-хозяйски устроился на стуле для пациенток.

— Молодой человек, вы не ошиблись кабинетом? — спросил Игорь, который уже собирался уходить и предвкушал хороший ужин в недорогом кафе недалеко от дома. — Я, вообще-то, принимаю только женщин.

— Любезнейший Игорь Матвеевич, — с фамильярной улыбкой отвечал его визави. — Я много слышал о Вас и получил крайне благоприятное впечатление. У меня есть небольшое деловое предложение, которое мы могли бы обсудить, скажем, за бокалом хорошего вина — я знаю здесь поблизости неплохой ресторанчик. Вот моя визитка, прошу Вас. — На визитке золотыми буквами было напечатано: «Шмидт Александр Петрович, индивидуальный предприниматель» — и несколько телефонов.

— Но... — попробовал возразить Игорь, но визитёр перебил его: — Нет-нет, Игорь Матвеевич, не беспокойтесь — я угощаю, да и не о чем тут говорить, Вы поймёте, когда узнаете моё предложение.

Последняя фраза звучала многообещающе. Игорь подумал, что такой шанс упускать нельзя — чем чёрт не шутит, а вдруг это — та самая тарелочка, с голубой каёмочкой. В конце концов, ведь никто не заставит его принять предложение этого, как его... Шмидта. Точно, сын лейтенанта Шмидта, почему-то подумалось ему. Кстати, как звали этого лейтенанта? В любимой книге ответа не было, а школьный курс истории он успел позабыть. Для солидности он сделал паузу и согласился. Нежданный гость в ответ сообщил, что будет ждать у дверей клиники, и ретировался. Игорь взглянул на часы и обнаружил, что до конца приёма осталось не больше трёх минут, на всякий случай, выглянул за дверь — никого в коридоре не было — и стал собираться.

Выйдя на улицу, он не обнаружил странного посетителя и испытал некоторое разочарование. Однако, в этот момент у стоящей рядом солидной машины распахнулась дверца и показалось улыбающееся лицо Шмидта. Недвусмысленными жестами тот приглашал его внутрь. Игорь подумал, что вот так, наверно, людей и похищают, но сам себе возразил, что с него, в сущности, взять нечего, так что объект для киднеппинга он далеко не идеальный. Он глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду, и полез на заднее сидение.

Всю дорогу, которая, впрочем, отняла не слишком много времени, Шмидт болтал, буквально не давая Игорю вставить слова. При этом он умудрился практически ничего не сказать о своём деле. Игорь подумал, что он, наверно, не слишком доверяет водителю. Так или иначе, вскоре они оказались у дверей шикарного ресторана, в котором Игорь никогда не был, но слышал что-то от старших коллег, и это «что-то» звучало весьма заманчиво.

Они зашли, его спутник о чём-то быстро переговорил с метрдотелем, и тот повёл их в отдельный кабинет. Названия большинства блюд были Игорю незнакомы, но официант попался понятливый, и они быстро сочинили такой заказ, какой должен был доставить немалое удовольствие его желудку и существенно облегчить его кошелёк (последнее — если бы не обещание сына лейтенанта оплатить издержки).

Наконец, когда они остались вдвоём, Шмидт приступил к делу. По его словам, он представлял компанию, занимавшуюся производством учебных фильмов на медицинскую тематику. Несколько фильмов они уже сняли, Игорю тут же были представлены доказательства — какие-то почётные дипломы с печатями; впрочем, рассмотреть их в подробностях ему не удалось — Шмидт быстро убрал их в свой дипломат. И вот, в настоящее время компания получила крупный заказ на фильмы о проблемах женского здоровья. Игорь начал догадываться, куда клонит его собеседник. Он подумал: «Красиво составлено, под таким соусом можно поучаствовать. В случае удачи должен быть неплохой куш. Не вышло — моё дело шестнадцатое. Учебный фильм — и дело с концом»(Судя по всему, Игорь Матвеевич был большим поклонником творчества И. Ильфа и Е. Петрова. Во всяком случае, он частенько цитировал наизусть фразы из их бессмертных романов и, как видим, даже в мыслях иногда использовал их тексты — Прим. авт.). Правда, кое-что его беспокоило.

— Скажите, а как вы собираетесь получать согласие пациентов на съёмки? — спросил он. — Точнее, пациенток.

— Видите ли, Игорь Матвеевич, — отвечал Шмидт, — у нас есть несколько моделей, которые уже снимались в наших фильмах и могут сняться ещё. Возможно, мы познакомим кого-нибудь из них с Вами, — здесь на его губах промелькнула едва заметная усмешка, — но позже. Нам теперь нужно некоторое разнообразие типажей, сами понимаете. Да и не все, так сказать, процедуры мы охватили. Кстати, Вы ведь, насколько мне известно, делаете аборты?

Собеседник, похоже, решил взять быка за рога. Игорь удивился: — Вас и это тоже интересует? Ну да, я провожу операции прерывания беременности, как хирургическую, так и вакуумную, но, вообще-то, это зрелище не для слабонервных...

— Помилуйте, доктор, мы же снимаем учебные фильмы, — Шмидт выделил голосом предпоследнее слово, — слабонервных там быть не должно. Да и вообще, — он понизил голос, — заказчик хочет, чтобы эта тема была отражена в нашем сериале, значит, будет отражена. Причём в двух вариантах, так сказать, мягком и жёстком. Впрочем, об этом Вам беспокоиться нечего — это задача монтажа. А вот насчёт поиска пациентов — мы хотели бы рассчитывать на Вашу помощь. Сами понимаете, мы же не можем насильно оплодотворить модель, чтобы сделать ей аборт, — это пахнет уголовным кодексом. Игорь подумал, что этот Шмидт явно скромничает — он может, но, почему-то, не хочет. Почему именно — да какая, собственно, разница?

В это время официант принёс заказ. Изысканные яства, красиво разложенные по тарелкам, пробудили в собеседниках волчий аппетит, и на некоторое время беседа заглохла. Игорь первым нарушил молчание.

— Скажите, Александр... — Петрович, — подсказал Шмидт, — да, Александр Петрович, как мне убедить возможную пациентку сняться в этом фильме? Ведь большинство из них воспримет это, как унижение. Лично мне это не очень понятно, но они порой стесняются даже меня, врача! Что, собственно, я могу им предложить?

— Вот это я понимаю — деловой разговор, — оживился сын лейтенанта. — Во-первых, гонорар. За один эпизод мы платим модели, — он назвал сумму. Это было больше, чем Игорь предполагал, но он всё же не был уверен, что легко найдёт подходящую кандидатуру.

— Кроме того, — продолжил Шмидт, — в зависимости от некоторых качеств модели сумма может быть увеличена, до двух раз. Так что Вы можете сказать, что указанная сумма гонорара — это минимум. Кстати, Игорь Матвеевич, если Вы договариваетесь с моделью сами, то ваш гонорар тоже удваивается.

— Кстати, Александр Петрович, — в тон ему произнёс Игорь, — а какой он, мой гонорар, если без удвоения?

Шмидт ответил. У Игоря засосало под ложечкой. Вот она, птица удачи! На эти деньги, если их удвоить, он мог... Впрочем, рано делить шкуру неубитого медведя, эти деньги надо ещё заработать.

— И, кроме того, — донёсся до него голос собеседника, — бывает, что у девушки нет денег на операцию, мы в этом случае оплатим все расходы и даже дадим ей небольшой гонорар. Не мне Вам объяснять, как убедить пациентку, что делать аборт ей нужно именно у вас в клинике. Ну и, понятно, что в такой ситуации она будет сговорчивей в деталях контракта.

