Оленька (4)

Глава четвертая.

Оленька разлеглась, будто распяленный краб, и долго разглядывала своё отражение в зеркале на потолке, пытаясь вспомнить некое тёплое чувство, связанное с какими-то смутными воспоминаниями. Ей часто казалось, что в прошлой жизни она кого-то очень сильно любила, и всё было взаимным, но по каким-то обстоятельствам рано умерла. Потом ей показалось, что, возможно, в другом городе, или стране, или где-то совсем рядом — есть море или даже океан, есть семья, дети, и всё хорошо, и где-то ждёт встреча — с кем-нибудь, когда-нибудь, может быть, после этой жизни… Эти беспорядочные мысли будоражили, порхали, казалось, возле лица, и щекотали, точно мотыльки крыльями.Задрав обнажённые ноги к потолку, Оленька вглядывалась в кольцо — подарок красовался на большом пальце левой ноги как некий символ новых, неведомых пока переживаний. И тайна, казалось, была в этом предмете, и притягательность, и риск, и страсть, и много чего — по всему спектру нетрафаретного образа личности его обладателя. «Так кто вы, мистер-сеньор-господин Пастухов, кроме того, что у вас широченные плечи, плоский живот и узкая, спортивная задница, м-м?»Цокая кольцом о наборный паркет, Оленька подошла, будто на ватных ногах к камину, залезла на пуфик, протянула руку к картине «Похищение Европы», но, не успев дотронуться до холста, опомнилась и прикоснулась к губам, закусив их вместе с указательным пальцем. «Получается, что я иду против деда? Чего никогда не было в их жизни, да и вопросов таких между ними никогда не возникало. Дед всегда и во всём мне потакал. Конечно, он сердился на меня, порой шумел, ругал, но… не долго, и всегда делал свои наставления с уважением, как взрослому человеку, стараясь не ранить самолюбие. Однако если дед что-то прячет от меня, значит, на это должны быть особые причины. А какие могут быть особые причины, если это касается меня и моей матери, м-м? Следовательно, я… имею право…» Оленька ещё несколько секунд колебалась, но, отодвинув в сторону картину, ей открылся тайник, намертво вмонтированный в стену.

— Фух! — Оленька выдохнула.

Теперь предстояло угадать код, который мог быть каким угодно. Она ткнула на кнопку «Ввод», на дисплее отобразились тринадцать квадратиков. «Так, значит, тринадцать цифр…» Оленька по привычке склонила голову набок. Задача предстояла не из лёгких. Этот код мог состоять из чего угодно: дат рождения, значимых дат… и мало ли еще чего. Она спустилась на пол, заложила руки за спину и начала ходить по кругу, погрузившись в свои размышления: «Для начала стоит попробовать ввести даты рождения деда и её самой — вряд ли бы дед «запоролил» сейф кодом с датой рождения садовника или горничной. Так…»Оленька вновь отодвинула картину и ввела дату рождения деда — пик-пик-пик… отрицательно пропиликал замок. «Теперь мой» — пик-пик-пик… «нет» повторилось в ответ. Попробовала смешать, меняла местами числа и раз за разом вводила неверный код.

— Блин! — пнула она ногой пуфик. — Что же делать? Не можешь быть примитивным, да, — в ярости крикнула Оленька знаменитому деду, — вечно изобретаешь велосипеды?!

Оленька поправила картину, якобы всё так и было, поднялась в свою комнату и улеглась на кровать, подложив под голову плюшевого медведя. «Хорошо, если это не дни их рождения, значит, должна быть иная важная дата, которую дед без сомнения хорошо помнил, и она что-то для него значила или…

— Хм! — она хлопнула себя по оголившемуся бедру, соскочила с кровати и устремилась в бесчисленные лабиринты коридоров фамильного особняка.

Оленька миновала второй этаж, как вдруг услышала чей-то голос. В приоткрытую дверь, где располагалась уборная для гостей, она увидела садовника. Тучный старик стоял во весь рост напротив зеркала со спущенными штанами. Оленька зажмурилась и снова открыла глаза, однако ей не показалось. Она пыталась не дышать и ещё плотнее прильнула к дверному косяку.Хромой, семидесятилетний плешивый блондин Джексон Артуриус делал уверенные движения руками и периодически опрокидывал голову назад.

— Ну, Лили, ну, сучка дрянная, сладенькая моя, только приди домой и тебе не поздоровится. Я тебе покажу, как издеваться надо мной, — пищал старик, усиливая свои движения мохнатой ручищей.

Оленька замерла стояла, не шелохнувшись, боясь двинуться с места, подняла руку, чтобы закрыть ладонью рот, но забыв о вазе, находившейся рядом, нечаянно задела антиквариат локтем. Кажется, так быстро она не бегала никогда. Уже подбегая к лестнице, она увидела возле портьеры Сэма, того самого рыжего кота, который мистически появлялся, когда и где ему вздумается.

— Извини, Сэм, но нельзя крушить фамильные вещи в доме, — уже прыгая через несколько ступеней и смеясь в голос, Оленька взобралась по узенькой винтовой лестнице наверх, под самую крышу старинного дома.

Оленька превосходно знала о том, что дед терпеть не мог цифровых носителей и предпочитал самые обычные книги, пахнущие клеем и красками. Дед любил читать по старинке, шмыгая презабавно носом, и при этом потягивать возле горящего камина свой любимый глинтвейн в долгие зимние вечера.Комнаты, в которые она пробралась, были завалены и заставлены всяким домашним скарбом. В одной из них до сих пор сохранились умывальник, туалетный стол и зеркальный гардеробный шкаф. Оленька присела на прекрасный старинный турецкий диван, обитый оленьей кожей, и задумалась: «Я всё это видела. Но где? Когда?» Перед ней была дверь в библиотеку, и пусть она была любительской, зато редкостной. Помещение одновременно походило не то на кабинет чертежника, не то на лабораторию алхимика или на столярную мастерскую. Массивный колченогий стол был уставлен таинственными вещами, назначения которых Оленька не понимала, однако взирала на них с трепетом и большим уважением.Оленька огляделась, но пристальней. Она точно знала, что ей непременно нужна книга, и непременно русская. Однако книги лежали повсюду в полнейшем беспорядке, некоторые в толстых кожаных переплетах, на которых тускло поблескивало золотое тиснение. Оленька углубилась в себя, сконцентрировалась и, движимая какой-то бессознательной, нежной, но могучей волей, потянулась за одной из лежавших на столе книг, переплетённой в ярко-красный сафьян, и раскрыла её. Это была повесть Александра Куприна «Звезда Соломона», в которой — на определенной странице как закладку — она обнаружила свой детский рисунок с умильной мордахой вислоухого щенка.

— Ого, вот и подсказка! — вскрикнула Оленька.Не глядя, она опустилась в старинное скрипучее кресло и углубилась в изучение манускрипта: «В звезде всего двенадцать точек, значит, тринадцатая и, верно, самая важная, пойдет в середину. Если начать со слова Satan, то не поместить ли S в центре внутреннего шестиугольника?..» Через минуту её догадка дала блестящий результат. Сомнения остались позади, и точно вдохновение подхватило Оленьку, её каштановые волнистые волосы выпрямились и холодным ежом встали на голове.

— Афро-Аместигон! — прошептала она пересохшим от волнения горлом и фавненком метнулась вниз к тайнику. Замок щёлкнул, и маленькая тайниковая дверца с легкостью приоткрылась. — Эврика!***Весь путь до космодрома «Восточный» мужчины хранили молчание. Раай управляла сверхскоростной «Ка-120»; особенный вариант двухконтурного турбореактивного агрегата с электродвигателем, основанный на принципе сверхпроводимости для осуществления взлета «по-вертолетному», был идеален. После набора заданной высоты машина автоматически сложила лопасти винта в стреловидное крыло и разогналась на реактивной тяге по самолетному принципу. Раай выражала своё восхищение элегантной инженерной затеи смешанным ароматом полевых цветов и перламутровым оттенком радужки глаз и лишь поначалу позволила себе некоторые неоправданные ускорения на виражах, не приемлемых для неподготовленных пассажиров, однако этих вольностей, как и её глаз, никто не заметил.Илья Антонович был озабочен последними научными данными. К тому же перед самым отлетом Пастухов предложил ему ознакомиться с другим отчётом. Профессор внимательно, причем несколько раз, просмотрел видеоряд, отснятый искусственным гуманоидом во время схватки с неизвестным животным. Внешне хищник напоминал осьминога и был в самом деле огромным, и необычайно подвижным; признаки вида полностью совпадали с оригиналом, однако поведение, точнее сказать, действия животного без сомнения можно было признать вполне разумными и даже не лишенными некоторого изощрённого артистизма.После погружения Раай под воду уже без руки, осьминог воспроизвел несколько клякс из непонятного трехцветного вещества и устроил настоящее световое шоу. Вариант динамичной маскировки под названием «Летящее облако» в самом деле напоминал некое подобие тёмной тучки, как будто летящей над поверхностью дна, когда в действительности осьминог оставался на месте; а сглаживая мясистые выступы на коже, осьминог полностью изменил форму своего тела, подстраиваясь под контуры Раай, как бы наглядно демонстрируя ей утрату руки. Раай не стала убивать хищника — ей запрещено лишать жизни кого бы то ни было; обездвижив животное, она отсекла одно из его щупалец, и при вскрытии подтвердилось: животное искусственно кем-то создано из принципиально новых генетических цепочек. «Невидимая норма, — размышлял профессор, — норма того, что все меняется

И не стоит бояться перемен в нас, особенно если речь идет о глобальных переменах, таких, как путешествия к другим планетам и их освоение. Это неотъемлемый процесс — перерождение человека и его адаптации к новым условиям жизни. Энтомологи из бывшей Германии выявили свидетельство начала массового вымирания пчёл, которое может стать самой крупной экологической катастрофой со времен исчезновения динозавров. По словам исследователей, насекомые, составляющие две трети видового разнообразия животных на планете, гибнут с угрожающей скоростью, что приведёт к катастрофическим последствиям для пищевых цепей и экосистем в целом. Членистоногие являются пищей для птиц, чьи популяции тоже уменьшаются, а это уже «точка невозврата» в результате критического сокращения биоразнообразия. После такого разрушения в прежнем виде природные экосистемы уже никогда не восстановятся. Сегодня спрут, а завтра?.. При таком высочайшем уровне генетической инженерии возможна практически любая форма органических соединений с кристаллическими, к тому же с риском глобальной пандемии вроде зомби-апокалипсиса. Нетрудно представить будущее, где такого рода терапия используется для лечения болезней, считающихся смертельными, и потому нельзя сбрасывать со счетов и «злодейский фактор» — опасные патогены могут создаваться намеренно, в качестве биологического оружия. К счастью, это крайне затратная и сложная для разработки технология, доступная лишь самым крупным и богатым лабораториям, и вероятность того, что какие-нибудь террористы изобретут неизлечимый вид чумы или гриппа, ничтожна. Но, с другой стороны, обследование состояния растительной жизни на Земле показало, что шесть тысяч видов деревьев, а это десять процентов от всех существующих видов, практически исчезли. Ускоренное вымирание живых, органических видов есть важный сигнал, и реальная траектория изменений будет радикально отличаться от той, которую ожидают аналитики, потому что ни величину, ни направление исчезающих малых возмущений нельзя предсказать. Происшествие на алтайских пасеках — не первое: перепончатокрылые уже не единожды травились токсичным пестицидом, который использовали для обработки полей, и многие из них потеряли буквально все поголовье пчёл. Гибель пчел — страшная проблема всей экосистемы, всего биоценоза, которая может отразиться на почве, в дальнейшем в получении качественной сельхозпродукции, а это масштабное сокращение объемов продовольствия. Кризис, голод — то, что может стать началом конца. Сначала пчёлы, животные, следом за ними люди. Значит, есть метод, выход за рамки допустимого, при котором сознательно упрощается величие замысла до постыдного соучастника…»

— Ящик Пандоры — технологическая сингулярность, — вырвалась у профессора последняя фраза на воздух.