Они поговорили ещё и обсудили некоторые подробности своего соглашения. Оказывается, у Шмидта уже был готов пакет документов. Игорь взял бумаги на изучение, и они покинули ресторан. При прощании новоиспечённый партнёр внимательно посмотрел на Игоря и произнес с полуулыбкой:

— Один момент, Игорь Матвеевич. Я очень не советую Вам показывать кому-нибудь эти документы. Заказчику это может совсем не понравиться...

* * *

Предложение доктора повергло Вальку в шок. Какой-то непонятный спонсор готов заплатить за аборт, если она даст согласие на съёмку всего процесса для какого-то дурацкого учебного фильма! А потом десятки, нет, сотни юных балбесов — студентов-медиков — будут разглядывать её сокровенные местечки, заснятые крупным планом и выставленные напоказ! А ведь до сих пор её, в сознательном возрасте, не видел голой ни один мужчина, кроме Пашки, конечно, да вот этого эскулапа. Ну да ещё был как-то случай.

Однажды на даче, ещё подростком, она купалась с девчонками на речке, а местные мальчишки подкрались из-за кустов, чтобы поглазеть на «голых баб», как они говорили. Никто из купальщиц не заметил их поначалу, а они вдруг выскочили с торжествующими криками и побежали прямо к одежде, оставленной на берегу. Девчонки, конечно, завизжали и спрятались в воду, а тем как будто то и надо было — схватили всю одежду и тикать. Недалеко, понятно. Остановились метрах в тридцати от воды и стоят, дразнятся. Место отдалённое, на помощь взрослых рассчитывать нечего.

Валька созвала совет — что делать. Мальчишек всего трое, а их — пятеро. Да и формами девчонки, уже вступившие в пору созревания, превосходили своих обидчиков. Если что, сила была бы на их стороне, только вот чтобы эту силу применить, им надо было выскочить из воды как есть, голышом, и напасть на неприятеля. Девчонки ни за что не соглашались. Вальке и самой очень не хотелось сверкать телесами перед молодыми негодяями, но те, похоже, были готовы ждать сколько угодно, а прохладная вода отнюдь не располагала дожидаться темноты.

Кое-как удалось ей уговорить одну из девчонок пойти вместе с ней. План её был прост, но принёс успех. Они вдвоём неторопливо вышли из воды и, не прикрываясь, направились к супостатам. Те были озадачены и с удивлением смотрели на спокойно приближающихся к ним голых ровесниц. Когда до нахалов оставалось метров пять, они переглянулись и рванули прямо на мальчишек, которые, почувствовав, что их будут бить, и, возможно, ногами, пустились наутёк.

У двоих одежду удалось вырвать сразу, а за третьим они погнались, как были, не одеваясь. Догнать, правда, не удалось, но добычу свою он бросил. Правда восторжествовала, но этот случай оставил ей на память фигурный шрам на интимном месте — ломясь через кусты за вором, она сильно поцарапалась об острые колючки. Впрочем, в эстетическом плане шрам её не беспокоил, поскольку был практически всегда спрятан под одеждой. А с той девчонкой они крепко подружились. Впоследствии она и привела Вальку на дискотеку.

И вот теперь ей предлагают пойти на унижение во сто крат худшее. Валька представила себя на кресле с раздвинутыми ногами, а напротив — какого-нибудь мерзкого мужика-оператора с камерой, и на душе у неё стало совсем противно.

— Нет, — сказала она, — я не могу. Я вообще не могу сниматься — нефотогенична.

Конечно, она так не думала, но в тот момент не смогла придумать лучшего аргумента. Игорь Матвеевич бросил на неё оценивающий взгляд, как будто только что впервые увидел.

— Мне кажется, — сказал он с лёгкой ухмылкой, — Вы себя недооцениваете. Впрочем, дело Ваше, Валерия Ивановна, Вы можете принять предложение или отказаться, сделать операцию за деньги, если найдёте, или пойти в консультацию. Единственно что — я бы рекомендовал Вам поторопиться, если Вы не хотите выскабливания. Вот, — он протянул ей прямоугольный листок, — моя визитка, Вы можете позвонить, желательно в рабочее время, и сообщить мне своё решение. Но, повторяю, постарайтесь поскорее. Я напишу Вам направления на анализы; как я говорил, Вы можете сделать их в нашей клинике со скидкой, если оперируетесь тоже у нас. Если Вы примете предложение спонсора, анализы будут для Вас бесплатными.

Взяв направления и визитную карточку врача, Валька отправилась домой. Весь вечер она обдумывала, что ей делать, но так ничего и не придумала. Ночью она долго ворочалась и не могла заснуть, а когда сон, наконец, пришёл, то ей приснилось, как она голая бежит куда-то, а вокруг стоят мужики, показывают на неё пальцами и гадко хихикают.

Проснувшись наутро с головной болью, она решила всё же посоветоваться с подругой. У той оказались какие-то планы, но Валька упросила её отложить их для срочного дела. Встретились на улице, сели на скамейку, и тут Валька ей всё и выложила. Подруга долго качала головой и высказывалась в стиле «ну ты даёшь» и «ну ты попала». В конце концов, Валька намекнула ей, что ждёт какого-нибудь мало-мальски осмысленного совета, а не пустых причитаний

Этот док, по-моему, правильно говорит — без денег у тебя ничего хорошего не получится. А тут всё на халяву, да по высшему разряду. А поторгуешься — может, ещё и приплатят — не теряйся. И вообще, наверно, по приколу — сниматься в кино с голой ж-й. — Тут она засмеялась.

— Вот и шла бы сама сниматься — возмутилась было Валька, но в ответ ей напомнили, что залетела-то именно она и что запрошенный совет она получила.

Похоже, делать было нечего — надо было соглашаться. Она попрощалась и пошла домой. Мать, понятно, была на работе. Не раздеваясь, Валька бросилась на кровать и начала плакать. Покончив с этим увлекательным занятием, она взяла в руки трубку, достала визитку к. м. н. И. М. Воробьяненко, вдохнула глубоко,как перед прыжком в воду, и набрала номер. Доктор ответил не сразу. Она, было, уже обрадовалась, что неприятный разговор откладывается, но в этот момент трубка зажужжала, и послышался знакомый бас.

— Здравствуйте, Игорь Матвеевич, — через силу произнесла наша героиня. — Я, наверно, согласна.

— Простите, а с кем я говорю? — осведомился голос на том конце. У Вальки возникло сильное желание повесить трубку, но она превозмогла себя и представилась.

— А, здравствуйте, Валерия, очень хорошо, что Вы позвонили. У меня через полтора часа заканчивается приём — Вы не могли бы подойти где-нибудь в конце — согласовать детали и подписать договор?

Валька согласилась. Она могла, вообще-то, и раньше, но настаивать не стала — видимо, у врача был кто-то записан. Решила пройтись и настроиться на разговор. В голове у неё крутились малоприятные мысли, и она сама не заметила, как оказалась перед дверью известного в микрорайоне заведения общественного питания с оригинальным названием «Котлетная». Сюда они иногда заходили с Пашкой, когда случалось немного денег и лень было идти в магазин. Заведение было известно в округе относительно низкими ценами и тем, что здесь могли налить из-под прилавка. Валя решила немного перекусить, сделала ревизию наличности и обнаружила, что ей хватает на бутерброд и стопку водки. Вообще-то, спиртным она обычно не злоупотребляла, но настроение было поганое, и надо было как-то расслабиться перед визитом в клинику. Она убедила себя, что ей просто необходимы 50 грамм для храбрости, и вошла.

Толстая тётка — хозяйка заведения — неодобрительно посмотрела на неё и спросила:

— А сколь тебе лет-то будет, красавица? Не рановато ли? — Было не совсем понятно, что она имеет в виду — возраст посетительницы или время дня.

— Двадцать два, — не сморгнув, соврала Валька. Та что-то пробурчала себе под нос, но достала гранёный стакан и плеснула туда огненной жидкости.

От выпитого у неопытной девушки перехватило дыхание; когда оно немного восстановилось, она закусила бутербродом, немного посидела ещё и пошла к выходу. Голова слегка кружилась, но настроение заметно улучшилось.

Выйдя на улицу, Валя достала мобильник и посмотрела на часы. Пора было идти на «свидание» к эскулапу. Она села на удачно подвернувшийся автобус, чтобы подъехать три остановки до клиники. В автобусе было душно и укачивало. Валька почувствовала, что её мутит, и вышла на остановку раньше. До клиники было недалеко, но после небольшой пешей прогулки она почувствовала себя лучше.

Доктор ждал её, преисполненный важности. Видимо, он был доволен её согласием и излучал доброжелательство. Однако, когда Валька подошла к его столу, он нахмурился и сказал:

— Валерия Ивановна, Вам предстоит в ближайшее время операция, и хотя она считается не очень сложной и опасной, я хотел бы Вас предупредить — два дня перед операцией Вам категорически нельзя принимать алкоголь. Вы понимаете?

Валька покраснела до ушей. — Унюхал, чёрт, — подумала она, но вслух тихо произнесла: — Да, конечно.

— Ну ладно, — смилостивился врач, — коли понимаете, давайте, читайте контракт, — он протянул ей несколько сколотых листов бумаги, — и будем подписывать. Кстати, Вы на анализы записались?

— Нет, не успела ещё.

— Ничего, сейчас запишем. Завтра с утра можете?

Валька согласилась. Доктор снял трубку и стал кому-то длинно рассказывать, какие у неё нужно взять анализы. Она не слушала, а пыталась вчитываться в контракт. Буквы немного плясали и раздваивались. В общем, всё было так, как ей говорил доктор в прошлый раз. Немного странным показался ей пункт об ответственности сторон, где было сказано, что при досрочном расторжении контракта одной из сторон эта сторона выплачивает неустойку, и была указана пятизначная сумма. Она спросила Игоря Матвеевича, что это значит, и он пояснил, что если, например, фирма, снимающая фильм, отказывается от спонсорства, то она должна будет выплатить соответствующую сумму, так что она, Валерия, окажется даже в выигрыше. Она поинтересовалась, как тогда будет с операцией, и он заверил её, что операция в этом случае будет выполнена, поскольку деньги на неё можно будет взять из неустойки.

Тогда она спросила, что будет, если она откажется от съёмки, но доктор ответил что-то не очень понятное по поводу того, что она ведь заключает договор не для того, чтобы от него отказаться, а затем обратил её внимание на следующий пункт договора, в котором было написано что-то про гонорар. Получалось, что ей не только оплачивали операцию и подготовку к ней, но и выплачивали «сверху» довольно приличную, как ей показалось, сумму. Валька размечталась было, на что можно будет потратить эти неожиданные деньги, но доктор вернул её на землю.

— Ну что, Валерия Ивановна, Вы готовы подписывать?

Обращение по имени-отчеству в который уже раз обескуражило её. С одной стороны, она понимала, что надо бы внимательно дочитать контракт до конца и уяснить все неясные или спорные моменты, но Игорь Матвеевич излучал такую уверенность и надёжность, что она сдалась. Как будто со стороны она услышала своё согласие, и ручка оказалась у неё в руках, после чего ей ничего не оставалось, как поставить свою подпись. Доктор подал ей ещё два экземпляра контракта, как он сказал, для клиники и для спонсора, и их пришлось тоже подписать. После этого он напомнил ей, что она должна прийти завтра с утра на анализы, и пообещал отдать ей завтра же подписанный экземпляр контракта, а затем попрощался.

* * *

Дальше события покатились помимо её воли. На следующий день Валька сдала нужные анализы, прошла исследования и получила свой экземпляр. Перечитывать контракт ей не захотелось — там было много мелких букв, к тому же он был уже подписан, и ничего, видимо, изменить было нельзя — ведь денег на неустойку у неё всё равно не было. Показывать контракт было некому — с Пашкой она рассталась, и его это дело больше не касалось, а подруга, похоже, на неё обиделась. О том, чтобы открыться матери, не было и речи. Пара дней до операции промелькнули, как в каком-то призрачном сне — она куда-то ходила, с кем-то разговаривала, по вечерам пялилась в телевизор, но смысл происходящего от неё как-то ускользал. Неожиданно наступил день операции.

Накануне она поужинала рано. Утром очень хотелось поесть, но строгий запрет, наложенный врачом, не позволил Вале этого сделать — пришлось ограничиться стаканом воды. Она долго стояла под душем, невольно пытаясь оттянуть неприятный момент. Посмотрев вниз, она увидела волосы у себя на лобке и подумала, что их, кажется, полагается сбривать. Правда, доктор ей ничего про это не говорил. К тому же, бритвы у Вальки не было, а отправляться за ней в магазин было уже поздно. «Ладно, так сойдёт» — подумала она и выключила душ.

На лестнице ей повстречался сосед. Это был мужчина, на вид лет 25—30, не очень давно переехавший в их дом и ничем особо не примечательный, кроме, быть может, густых чёрных усов, придающих ему сходство с Валькиным котом. Известно о нём было совсем немного, даже имени она не знала. Кажется, сосед жил один, во всяком случае, она ни разу не встречала его в компании. Впрочем, усатый незнакомец мало интересовал её, поскольку казался ей, вчерашней школьнице, слишком взрослым, да к тому же у неё был Пашка. Был, да. Она рассеянно кивнула соседу, тот поздоровался в ответ.

Придя в клинику, она надела бахилы и отправилась прямиком в знакомый кабинет. Администратор клиники посмотрела на неё как-то странно, но ничего не сказала. Видимо, все бумаги были уже оформлены. На двери кабинета висело объявление: «Извините, сегодня приёма нет». Валя удивилась и хотела уже идти назад к администратору — выяснять, что случилось, но сначала решила постучаться — может быть, объявление её не касается. Знакомый бас откликнулся из-за двери, и она неуверенно вошла.

Первым, что бросилось ей в глаза, был большой штатив в углу кабинета с установленным на нём устройством, в котором Валя не без труда узнала видеокамеру. За штативом прятался неприятного вида светловолосый молодой человек в белом халате, он копался в своём агрегате, как будто не замечая вошедшую. — Знакомьтесь, Валерия, — пробасил доктор из-за своего стола, — Александр Петрович — представитель Вашего спонсора и, по совместительству, — режиссёр и оператор фильма, о котором я Вам говорил. Прошу любить и жаловать.

Ни любить, ни даже жаловать этого типа Валька не хотела. Однако, контракт был подписан, и на некоторое время ей приходилось смириться с его обществом. Александр Петрович вылез из-за своей конструкции и улыбнулся ей:

— Очень приятно, можете называть меня Шура, — сказал он и протянул ей руку. Отвергнуть рукопожатие у неё не хватило духу. Да и, собственно, что она против него имела? Ведь он был просто нанят этим таинственным спонсором. Да и тот, фактически, дал ей возможность выйти из нелёгкого жизненного положения — ей следовало быть ему благодарной.

— Валя, — представилась она и пожала протянутую руку. Рука у нового знакомого была твёрдой, и это говорило в его пользу — Валька не любила юношей с безвольными влажными ладонями. Затем Шура извинился и вернулся к своей камере.