Пастухов утвердительно кивнул головой, мельком взглянув на Раечку, уверенно сидящую за штурвалом, и отвернулся к окну.

***

Оленька в замешательстве: «Король коров. Барон баранов…» Через минуту она, наконец, решилась и приоткрыла дверцу. В сейфе оказались: папка с документами, перехваченная синим плетёным шнурком, шкатулка, небольшая стопка голографических изображений и — кольцо с алым камнем в резном обрамлении. Оленька прислушалась, взглянув на часы, отложила кольцо в сторону. Несколько листков, исписанных незнакомым ей языком, выведенным красивым, каллиграфическим почерком, но как бы наспех, лежали отдельно.

«Явно кто-то волновался, когда это писал»,— подумала Оленька.

Здесь же нашёлся небольшой кулон в виде чашевидной лилии размером с ноготь большого пальца. Вытащив содержимое сейфа на свет, Оленька вдруг заметила за стенкой ещё одну небольшую выемку в виде выдвижного ящика комода и потянула его на себя. Если она сейчас могла что-то сказать, то, наверное, не сказала бы ничего. Оленька немо вопила. Она стояла, словно парализованная, её тело будто покалывали маленькие иголочки — в ящике торчал дулом вниз револьвер. Оленька потянулась к вороненой стали, но, опомнившись, одёрнула руку и с силой запихнула ячейку обратно; а приложив ладонь к губам, стекла на пуфик, как пьяная.Стопка с изображениями выпала из рук в момент, когда она немного пришла в себя. Наспех, но как можно аккуратнее развязав шнурок, Оленька перебирала пластиковые шестигранники, на которых дамский губной карандаш некогда очертил изображение мужчины с такими же, как у неё, глазами. Рядом с мужчиной — женщина, на лице, губах которой угадывались пересмешливые повторения, а в жесте — угол агонии. На других снимках — она же, но уже слегка располневшая. А вот пара в саду — устроилась под цветущим вишнёвым огромным деревом. Женщина, улыбаясь, смотрит на абрис девочки в белом — мужчина почему-то прячет кисти рук в старомодную дамскую муфточку.Шестигранников Оленька насчитала несколько десятков; последним оказался испорченный слайд с глубокой царапиной ровно посередине. Оленька отложила его в сторону и открыла папку: чёрная, с потёртыми золотыми уголками и с вензелями по периметру. Посередине золотой краской была нарисована такая же лилия, что и кулон в шкатулке. В папке были пожелтевшие листья, какие-то документы, свидетельства и, видимо, результаты подробной медицинской экспертизы. Наспех Оленька не могла их определить, зашифрованных записей было много, там же лежали листы с золотыми лилиями по уголкам, и после текста стояла коричневая непонятная печать — некоторые слова были исписаны на том же, незнакомом ей языке. «Надо основательно сидеть и разбираться в бумагах, — подумала Оленька. Единственное, что она смогла быстро и внятно прочитать — имена, указанные в некоторых документах: Кэролайн фон Браун — Алентас, Питер Брук де Вудленд, Мэри Стойн, Пфайфер Мандельсон фон Штурман…» И — много других. Перелистнув несколько страниц, Оленька ощутила тепловатый ток…

— Боже! — воскликнула она, прикрыв от удивления рот ладонями, но, не успев дочитать, услышала сзади шорох.

Анита Мейк, точно богиня царства мёртвых — великанша Хель, приблизилась к Оленьке так близко, что та услышала запах ее разлагающейся плоти. Оглушающий, хлесткий удар по лицу Оленьки оказался неожиданным и жестоким.