Игорь Матвеевич пригласил её присесть и задал несколько вопросов про её самочувствие и подготовку к операции. После этого он сказал, что перед операцией необходим небольшой осмотр и, указывая на кушетку в углу, попросил её раздеться.

Валя сделала два шага в заданном направлении и испуганно остановилась. Кушетка была отгорожена от двери ширмой, но из угла, где копошился со своей камерой Шура, просматривалась прекрасно. Она понимала, что рано или поздно ей предстоит оказаться обнажённой в его присутствии, но чтобы вот так, прямо сейчас исполнить для него стриптиз! Это было невыносимо. Она покраснела до ушей.

— Шура, Вы выйдете? — спросила она, потупившись.

Лучезарно улыбнувшись, Шура развёл руками.

— Думаю, нет, — произнёс он со всем возможным дружелюбием и тут же добавил: — я, Валя, сейчас Вам всё объясню. Видите ли, во-первых, в контракте у нас записано... — тут он, как фокусник, выхватил откуда-то из кармана листок бумаги и стал читать — ... так вот, в контракте записано, что съёмочный процесс начинается в день операции при поступлении пациентки в клинику и заканчивается при её выписке. И, далее, вот — в течение съёмочного процесса пациентка не вправе отказаться от съёмки, за исключением случая расторжения контракта, смотри пункт двенадцать точка три, ну, это неинтересно. Расторжение контракта, неустойка — это же не очень интересно, правда, Валя?

Валька была готова провалиться сквозь землю. Какого чёрта она не прочитала этот контракт? Весь, от корки до корки. Наверняка этот пункт можно было бы отменить или хотя бы смягчить какими-нибудь оговорками! Тем временем, Шура продолжал:

— Собственно, дело даже не в этом, точнее, не только в этом. Понимаете, мы ведь снимаем документальный фильм, и зритель не должен отвлекаться, скажем, на то, что Вы стесняетесь оператора. Больше того, он вообще не должен почувствовать, что Вы знаете о его, оператора, присутствии. Вот этой камеры — он ткнул пальцем в свой агрегат, — её нет, Вы о ней не догадываетесь и вообще не подозреваете о моём существовании. Вам надо вести себя именно так — как если бы меня здесь не было. Если Вы в процессе чем-нибудь покажете, что заметили камеру, кадр будет испорчен. И, вероятно, придётся его переснимать, если, конечно, это будет возможно, с медицинской точки зрения, — тут он кивнул на доктора, который, в продолжение этой тирады, сидел, откинувшись, в своём кресле и, казалось, наслаждался спектаклем.

— Так вот, — после короткой паузы снова начал Шура, — мы могли бы, в принципе, не снимать подготовку к осмотру. Ну, в смысле, раздевание. Но Вам надо привыкнуть к тому, что меня и вот этой камеры, — он опять показал пальцем в сторону своего аппарата, — здесь нет. Хотя Ваши глаза сообщают Вам, что есть. Так что считайте, что это сейчас — репетиция для всей съёмки. Вот так. Кстати, доктора стесняться можно, но не слишком сильно. Всё понятно?

Валька молча кивнула. Он был прав, этот Шура, но как это всё же было непросто — переступить через себя. Шура взял её за руку, и глядя прямо в глаза, медленно произнёс:

— Ещё раз. Меня здесь нет. Только ты и доктор, — и вернулся к штативу с камерой.

Острота ощущений немного притупилась. Валя повернулась к кушетке и стала медленно раздеваться. По причине тёплой летней погоды одежды на ней было немного — блузка, юбка, бюстгальтер и небольшие трусики-танга. Да ещё туфельки на каблуках, на которые при входе пришлось надеть бахилы. Она сняла туфельки, расстегнула блузку и освободилась от неё. Дальше надо было выбирать между лифчиком и юбкой. Немного подумав, она решила снять трусики под юбкой, а затем расстегнула юбку и положила её на кушетку. Затем ей пришло в голову, что снимать бюстгальтер, может быть, не нужно. Она вопросительно посмотрела на доктора, но тот сказал, что лучше будет снять. Теперь она была совсем голой, в присутствии двух молодых мужчин. Впрочем, нет, Шура не в счёт, вспомнила она, на его месте — пустое место. Это было забавно, она чуть-чуть улыбнулась и пошла в сторону Игоря Матвеевича.

Доктор выслушал её стетоскопом, осмотрел грудь, а затем натянул резиновые перчатки и пригласил на кресло. Она подумала, что сейчас её сокровенное местечко увидит этот Шура, с которым она знакома всего каких-нибудь полчаса и который, судя по всему, вовсе даже не медик, и с удивлением почувствовала, что, кажется, начинает возбуждаться. Шура был не в её стиле, и уж во всяком случае заводить с ним роман она не собиралась, но вот поди ж ты! Впрочем, все эти мысли промелькнули у неё в голове, не оставив следа на лице, и лишь опытный эскулап по виду увлажнившегося бутона и каким-то одному ему известным признакам понял, что девочка начинает заводиться. Однако, он был профессионал и ничего по этому поводу не сказал. Что же касается Шуры, тому было явно не до созерцания девичьих прелестей — он сражался со сложной зарубежной техникой и, кажется, одерживал победу.

С гинекологическим креслом, сакраментальным орудием унижения женщин, Валька уже была знакома. Игорь Матвеевич постелил пелёнку и предложил ей устраиваться поудобнее. Легко сказать — попробуй тут удобно устроиться, когда в твою раскрытую промежность пялятся два малознакомых мужика. Ей очень хотелось прикрыться, но памятуя о возможной пересъёмке испорченного кадра, она пересилила себя и положила ноги на подколенники. Доктор попросил её придвинуться поближе и начал осмотр. Впрочем, этот этап, к её облегчению, продлился недолго

Закончив с осмотром, он стянул перчатки и сказал:

— Ну, что ж, Валерия, как я вижу, у Вас всё в порядке, анализы хорошие, так что противопоказаний к операции нет. Я буду проводить операцию, а ассистировать будет доктор Фунтов — наш анестезиолог. Семён Михайлович будет немного позже, а пока мы проведём подготовку к операции. Накиньте халатик, — Игорь Матвеевич махнул рукой в сторону стеллажа со стопкой явно неновой голубой одежды, — и проходите в процедурную. — Он подошел к боковой двери и открыл её своим ключом.

Валя спустилась с кресла, подошла к стеллажу и взяла в руки верхний халат. Его затрапезный вид ей, определённо, не нравился, но остальные выглядели не лучше — не голой же идти, в конце концов. Натянув халатик на плечи и слегка запахнув его спереди, она последовала за врачом. Шура со своим агрегатом проследовал за ними. Она хотела было протестовать, но поняла, что это бесполезно.

Закрыв дверь, Игорь Матвеевич попросил её лечь на кушетку и достал бритву. Валька поняла, что ей предстоит новое испытание — бритьё лобка. «Зря я всё-таки не побрилась сама», — запоздало подумала она.

До сих пор ей никогда не приходилось брить волосы на своём животе и между ногами. Пашке нравилось во время прелюдии играть руками с её нижней «причёской», но мысль доставить ей удовольствие другим способом ему в голову не приходила, а сама она попросить его стеснялась. Поэтому на лобке у неё красовалась густая треугольная шапка. Впрочем, с процедурой бритья она была знакома — ведь волосы под мышками считаются дурным тоном, особенно для женщин. Последняя упаковка одноразовых станков, которыми она для этого пользовалась, закончилась, а купить вовремя новую она не успела. А теперь ей из-за этого предстоит лишнее унижение. Вздохнув, Валя покорно расстелила на кушетке свой халат, легла на него и развела ноги. Игорь Матвеевич взял в руки небольшие ножницы и стал стричь её «шевелюру». Шура продолжал снимать. Она подумала было, что вместо бритья будет просто стрижка, но доктор, как будто услышав её мысли, сказал:

— Когда волосы длинные, брить неудобно. Поэтому сначала подстригаем, потом бреем. Бреем сухой бритвой, так получается меньше раздражения.