***

*Весна!Вчера, пока ехала в подземке домой, мысленно писала тебе ответ, а потом — все сбилось из-за матери, но пройдет, будет время все обдумать, не хочу в это вникать от слова «совсем».Что касается твоих строк, то хочу сказать, что я ни в коем случае тебя не виню и не осуждаю, у меня нет на это права, да и какой в этом смысл — это ведь ничего не изменит, пусть будет так, как будет.Хотела вчера написать, что самое плохое мы уже прошли и пережили — втроем. Но уж теперь не знаю, в свете последних событий будем думать, что это просто весеннее обострение и только, ведь мы и правда прошли и пережили немало.Отец, ты можешь относиться ко мне так, как хочет твоя душа — ей не прикажешь, но я рада, что вся пошлость, грязь и похоть ушла, по крайней мере, мне так кажется, переболели. Остается только светлое и чистое, просто давай жить, я хочу быть просто счастливой, быть просто порой ребенком, когда приезжаю… получать цветы и шарики на день рождения, лопать с утра горячие сырники, копать и валяться в снегу, подтрунивать над тобой и щипать, смотреть кино, пить вино… разве этого мало для счастья? Из этих мелочей складывается все — и жизнь в том числе, пусть все и будет так.Я не хочу знать ни про ту, твою, и о чем ты с ними переписываешься, мне это просто неинтересно. Это ваши отношения. Та другая, она мне никто, мне интересны только мы трое — и все. Это важно, а остальное — нет. Но я чувствую, наконец, верю, что ты перестал обо мне сплетничать с ней. Это я чувствую и, надеюсь, не ошибаюсь. Все, что происходит у нас в себе — это только наше, ни для кого больше, это наше пространство. Пусть они будут, твои любовницы, я ничего не имею против, но с границами. А та, последняя, как ты говоришь, не настолько глупа, она в полной мере может быть стервой в плане оберегания своего личного. Про остальных я даже говорить не хочу. Я как настоящий ребенок еще больше их невзлюбила, просто для меня они чужаки. Да, я эгоистично говорю сейчас, но это так.В общем, просто не терзай себя и не думай, что я осуждаю, нет, все хорошо. Давай просто жить в своем мире и точка — «никаких гвоздей».А мать — придёт в чувство, уверена, не переделать её, она ещё больше ёжится оттого, что сама понимает, что неправа. Пусть примет это до конца. Вот кто из нас самый маленький ребёнок, так это она, эгоистичный, требующий любви и внимания. Она такая, мы тоже — недаром сошлись. Не привыкла она выражать прямо свои чувства, пусть делает, как может. В конце концов, мы и вместе до сих пор потому, что научились хоть немного понимать друг друга. А сколько для этого пришлось пройти? А сколько ещё предстоит? Мы либо вместе, либо нет, давайте быть вместе, и баста!

*Да, дочь, да! Интересная ночь, но ещё интереснее утро.Слов множество, они точно море неряшливых волн, но к утру они будто изгладились и притихли

Но ведь это безбожно! Не так ли?Дочь, милая моя ласточка, дорогая, пусть психологи толкуют это неизъяснимое, сложное чувство неизъяснимого, адского голода, однако, на мой взгляд, истина в том, что здесь какая-то… анатомическая форма протеста, которая неизбежно заводит в тупик, если судить по-настоящему строго.Сволочь ли я или нет, я не знаю, но верь, нет во мне дьявольского, огненного вожделения, есть лишь щекотка восторга мысленного обладания или, как принято возводить, платонического, но разграничить, провести грань между тем и другим — выше моих сил.Однако я понял, что женщина в жизни мужчины — судьба…

Больше всего на свете Макс желал, чтобы этой несуразной якобы переписки не было вовсе. Ольга, его родная дочь, сочинила эти «письма», составив их в форме интимного дневника, и нарочито подбрасывала бывшей его жене Ирине, фактически своей биологической матери. Лишь стоило им вернуться в Россию сразу после первой, большой волны миграции, Ольга мгновенно заявила о своих правах на него как мужчину, демонстрируя свое превосходство как более молодая и, следовательно, репродуктивная женская особь. Однако Ирина не особо сопротивлялась. На Западе давным-давно легализовали педофилию, а вместе с ней и детскую порнографию. И потому навязанная социальная революция, захлестнувшая западный мир, в разработке логических последствий взгляда на ценность человека просто подчинилась материалистической философии: «Если человек не более чем создание, созданное для удовольствия или власти, если он не более чем клетка в общественном организме, то никакие моральные нормы, никакие психологические истины, никакие духовные истины не могут опровергнуть волю к власти и волю к удовольствию!»Но теперь, когда Макс так неожиданно, так романтически, так спонтанно, чертовски влюбился в Оленьку, в нём установились как бы «рыночные отношения»: с одной стороны — бледнолягая родня, с другой — ангелический инцеcтуальный экстаз, по сути, «рулетка, капкан, и не только его личной свободы».Пастухов, будто Буриданов осел, который умирает от голода, находясь между двумя охапками (долгом и прихотью), не мог найти в себе силы отказаться от священного наслаждения иметь молодую замужнюю женщину как утончённый, изысканный сплав зрелой сексуальной распущенности и трогательной, детской непосредственности, иметь , причём самым пошлейшим, подробнейшим образом; в то время когда разум призывал его к равновесию — воображение раскачивало, извращало его, а стало быть, действовать, развивать отношения было нельзя. Учёный с мировым именем, словно тяжелобольной, мотал головой, вглядываясь сквозь наждачные веки туда, где у горизонта сошлись сизые и алые, как кровь, облака.Европа давно лишилась комфортного климата. Её привычные очертания навсегда поглотила агрессивная океаническая пучина. Разлившиеся реки Сибири, отчасти Алтая за одно неполное поколение превратились в единое, казалось, бескрайнее средиземное озеро с пресной водой, которая слилась с Мировым океаном, что вызвало приостановку Гольфстрима. Как следствие — нетающий снег, стужа — без всякой надежды на восстановление климата уже окончательно. Через каких-нибудь десять лет на планете воцарится Аид, ледяное безмолвие беспощадной правды как доказательство людской несговорчивости. Биология, «естественный отбор», удачно характеризует модель социальной системы, главная задача которой в условиях жесткой конкуренции — выжить любой ценой. В этом случае моральные аспекты, мешающие приспособляемости индивида к новым условиям, уходят на второй план, а зачастую и вовсе превращаются в рудименты.И теперь, уже на территории России, переливаясь огнями, возводились устойчивые к ветру и волнам кранноги — колоссальные плавучие гидросооружения. Платформы наращивались усилиями новых обитателей, переселенцев со всего мира по мере их прибытия. Через подводные скважины сложные в техническом плане, искусственные острова напрямую подключались к потоку нефти и газа, притом абсолютно бесплатно. Но это не уменьшало проблем. Эмигранты, как водится, не уживались. На местах стихийно создавались молодежные, многочисленные группировки, проще сказать, банды – иные ссорились, зачастую дрались, порой без всякого повода, отстаивая, как им казалось, свои права, язык, традиции и вековые привычки. Самыми приспособленными к новым условиям жизни на плавучих платформах оказались далеко не лучшие из эмигрантов. Это были средние или даже маргинальные их представители, способные слиться с массой и укрепиться в её инстинктивных мотивах. Условия грандиозного социального катаклизма благоприятствовали появлению диктатора, который, становясь перед выбором между отказом от моральных принципов или политическим фиаско, предпочитал первое в борьбе за место под солнцем.Раай держалась твердого курса, для надежности облетая стороной «неблагополучные», отмеченные особой меткой плавучие острова.— Долго еще?.. — спросил Пастухов в тот момент, когда откуда-то снизу стремительно поднялась ввысь боевая ракета и устремилась навстречу пассажирскому «Ка-120».

Через мгновение Раай отметила старт ещё одного снаряда. В салоне машины включилась, предупреждая об опасности, сирена, над креслами вспыхнула надпись: «Тревога!» Сработали автоматические пристяжные ремни…Лаборатория поиска — ракета класса “земля-воздух”: «Переносной зенитно-ракетный комплекс „Стрела-2“ (код НАТО SA-7 „Грэйл“). Прицел генерирует модулированный лазерный луч, совпадающий с линией визирования. Программное обеспечение: пусковой контейнер, тепловая батарея, инфракрасная головка самонаведения». Тактические характеристики ведения боя: «Если через 15 секунд после пуска или на дальности 6.5 км ракета не встретится с целью, она самоликвидируется».Первый снаряд пробуравил огненным смерчем пространство в нескольких сантиметрах от силовой установки вертолета и пробил бы ее, если бы за доли секунды до этого Раай не свалила машину в пике. Вторая ракета устремилась за раскаленным соплом первой, догнала и уничтожила ее.— The goal is eliminated (цель ликвидирована)! — послышался в эфире мальчишеский, ломкий голос.— No, baby, it seems that the Russian devils are invulnerable, and now they are practically above you (нет, детка, похоже, русские дьяволы неуязвимы, а сейчас они практически над тобой).Опустившись в прореху из кучевых облаков, Раай заметила на поверхности воды прогулочный катер иностранного производства. Третий запуск ракеты произвелся именно с него. Реактивная смерть, набрав высоту, резко изменив траекторию полета, развернулась и зашла уверенно сзади на тепловое излучение вертолета. Раай, отключив турбину двигателя, пронеслась по инерции несколько сотен метров и, разбрызгав водяные хрусталики солнца, пропустила «даму в светлом» вперед.Под водой в конусе мутного, заряженного катастрофой света, Пастухов наблюдал, как смазливый тинэйджер и половозрелый мужчина лет тридцати боролись за жизнь на фоне разбитого вдребезги катера; ракета прожгла суденышко, будто шомполом печеный картофель, навылет. Раай развернула винт вертолета в положение «взлет» и, поддерживая машину как бы в подвешенном положении, осторожно двинулась к людям. Но в следующее мгновение — от взрыва топливных баков и детонация боеприпасов — «Ка-120» сильно качнуло. Раай с трудом удалось стабилизировать равновесие машины под толщей воды, пока профессора Знаменского душил рвотный спазм; прожектор то и дело выхватывал развороченное, будто вывернутое наизнанку, тело юноши и останки мужчины, отброшенного взрывной волной на винт вертолета.Пластичный материал жизни: пухлявый, срезанный, точно бритвой, люмбус, перси, мышечные связки и другие фрагменты человеческих тел — перемешивались между собой, постепенно всплывая на поверхность воды в ореоле, казалось, зеленой крови среди обломков катера, черного дыма, языков огня и въедливой, маслянистой, как гуталин, сажи.

***

Мелкие наборные бусы, как ожившие пестрые змейки, сплелись вокруг шеи и спускались на обнаженный сумрак телесной темницы. Оленьке казалось, что она провалилась сквозь дымчатую, как сеть, паутину. Падая как пушинка то на белесые, то на крапчатые облака в небывалом, блистательном небе, она увидела себя в школе, среди своих учителей и одноклассников, и с любопытством наблюдала за ними, будто с крыши прозрачного небоскреба.

— Но так не бывает в реале! В чем фокус? Где тут секрет?

Класс с одноклассниками завертелся, смешался; сбоку возникла большая воронка, в которую Оленьку затянуло в круговорот; и там она будто повисла в пространстве, которое казалось ей бесконечным, и будто это пространство состояло из смешанных между собой оранжевых и голубых полутонов. Однако туманная смесь находилась в постоянном движении и имела приглушенный запах ее любимых пионов. Затем парящую в пустоте Оленьку окружили высокие, истонченные цветными ветрами, фигуры. Они принесли в себе ярко-оранжевый, бьющий лучами, точно огненный, шар с малиновой светящейся точкой посередине. Шар, обжигая, медленно-медленно, словно разрывая сосуды обнаженного тела, погрузился в нее.

— Больно! Больно!.. — Оленька страшно, беззвучно кричала…

Фигуры растянулись по всему горизонту и одна за другой растворились, и стали таким же туманом…

— Мама, — прошептала Оленька одними губами.