— А Вы меня не порежете там? — испуганно спросила Валька. О том, что в больницах любят брить «на сухую», она слышала, но, кажется, кто-то жаловался, что волосы сбривали вместе с кожей.

— Не бойся, девочка, — ласково произнёс врач, — я буду очень осторожен. Ничего плохого с твоей розочкой не случится.

Осознав, что он подразумевал своей цветастой метафорой, Валя почувствовала, что вновь краснеет. Положительно, сегодня её главный цвет — пунцово-кумачёвый. Тем временем, Игорь Матвеевич отложил ножницы и начал плавно водить по её животу бритвой. Лёгкие щекочущие касания вблизи интимного места стали снова возбуждать её. Она закрыла глаза и попыталась отвлечься; это не очень-то получалось, особенно когда, для лучшего натяжения кожи, доктор оттянул большую губу, и она поняла, что «розочка» раскрылась, навстречу взглядам двух мужчин и — о ужас! — свидетеля-видеокамеры. Щёки её пылали, ей казалось, что больший позор уже невозможен, но, увы, она заблуждалась...

Открыв глаза, она заметила, что Шура вместе с камерой покинул свою позицию в углу и приблизился к кушетке. Камера сначала проехалась по её лицу, а затем устремилась вниз, скользнув по обнажённым груди и животу и остановившись прямо напротив раскрытой промежности. Валя не могла сама увидеть то, что оказалось доступно взору Шуры и — в перспективе — будущих студентов, но могла представить себе: крупный план — широко разведённые бёдра, остатки растительности на лобке, умело сбриваемые мужской рукой, разверстая щель между большими срамными губами, розовый капюшон клитора, слегка приоткрытое влагалище, сморщенное темное колечко заднего прохода...

Тут она вспомнила, что как раз рядом с ним, в промежности, чуть сбоку, должен быть виден старый шрам, тот самый, что она заработала, ломясь через кусты за мерзкими мальчишками, стащившими её одежду. Сейчас этот фигурный шрам, который всегда был скрыт от любопытных глаз, оказался на виду, макро-планом. От нестерпимого стыда Валька чуть не застонала. В носу защипало, из-под закрытых век показались две слезинки. И — странное дело, одновременно с этим она почувствовала приятную тяжесть внизу живота, переросшую мало-помалу в удивительно острое ощущение непосредственно в промежности, между разведённых губок.

В этот момент Игорь Матвеевич, сбривавший остатки волос с больших губ, случайно чуть-чуть задел пальцем приоткрывшийся клитор, и тело нашей героини как будто пронзила молния. Она дёрнулась, с великим трудом сдержала рвущийся наружу стон немыслимого удовольствия и, не в состоянии противиться матери-природе, затряслась на несколько долгих мгновений. Из раскрытой вульвы брызнула тоненькая струйка и попала на рукав доктора, растёкшись по нему небольшим мокрым пятном. Доктор достал салфетку и сконфуженно протёр ею мокрую кожу девушки...

Сознание возвращалось к Вале фрагментарно. Она увидела себя в прежней позе на той же кушетке, доктора, заканчивающего бритьё и Шуру, продолжающего съёмку всё в той же позиции, напротив её междуножья. Осознав, что произошло здесь только что, перед бесстрастным оком видеокамеры, она помертвела. Оба мужика, бессовестно пялящиеся на её интимные части, конечно, тоже всё поняли. Можно сделать вид, что ничего не случилось — у них всё же должно хватить такта подыграть ей в этом, но ведь всё это записано на видео! Дрожащим голосом она попросила Шуру стереть последние кадры.

— Разумеется, уберём, нет вопросов, — отвечал оператор, режиссёр и кто-там-ещё Шура. Валька взглянула ему в глаза и поняла, что он лукавит. И что ей было теперь делать? Могла ли она проверить, что самый позорный эпизод будет действительно удалён? Никоим образом. Ничего не оставалось, кроме как закрыть глаза и пытаться делать хорошую мину при плохой игре.

Наконец, экзекуция бритвенным станком закончилась. Не успела наша героиня обрадоваться этому, как её мучитель раздобыл где-то видавшую виды клеёнку, положил её на освободившуюся кушетку и велел ей встать в коленно-локтевую позицию. На её немой вопрос он ответил, что теперь необходимо сделать клизму. Это было уже слишком. Валька побагровела и потребовала, чтобы Шура вышел, в конце концов, хотя бы на время этой процедуры. Тот, однако, даже не пошевелился.

— Солнышко, — фамильярно обратился он к ней, — мне не очень хочется доставать снова наш контракт, в котором всё подробно расписано, но ведь ты сама помнишь — отказаться от съёмки ты можешь только при разрыве контракта. Процедура, которая тебе предстоит, не очень приятная, я согласен. Но совершенно необходимая, правда, доктор?

Доктор пробурчал что-то не вполне разборчиво — можно было понять, что он подтверждает слова нахала. Тот же продолжал:

— И необходима эта процедура не для развлечения моего или Игоря Матвеевича, а именно для подготовки к эээ... операции. А, следовательно, она должна войти в фильм.

Он взглянул на её растерянное лицо и развязно добавил:

— Да не волнуйся так, детка, всё будет в шоколаде, как говорится, донт вори би хепи.

Что ей оставалось делать? Разрывать контракт, платить неустойку, оплачивать операцию? При том, что перед камерой она уже засветилась со всех сторон... Она снова глубоко вздохнула и встала «в позицию».

Пока она препиралась с нахальным Шурой, доктор не сидел сложа руки и, как оказалось, уже приготовил всё для её экзекуции. Он попросил её подвинуть локти вперёд и прогнуться. Затем она почувствовала влажное прикосновение, и, немного помассировав вход, палец Игоря Матвеевича слегка проник в неё. Это было не больно, но очень непривычно и ужасно стыдно. Несмотря на это, Валька опять почувствовала, что возбуждается. «Только бы не потекло» — подумала она испуганно, и в этот момент доктор, наконец, вынул палец.

Хорошо смазанное отверстие закрылось со слабым чавкающим звуком, и горячая волна стыда снова залила её лицо багровым румянцем. Затем новое прикосновение чего-то твёрдого, и, преодолев естественное сопротивление девственного входа, в неё проникла пластмассовая трубка. А потом она почувствовала, что прямо ей в живот льётся прохладная вода и мало-помалу начинает заполнять его. Через какое-то время давление воды начало причинять ей ощутимое неудобство, если не сказать — боль. Тогда доктор что-то подкрутил — вода пошла помедленнее — и посоветовал ей дышать глубже. Это, действительно, помогло, но ненадолго. Впрочем, к тому времени, как распирание в животе стало почти невыносимым, вода, к счастью, закончилась. Трубка покинула её тело, и ей было предложено постоять так минут пять, для оптимального эффекта.