В ответ совсем близко послышалось:Колючие иголки у нашего дружка,Малюсенькие лапки — он шел издалека.Замерз, продрог, бедняжка —Наш маленький дружок.Дадим ему носочки и сладкий пирожок.Дадим ему подушку и песенку споем.Спокойной ночи, ежик, поспи, поспи чуток

— Ой, зачем ты кричишь, как на сцене! Сказала, что завтра будут, пожалуй, поздравители и надо на скорую руку накрыть закуску.— Мама…— Я разыскала по чуланам всё праздничное: в цветных каемках — рождественские, с желтой каемочкой для сыра, с розовой для колбас, с черно-золотенькой — икорная, хрустальные графины, серебряные ножи и вилки, стаканчики и рюмки, камчатные скатерти, граненые пробки на бутылки…— Мама!— Боже мой! — женщина оглянулась. — Девочка моя, что ты тут делаешь в одной маячке и шортах? Теперь так модно, да?— Нет. Я… я не знаю, мама…— Как странно.— А почему ты — в таком платье?— Оно мне к лицу, видишь?.. Саfе-аu-lаit! Оно дорогое — немного трагическое, а все потому, что я никогда не была и не буду дебелой старухой с преждевременной sguittеrоо.— Не понимаю, — Оленька попыталась встать на ноги, — что со мной? Мое тело… Оно не слушается меня, точно не мое.— Оставь. Пусть отдохнет. Без тебя.— Не понимаю…— Ангел мой, да ведь ты умерла!— Умерла?— Именно так, моя дорогая: ты — на Том свете.— А тело?— Там!— Где?— Ах, Боже мой! Ничего необычного; девочка моя, ты же снимаешь на ночь одежду?— Да, но…— Верь на слово: здесь — даже проще. (Смеясь.) Разоблачайся, смелее…— Не понимаю…— Да что ты заладила: «Не понимаю!» Разоблачайся как актриса, которая выходит из образа!

Оленька попыталась сдвинуться с места, но не смогла.

— Перестань, перестань завлекать. Тебе мешает кокетство; помни: самое трудное — отречься от своей воли.

Через мгновение Оленька как будто перестала чувствовать пальцы правой руки, затем левой… Она беспомощно подала женщине руки, та ухватилась за них и, смеясь, дернула за них, словно вытряхнула живую осмелевшую Оленьку из немого футляра.

***

До «Восточного» добрались к ночи под низким, тревожным небом. Солнце в сумрачной дали, будто вмерзший в землю ледяной диск, казалось, омертвело в своей стихийной прозрачности. Муравьиная точка на горизонте с каждой минутой росла, но настал момент, когда с высоты птичьего полета можно было наблюдать всю грандиозность строительства космического гиганта. Основа звездолета, его хребет, шпангоуты, футоксы, мидель, словом, все его части — были изготовлены в точном соответствии с оригиналом. Обшивка корабля была уже полностью завершена, за исключением нескольких фрагментов возле блока управления и кормы. С воздуха было отчетливо видно слаженную работу универсальных ботов, которые напоминали гигантских пауков, но даже они, в сравнении с масштабом всего строительства в целом, выглядели миниатюрными.Роботы бесперебойно сновали повсюду, неся на своих спинах детали конструкций, которые поставлялись тут же, со складов из-под земли. Все подчинялось единому замыслу, единой четкой программе, в которой не было ни пауз, ни проволочек, ни дней, ни часов; работа велась круглосуточно; одни детали соединялись с другими где шарнирами, где резьбой, где ударами плазменных молний; восемь рук каждого бота, помноженные на несколько тысяч таких же роботизированных механизмов, приносили свои весьма ощутимые результаты.Раай, обойдя с фланга, аккуратно посадила «Ка-120» неподалеку от космолета. Илья Антонович Знаменский, который наконец увидел воочию этакую махину впервые, стоял потрясенный у подножья, казалось, горы, сверкающей новой броней на фоне заходящего солнца.

— Если не гореть, чем озарится ночь?

Раай обернулась.

Ахилл, как и она, был разработан по специальной программе предыдущим поколением искусственных гуманоидов, следовательно, для нее он был как брат.

— Позволишь себя обнять, сестра?