Какой такой оптимальный эффект был нужен её мучителям, Валька так и не поняла. Однако, ей пришлось подчиниться и продолжить позорное стояние на коленях. Она попробовала было сдвинуть ноги, чтобы спрятать от зрителей свои лишённые покрова прелести, но от этого живот заболел ещё сильнее, и пришлось раздвинуть ноги вновь. Наконец, доктор смилостивился и разрешил ей сходить в туалет. Одеваться она не стала — какой теперь в этом смысл? Да и изнутри подпирало так, что мама не горюй. В туалет Шура за ней не попёрся — и то слава богу, но когда она позволила себе расслабить многострадальную пятую точку, раздался такой звук, что, как ей показалось, слышно было на другой стороне улицы... Она сидела довольно долго, отходя скорее от моральной травмы, чем от физического страдания. К счастью, никто её не торопил. Когда же она вышла, Игорь Матвеевич буднично сообщил, что к операции всё готово, анестезиолог уже пришёл и готовится, и ей пора занять место на кресле. Только в этот момент Валя почувствовала страх перед самой операцией, позабыв на время о том, что она голая, что при операции будут присутствовать трое мужчин и что все этапы её унижения записываются на камеру.

С тяжёлым чувством она забралась на кресло. Ей хотелось поставить ноги на твёрдую опору, чтобы не держать их на весу, но единственным вариантом оказалось положить их на подколенники. Прикрыться она снова не посмела, но, к счастью, доктор, проникнувшись, видимо, её страданиями, достал простынку и набросил на неё. Это оказалось весьма кстати: хотя в кабинете было довольно тепло, она начала уже немного дрожать — то ли от страха, то ли от стыда, то ли от того и другого одновременно. Наконец, дверь отворилась, и вошёл ассистент-анестезиолог.

Валька взглянула на него и обомлела. Это был тот самый сосед, которого она встретила сегодня утром на лестнице. В который уже раз, её щёки залил яркий румянец. Одно дело, когда свидетелями твоего позора становятся люди незнакомые, которых ты больше, может быть, в жизни никогда не увидишь. Совсем другое, когда таким человеком становится знакомый. А когда ты с этим человеком встречаешься иногда по нескольку раз на дню... Теперь она знала, как его зовут — доктор называл его имя — Семён Михайлович. Как Будённый, точно, подумала она и вспомнила знаменитые будённовские усы, на которые были так похожи усы соседа. Тот, похоже, тоже был обескуражен.

— Здравствуйте, — вымученно промямлил он и добавил: — кажется, мы знакомы.

Это было совершенно излишним. Зачем, если даже и так, кому-то ещё знать об этом? Тем более, что считать это знакомством можно с большой натяжкой. Она поморщилась и сказала:

— Не уверена, что это можно назвать знакомством, впрочем... — она на мгновение задумалась, и тут неожиданно Шура, до сих пор молча трудившийся у своего трёхногого монстра, отвлёкся от своего занятия и, ухмыляясь, вставил:

— Конечно, у нас тут не повод для знакомства, но я всё же представлюсь — Александр Петрович, можно просто Шура.

— Семён Михайлович, — поздоровался вновь прибывший и пожал протянутую руку, — мне Игорь Матвеевич про Вас говорил.

Валька не вполне поняла фразу Шуры, но сочла нужным тоже представиться:

— Валя. То есть Валерия. Ивановна.

Семён Михайлович подошёл к ней и задал несколько малозначащих, как ей показалось вопросов, про то, чем она болела, какие принимала лекарства, чем занималась и всякую подобную ерунду. После этого он удовлетворённо покачал головой и сказал, что готов. Валька спросила, какой будет наркоз. На это её собеседник ответил:

— У Вас будет отключена чувствительность нижней части тела, будете в сознании, будете видеть и слышать, что происходит, но всё это в состоянии дремоты, почти как во сне. И больно не будет. А потом, когда проснётесь, может быть, ничего и не вспомните. Да и вообще не волнуйтесь — операция простая, длится минут пять-десять, Игорь Матвеевич — врач опытный, так что всё у Вас будет хорошо.

После этого Игорь Матвеевич снял с неё простынку и пристегнул ей руки и ноги. На её беззвучный вопрос он ответил, что это — на всякий случай, чтобы она не дёрнулась случайно в ответственный момент. Затем он смочил спиртом ватку и стал протирать ей живот, бёдра и, в конце концов, добрался до промежности. Она закрыла глаза. Лёжа на спине, обнажённая, привязанная, с разведёнными ногами и раскрытым для обозрения лоном, она почувствовала себя, как будто она — кукла, вещь, выставленная на продажу, которую можно осмотреть, потрогать, ощупать снаружи и внутри... Чувство стыда было невыразимым, и, в довершение ко всему, она вдруг поняла, что хочет писать. Желание оказалось настолько острым — она подумала, что не вытерпит и, смущаясь, призналась доктору, что хочет в туалет. Тот в ответ уточнил, что ей нужно по-маленькому, слегка повернул кресло вниз, достал какую-то белую посудину и предложил ей помочиться прямо туда.

К этому моменту, стыд, который она испытывала, достиг такого уровня, что уже не воспринимался сознанием. Она, как сомнамбула, собралась уже выполнить указание доктора, но, увы, ничего не получалось — видимо, работала некая блокировка в голове. В то же время давление в мочевом пузыре нарастало. Видимо, поняв её затруднение, Игорь Матвеевич сказал что-то ассистенту-анестезиологу (она не расслышала, что именно), и тот достал откуда-то длинную резиновую трубку. Доктор немедленно протёр её чем-то, затем велел ей расслабиться и... она ощутила, как в неё что-то входит. Это было не столько больно, сколько неприятно, но неприятное ощущение быстро прошло, она услышала негромкое журчание и почувствовала облегчение. Затем доктор вытащил трубку, ещё раз протёр ей промежность, и операция началась.

Как и обещал Семён Михайлович, сама операция запомнилась ей плохо. Сначала ей вкололи что-то в вену на локте, потом картинка слегка поплыла, и она ощутила какое-то необычайное спокойствие, как будто всё это происходит не с ней, здесь и сейчас, а давным-давно с кем-то посторонним. Позже ей вспоминалось, как доктор копошился между её ног, что-то говорил, брал и отдавал, кажется, ассистенту, какие-то предметы, но при этом всё происходящее воспринималось как бы сквозь пелену и как будто её не касалось. Не только боли она не ощущала, но и другие чувства были притуплены. Времени она тоже не чувствовала — это странное действо могло продолжаться долгие часы, или, наоборот, считанные секунды...

В конце концов, Валька очнулась и обнаружила себя лежащей на кушетке и накрытой простынкой. Голова постепенно прояснялась, но появилась тянущая боль в нижней части живота. Поблизости никого не было. Она поняла, что всё кончилось, и заплакала.

* * *

Время, говорят, лучший лекарь. Для нашей героини эта сентенция, судя по всему, подтверждалась. Чем дальше отодвигались события того злосчастного лета, тем спокойнее она на них смотрела

Платить ей не пришлось — странный спонсор заранее оплатил повторную консультацию и пропал. По крайней мере, в этом её не обманули — спасибо и на том.

С Пашкой она встречаться прекратила. Тот пытался позвонить ей пару раз, но она была с ним сурова и дала понять, что возврата к прежнему не будет. Зато познакомилась и даже подружилась с усатым соседом Семёном Михайловичем, тем самым, который так некстати оказался анестезиологом в клинике «Меломед». Он приходил к ним пить чай по вечерам, и даже сумел, видимо, внушить доверие её матери, которая, хоть и ворчала по-прежнему по поводу мужиков, ни на что не годных, кроме... , но в ворчании этом слышались уже нотки беззлобные, если не сказать — умиротворённые.