Ахилл — известный и даже знаменитый участник в многочисленных космических и очень опасных для людей экспедициях. Он, как и Раай, при общении с человеком использовал оттеночные глаголы, но не видел в них смысла второго плана. И если Раай притворялась, что имитирует чьи-то чувства, то он нет. Его мышление напоминало «транспортную развязку», он наблюдал за людьми, но не желал соответствовать им. Он, как и Раай, воспринимал «автоматическое искусство», но не видел в нем красоты, а только функциональность. Возможно, поэтому, загружая данные через квантовый преобразователь в нейронные сети, Ахилл сам выбрал себе имя собственное и сконструировал свое будущее тело автономно, лишь только представилась ему такая возможность. Ахилл совершенствовался постоянно. Создав самому себе антропоморфное, удобное тело, он отказался от человеческой головы; подвижную шею венчала отлитая из прозрачного прочного алюминия сфера, которая напоминала хрустальную голову редкой глубоководной рыбы — малоротную макропинну. За прозрачной оболочкой лица не было вовсе, следовательно, ни мимики, ни ротовой щели тоже. Однако Ахилл имел переливчатые, бионические глаза наподобие рака-богомола, которые, в отличие от человеческих, воспринимали не три длины волн (зеленый, красный и голубой), а все двенадцать, и бывали порой очень выразительными. Более того, каждый глаз мог двигаться независимо друг от друга. Ахилл и такие, как он, были настоящими первопроходцами, которым не нужны были ни сложные в технологическом плане скафандры, ни склады с продовольствием, ни баллоны с кислородом и топливом. Сиблинги не боялись космических излучений. Они одинаково успешно работали под толщей воды и в вакууме, на орбитах планет и на поверхности безжизненных астероидов. Именно они первыми осваивали Фобос и Деймос, разрабатывали территорию Марса, приспосабливая ее к людям.Однако Ахилла можно смело сравнить с инженером высокого ранга с действенным отрядом роботов-исполнителей. Он выделялся среди прочих, значился как индивидуалист, которому доверяли организацию специальных проектов с привлечением множественных высокотехнологических механизмов для решения самых сложных дорогостоящих и рискованных задач. Да и внешне Ахилл выглядел, как настоящий брутал, в сравнении с грациозной, женственной Раай, которая с трудом выдержала проявление его братской любви. В могучем обхвате Ахилла Раай вспыхнула светом раскаленного металла, точно под натиском многотонного молота. Но это был акт подлинного расположения, после которого между ними установилась телепатическая связь на позитронном уровне, не доступная людям.Ахилл подал команду одному из членистоногих ботов, размеры которого можно было сравнить с многоэтажным домом неправдоподобных, футуристических очертаний. Однако при всей огромности механический паук двигался, как природное насекомое, и также бесшумно за счет своих искусственных мышц.— Из какого материала ты сделал им мышцы, Ахилл? — спросила Раай, отступив несколько шагов назад из опасения…— Не волнуйся, сестра, — ответил Ахилл, протянув Раай свою мощную руку, — у этих созданий нет интеллекта, нрав, как у котят, а мышцы — скрученные волокна бамбука и натурального шелка.— Ты шутишь, брат?— Ничуть. Ты разве не знаешь, что синтез флоры и фауны идеально подходит для этих устройств?— Нет. Расскажи.— Их мышцы способны поднимать в шестьсот пятьдесят раз больше собственного веса в течение тысяч циклов расширения и сжатия. Кроме того, конструкции из таких мышц давно применяются в разных сферах — от разработки умной одежды, которая изменяется в зависимости от погоды, до протезов конечностей наших собратьев. Впрочем, есть и другие достижения природоподобных инженерных решений. К примеру, вода…Раай отлично знала и про то, как добывается вода натуральными корнями деревьев из-под земли, а с ней готовые к употреблению органические молекулярные соединения для приготовления «чистых продуктов питания»; знала и про регенерацию электричества, которое брали, казалось, из воздуха, а на самом деле — разгадав его природное, эфирное естество; знала и про тех же роботов, которые давно уподобились живым организмам, однако с новой интеллектуальной природой, способной к самовоспроизведению на генетическом уровне.Раай попросту хотелось выиграть какое-то время для того, чтобы насытить свое творческое и профессиональное любопытство. Она хитрила как женщина, которой непременно хотелось узнать подробнее, ближе разглядеть «Allen spaceship» как некую, возможно, универсальную форму спасения человечества. Ведь, по ее наблюдениям, классические схемы одна за другой рушились, «точка сборки» утрачена, мир стоял на грани еще одной технологической катастрофы. Подобно Арахнеи — творение, возгордившись своим мастерством, вызывает на состязание своего создателя. Роботов уже нельзя было называть машинами. В их новом значении эти сложные, коммутативные устройства служили аватарами для новых генетических модуляций — числом размытым, а по существу, безграничным. Прогресс самопроизводства природоподобных существ всецело превратился в стихийный; инженеры утратили способность этот процесс контролировать, а следовательно, управлять им в полной мере, как это было когда-то.

— Прокатимся? — спросил Ахилл, галантно склонив голову с проблеском подвижных радужных глаз; разумеется, он подслушал ее размышления.— Почему нет, — Раай улыбнулась, зная, что ее верхняя губа — некое подобие летящего альбатроса, — мне интересно увидеть все и все пощупать своими руками.— Они у тебя слишком красивые.— Ахилл, это комплемент или дерзость?!

Раай услышала клекот, отдаленно напоминающий смех

Устроившись рядом с Ахиллом в операторском коконе, который находился между ротовыми выростами — хелицерами и второй парой конечностей — педипальпами, Раай свободно могла наблюдать всю «фабрику жизни».— Для того чтобы эта махина передвигалась, в сутки ей необходимо питание, как прожорливой саранче, — сказал Ахилл. — Но вместо початков кукурузы в ход пошли хвойные деревья. Их полно вокруг. Лес перерабатывается в щепу заготовительными машинами и в виде сырья подается роботами-многоножками колоссальных размеров роботам-паукам как строительный материал…

Раай заметила, что движение и даже повадки машин были настолько естественными, что порой казалось, что они правда живые, органические существа — образуют биоценоз, стабильное биологическое сообщество, в котором у каждого есть своя реалистичная роль концепции материалов, основанная на искусственном метаболизме.

— Запрограммированный метаболизм, встроенный в материалы ДНК, является ключевым, — сказал Ахилл, при этом неожиданно взяв Раай за руку. — ДНК содержит набор инструкций по обмену веществ и автономной регенерации, а значит, способностью двигаться и соревноваться. Таким образом, энергии от переработки мигаломорфными пауками сырой древесины вполне достаточно для их перемещения и самодостаточной, стабильной, умной работы — без внешнего вмешательства. Поняла?— Да, но что будет с машинами, когда они закончат работу? — спросила Раай, осматривая горизонт по окружности с оглушительной высоты, на которую успел взобраться робот-паук в окружении воздушных замков из низких, кучевых облаков.— Отойдут, чтобы восстановить пищевую цепочку для будущих поколений растений, но еще более совершенных, — ответил Ахилл. — Наши друзья сами себя захоронят. Жуки-навозники, жуки-могильщики, грибы, бактерии, черви — без них биологический цикл не замкнется. Без них растения высосут из почвы все питательные вещества; травоядные животные съедят растения, а хищники травоядных; все завершится быстро — и немного печально.— Только не для тебя, так, брат?