С подачи Семёна она поступила учиться в расположенный недалеко от дома медицинский техникум. Он сказал, что помогать больным — дело благородное, с одной стороны, а с другой — люди болеть не перестанут, и те, кто будет их лечить, всегда будут иметь на хлеб с маслом, особенно если работать не в государственной структуре. Валька не знала, придётся ли ей по душе медицинская профессия, но решила попробовать. Поначалу учёба шла трудно, но постепенно она втянулась, и к концу первого года обучения стала даже одной из лучших студенток.

Однажды она возвращалась домой после занятий и повстречала своего одноклассника — Федьку со смешной фамилией Востриков. В школе они не очень ладили, какое-то время сидели за одной партой и постоянно ссорились. В конце концов, классная их рассадила.Бывший одноклассник на удивление приветливо поздоровался с ней и начал вспоминать случаи из их прошлой жизни под крышей гимназии № NN. Речь его не раздражала слух чрезмерной изысканностью и изобиловала непереводимыми идиоматическими выражениями, придававшими ей особую выразительность. Будучи, однако, сторонниками классического стиля, мы осмелимся отредактировать некоторые её фрагменты, за что заранее просим прощения у читателя.

Федька говорил быстро и возбуждённо. В какой-то момент Вале показалось, что он хочет о чём-то спросить, но не решается. Наконец, её собеседник набрался духу и сказал:

— Слушай, Валюх, а ты, случайно, в кино не снимаешься? Я тут один фильм недавно видел, так там героиня — точно как ты.

Валька сразу напряглась. Врать она была не приучена, а сказать правду было невозможно. Видя её колебания, бывший одноклассник осмелел и добавил:

— Ну, точно ты, и на шее родинка такая же. Блин, теперь я могу всем хвастаться, что учился в одном классе со звездой!

Такой поворот совсем не устраивал нашу героиню. Она решилась всё отрицать и, стараясь выглядеть спокойной, заявила:

— Не, я не снималась — это, видно, какое-то совпадение. А что за фильм-то?

Федька осклабился: — Ну, фильм типа для взрослых. Как бы медицинский. Да брось прикидываться, будто сама не знаешь. Слушай, а ты, это, в натуре аборт делала или понарошку? Я в медицине-то не копенгаген.

С этим надо было что-то делать, и немедленно. Глядя на прохвоста прямо в глаза, она отчеканила:

— Ещё раз повторяю, я этом твоём фильме не снималась. Понял, придурок?

— Ну, конечно, не снималась, — заворчал тот. — А докажи!

— Что доказать? — не поняла она. — С чего это я должна что-то доказывать? Про презумпцию невиновности слышал?

— Презумпция невиновности, — подняв палец, заявил Федька, — это про уголовку. А тебя, пока, — он сделал глубокомысленную паузу, — никто ни в чём не обвиняет. Но если ты не хочешь, чтобы я всем рассказал, что ты снималась в порнухе, можешь доказать. У этой, в фильме, есть шрам на пятой точке, да такой, что не спутаешь. Кажется, справа. А может, и слева — не помню точно.

Он ухмыльнулся. «Иногда лучше чего-то не помнить» — новый прикол.

— В общем, если у тебя шрама нет — я неправ, и всё такое. Ну, а если есть, или не покажешь — тогда сорри. Пацаны из класса, наверно, будут тоже не против позырить.

— То есть, ты хочешь, чтобы я тебе показала зад? — уточнила Валька. — Прямо здесь? сейчас? А, может, тебе ещё нужен ключ от квартиры, где деньги лежат?

— Какой ключ? — не понял юный мерзавец. — Не, можно не сейчас. Приходи ко мне вечером, ну, в крайнем случае, до завтра могу подождать.

Всё-таки, он загнал её в угол. Этой отсрочкой необходимо было воспользоваться. Может быть, до завтра она что-то придумает. Она попыталась выиграть ещё немного времени.

— Я сегодня не могу — у меня мама болеет. А завтра после занятий в техникуме у подруги день рождения — нельзя не прийти.

Федька был непреклонен. — Ага, мама болеет, а у подруги — день рождения. Нормально так. Короче, никуда твоя подруга не денется, подумаешь, опоздаешь немного. Завтра вечером жду в гости. После семи. Ну, а если не придёшь, — он притворно вздохнул, — сама понимаешь...

Они обменялись телефонами и расстались. Придя домой, Валька завалилась на кровать и разревелась. Вот, вроде всё уже успокоилось, а тут новая напасть. И мать она зачем-то больной объявила, а теперь чувствовала угрызения совести — ведь магия слова обладает большой разрушительной силой, она недавно читала об этом в какой-то газетке.

Она вспомнила, как классе в девятом или десятом Федька устроил такой скандал, что его чуть не выперли из гимназии. Они тогда уже сидели за разными партами и почти не общались. Во всяком случае, она с ним не общалась. Случилось это на уроке физкультуры. В тот день Федька пришёл в школу с каким-то таинственным выражением на лице и долго о чём-то беседовал со своими приятелями, «корешами», как он их называл. Зная характер бывшего соседа, Валька поняла, что нужно ожидать какой-нибудь каверзы. Так оно и вышло. По программе, в этот день их класс занимался гимнастикой. У девчонок были свои упражнения, а у мальчишек — свои. Учитель физкультуры, пожилой отставной военный Виталий Сергеевич дал задание и тем, и другим, а затем вышел по каким-то срочным делам из зала, велев им не шуметь, заниматься делом («зачёт на носу») и ждать его скорого возвращения.

Упражнение, которое они отрабатывали, называлось «стойка на лопатках». Гимнаст или гимнастка ложится на спину, поднимает ноги и таз вверх, а руками, согнутыми в локтях, поддерживает своё тело за талию в вертикальном положении. Большинство девчонок справлялось с ним легко — не первый год они занимались гимнастикой, а это упражнение было одним из самых простых. Однако, у некоторых оно получалось недостаточно красиво, и Валька, как прилежная ученица, в который раз принялась шлифовать этот элемент. В это время она случайно заметила, как Федька с каким-то отсутствующим видом подходит к ней со стороны спины. Она мгновенно вышла из стойки и одарила его таким взглядом, что иной хулиган немедленно оставил бы свои преступные планы и превратился в пай-мальчика. Федька, однако, нимало не смутился, а сделал вид, что просто проходил мимо.

Метрах в трёх от Вальки выполняла то же упражнение Оля, скромная светловолосая девочка, не красавица, но и не дурнушка, которая всегда вела себя тихо, не участвовала в шумных забавах одноклассников, училась средне и, казалось, была серой мышкой, на которую никто не обращает внимания, так что исчезни она куда-то — никто даже, наверно, и не заметит. У Оли стойка получалась неважно, но она старалась выполнить указания учителя добросовестно и была целиком поглощена своим непростым делом. Её-то и выбрал негодяй своей жертвой.

Он быстро подошёл к ней сзади, одним движением ухватил резинку треников, которые были на Оле в тот день, и резко потянул вверх. Неизвестно, была ли у мерзавца такая задумка или это вышло случайно, но факт тот, что не только тёмные спортивные штаны поднялись (спустились?) до колен бедняжки, но вместе с ними поехали и маленькие беленькие трусики, обнажая светлую не загорелую кожу ягодиц и поросший редкими рыжеватыми волосками лобок. Валька ахнула. Оля дёрнулась, попыталась руками схватить и водрузить на место предательские треники, но потеряла равновесие и с глухим стуком упала на спину. Удар был так силён, что она, похоже, на мгновение потеряла сознание и несколько долгих секунд лежала на спине неподвижно, с согнутыми коленями и разведёнными на ширину плеч ногами. Из розовой влажной щёлки свисала белая нитка тампона — видимо, у бедной девочки наступили месячные, но получить освобождение от физкультуры она почему-то не захотела или, может быть, просто не успела.

В зале воцарилась тишина. Федька попытался было заржать, но получил затрещину от кого-то из девчонок и замолк. Валя опомнилась первой. Она подскочила к начинающей шевелиться жертве и закрыла её собой от нескромных взглядов, а затем стала натягивать на неё трусы и штаны. Та, видимо, пришла в себя, и вместе они с грехом пополам справились с этой задачей. Кто-то из мальчишек, до сих пор молча наблюдавших за сценой, философски произнёс:

— Подумаешь, эка невидаль! Между прочим, у них там у всех более-менее одинаково.

Замечание это, по всей видимости, справедливое и даже, в некотором роде, сочувственное, вызвало у несчастной бурную реакцию. Она вскочила и с громкими рыданиями помчалась в раздевалку, подальше от людских глаз. Валька подумала, что одну её оставлять в таком состоянии нельзя и побежала следом. Ей стоило долгих трудов немного успокоить беднягу и уговорить её, что не следует расставаться с жизнью немедленно, но лучше немного повременить, что жизнь прекрасна и удивительна, несмотря на встречающиеся испытания, малые и большие, и что через год-другой она сама будет вспоминать этот эпизод, как мелкую неприятность, возможно, даже забавную. Та не поверила, но рваться в окно перестала и немного поуспокоилась. Тем временем, в зале одноклассники собрали срочный совет и, по предложению того же философа, поддержанному всеми девчонками, решили не рассказывать никому полную версию происшествия, но сказать взрослым, что Фёдор Востриков толкнул Олю, когда она выполняла упражнение, та упала и сильно ударилась. Конечно, это решение было продиктовано не желанием выгородить хулигана, а стремлением пощадить чувства Оли, но было ли оно правильным — кто знает?

Олю отправили в больницу с подозрением на сотрясение мозга, но, к счастью, оно не подтвердилось, и её вскоре выписали. В гимназии был большой скандал, Федьку чуть было не исключили, но родителям его как-то удалось спустить дело на тормозах. Поговаривали, что отец его заплатил круглую сумму директору, а после этого так выпорол сына, что тот два дня не показывался в школе, а когда вернулся, то был тише воды и ниже травы.

Правда это было так или нет, никто не знал. Оля перевелась в другую школу и, кажется, там прижилась. Когда через пару лет, уже в выпускном классе, Валька случайно повстречала её в компании новых одноклассников, бывшую тихоню было не узнать. Она вела себя смело и раскованно и, кажется, слыла среди окружавших её парней первой красавицей. Но это было много позже, а тогда, после скандала, Федька пару дней вёл себя в школе более чем благопристойно, а затем осмелел, стал ходить гоголем, и Вальке стало ясно, что он не сделал для себя должных выводов, и вскоре от него можно ждать новых пакостей. Она решила, что надо проучить нахала, да так, чтобы ему было неповадно обижать тех, кто слабее. Пользуясь своим авторитетом среди девчонок, она собрала «боевую» группу, вместе они составили план и сами же реализовали его.

* * *

В тот день Валька на перемене послала ему записку, в которой предлагала встретиться вечером в школьном коридоре и поговорить. У неё были основания подозревать, что Востриков на эту удочку клюнет — последний год он что-то слишком много поглядывал на неё умильно и слишком часто околачивался где-то неподалёку. После скандала с Олей другой мог бы что-то заподозрить и как-нибудь обезопасить себя, но Федька был, ко всему, глуп и самонадеян, за что и поплатился. Они встретились после уроков в назначенном месте, и Валька сходу задала ему вопрос — чувствует ли он угрызения совести за то, что сделал с бедной Олей. Возможно, ответь он как-то иначе, согласись, хотя бы притворно, что был неправ и раскаивается, всё пошло бы по-другому. Но, повторяем, Федька был туповат, и в ответ на лице его расцвела самодовольная улыбка, а из его слов было понятно, что он чуть ли не гордится своим поступком, считая себя невероятно крутым. Это было последней каплей, переполнившей чашу. Оглянувшись и убедившись, что в коридоре больше никого нет, Валька достала из кармана приготовленный заранее электрошокер и нажала на кнопку.

Востриков взвизгнул и повалился на пол. Он был в нокдауне и явно не понимал, что произошло. Из расположенного напротив женского туалета высыпали девчонки, схватили оглушённого за что попало и поволокли обратно, в туалет. Связав пленённому руки за спиной и, на всякий случай, ноги и забаррикадировав дверь шваброй, они приступили к экзекуции. К этому времени Федька стал подавать признаки жизни и явного недовольства сложившейся ситуацией. Для начала, Валька взяла тряпку, которой вытирали с доски и давно не мыли, и показала её собирающемуся заорать пленному.

— Значит так, уродец, — сказала она, — будешь орать — засунем тряпку в рот. Да и не услышит никто — на этаже никого, кроме нас, нет. Понял?

Федька молча кивнул. Получить тряпку в рот ему не улыбалось, а сопротивление было, очевидно, бесполезно.

— Поскольку ты до сих пор не понял, что наделал, — продолжала Валя, — мы решили тебя примерно наказать. Для начала побудешь сам в Олиной шкуре. С этими словами, девочки обступили связанного узника и стали расстёгивать пуговицы его пиджака и рубашки. Когда рубашка распахнулась, их ждал сюрприз. На груди у Фёдора сиял золотом небольшой крестик, подвешенный на цепочке, очевидно, также золотой.

— Так ты, оказывается, верующий! — воскликнула одна из девчонок. — Ничего себе, по-православному ведёшь себя!

— А они все там, эти попы, кто педик, кто педофил, а кто просто мошенник, — заметила другая, видимо, имевшая зуб на представителей этой религиозной конфессии.

— Ладно, девочки, давайте не будем обобщать, — примирительно сказала Валя. — Из-за одного-двух уродов нельзя обвинять всех подряд. Лучше с этим придурком разберёмся. Я думаю, никакой он не верующий, а крестик носит, потому что модно, или для понтов. Отбирать мы его не будем, но уберём куда-нибудь — с этими словами она сняла цепочку с шеи пленника и засунула её вместе с крестиком в карман его пиджака. А затем, облизнувшись с коварной улыбкой, расстегнула пряжку Федькиного ремня.

— Не надо, пожалуйста, девочки, — заголосил тот, — я больше не буду! Ну не нааадо... — ныл Федька, в то время как ремень покинул его брюки, а те, в свою очередь, расстёгнуты и спущены ниже колен. Снять их совсем было затруднительно, поскольку ноги «арестованного» были связаны, а развязывать его девчонки не хотели.

— Не будешь? — притворно-ласково спросила Вера, одна из заводил женской половины класса. — Точно, не будешь, я тоже так думаю. Только слов-то ты не понимаешь, придётся нам применить другие меры, — она выразительно посмотрела на ремень, перекочевавший с брюк пленного в её руки. — Ну-ка, посмотрим, что у нас здесь? — с этими словами она взялась за резинку Федькиных трусов и, улыбаясь ему в глаза, медленно потянула трусы вниз.

Востриков покраснел и попытался присесть, чтобы затруднить ей задачу. Вера строго спросила, не хочет ли он получить ещё раз шокером. Нет, он не хотел. Тогда она посоветовала ему стоять прямо и не мешать. С явной неохотой, Федька выпрямился и позволил ей продолжить начатое. Трусы поползли вниз, обнажая плоский живот и курчавую растительность лобка. Затем Вера ещё раз взглянула пленнику в лицо, улыбнулась и быстро опустила трусы до самого низа.