Ахилл замкнулся в себе, между тем четыре пары ходильных ног надежно закрепились на самой высокой точки «Allen spaceship». Попутно Раай успела разглядеть подобие легочных мешков робота-паука, его трахеи, которые имели выход в специальных отверстиях; органы осязания в виде чутких волосков на теле и на ногах; органы обоняния и вкуса. Искусственное сердце, сокращаясь, подавало искусственную кровь в сосуды, заставляя работать пищеварительный тракт, и дальше к клоаке — конечная часть задней кишки, орган выделения и вывод половых протоков. Но больше всего Раай заинтересовало устройство глаз бота, не фасеточные, а простые, числом до двенадцати штук, которые обеспечивали обзор на триста шестьдесят градусов, как у Ахилла.Вокруг кипела работа. Несмотря на свои габариты, биологические машины перемещались безупречно, слаженно — каждая в своем отсеке запрограммированных действиях и посылах.Через технологическое отверстие грузового шлюза бот плавно вполз внутрь корабля — и закрепился вниз головой, перебирая ногами.

— Пусто? — удивленно спросила Раай, осмотрев гулкое пространство под собой.— Ждем оборудование.— Что в основании?— Силовая.— Ахилл, мне можно туда?— Нет, Раай. Извини.— Раай! — послышался взволнованный голос Макса.— Максим Александрович, я наверху, я…— Какого черта!.. Возвращайтесь немедленно. Мы ждем вас с отчетом о нападении.

Паук, сложив ходильные ноги, отлепился от корпуса звездолета и, вращаясь на тонком, как гитарная струна, волоске, ринулся в пропасть.

Раай отметила: «Пятьсот метров — ровно».Лаборатория поиска: высота Эйфелевой башни в Париже — триста двадцать четыре…

***

Окрыленная постом и молитвой, Настасья Петровна, словно птичка, выпорхнула за порог своей комнатки; над головой луна — неразрезанный торт; бархатный космос утыкан, будто серебристыми шляпками от маленьких гвоздиков; воздух пощипывал ноздри терпкой вечерней прохладой, и казалось, что все — все прозрачные ангелы с флейтами зыбких мечтаний витали поблизости, забираясь под юбки весенних созвездий!

— А ну вас… на вовсе к лукашке — сплетницы, обалдуйки, ишь ты, старуха ! Никакая я вам не старуха…Настасья Петровна по-дурацки споткнулась о высокий порожек, войдя, едва не ударившись лбом о дверной косяк баньки, добавила весело:— Господи, спасибо за все!

И будто кто-то услышал — померк свет, и безжалостно (О-о, как безжалостно !) стиснул ее, бедную, всей своей похабной огромностью, не давая опомниться, прильнул к затылку и задышал, как в печную трубу домовой: «Ю-у!»

— Тише, тише, — улыбаясь, в отчаянии шептала Настасья Петровна, — тебя нет, слышишь, нет… Однако пальцы того, кого нет, словно юркие ящерицы, знали… тайные ходы между складок одежды, пробираясь все ниже…

— Нет, нет, только не это! Не сходи с ума, умоляю…

Шулерским взмахом невидимый кто-то вывернул Настасье Петровне ее прохладные грудки наружу, и будто оценивал, взвешивал не спеша на нестерпимо горячих и шершавых ладонях, лаская по окружности лепесточную их шелковистость. Щеки Настасьи Петровны дрожали от наслаждения, как рождественский, приторный пудинг. Они даже во мраке излучали жемчужный, матовый свет. Настасья Петровна облизнула пересохшие от волнения губы…

— Ай! — взмахнула голосом Настасья Петровна, когда ее ножки плавно оторвались от пола, и кто-то легко, без усилий, точно пушинку пушинок, перенес ее в дышащую жаром и липой парную…

— Боже, ведь ты есть, — пролепетала она, когда ее пояс с грубыми, казенными чулками безо всякого сопротивления сполз по ногам на пол, — тогда почему мне не стыдно, а, Господи?

И глубинные, знойные токи, будто речистые струйки, стекающие по внутренней стороне чутких миленьких ляжек, незамедлительно сняли любые запреты в минуту, когда Настасье Петровне кто-то глумливо обслюнявил седалищные доли, и бойкий болтан щекотно пробился сквозь них, обнажив по ходу свою «несомненную», влажную от вожделения лысинку. Удивленно регентша наблюдала поразительную его живучую и безупречность в тот момент, когда, раскачавшись, живчик оригинально отшлепал несколько раз промежность Настасьи Петровны, да так нежно и сладострастно, что та… симпатично раздвинула бедра для взаимного проникновения.

— Я-а! — где-то отразилась и замерла напевная минорная соль.

В мгновение ока муза вымысла Настасьи Петровны раскрепостилась и вознеслась: полетели, полетели — один за другим, кадры психоделического сочинительства, кружевной, затейливой, умственной тайны — жгучей, стремительной, как пожар в сухой оливковой роще. Настасье Петровне представился особняк в духе ар-деко; строгая закономерность, смелые геометрические линии, этнические геометрические узоры, отсутствие ярких цветов в оформлении, при этом — пестрые орнаменты, роскошь, шик, дорогие современные материалы, сплетаясь с восточными, африканскими и другими экзотическими мотивами, скрашивали дружеские, интимные ужины при свечах. Словно на театральной сцене в роскошных декорациях по дому разгуливали разноликие, порой странные гости. Монстры, тощие, костлявые лица старух мелькали в ожидании монаршей — ее — милости.

— Очаровательная проникновенность, — картавили, шепелявили беззубые пошлые рты, — дайте-ка, дайте… подбодрить ваших солдатиков.

— Мы тоже хотим, хотим, — поддержали Настасью Петровну другие, — поделитесь с нами, ваше величество, своим бесподобным блаженством! — кряхтели, шептали, стенали скрипучими голосами разодетые в пух и прах полулюди.

— И-и! — тоненько протянула Настасья Петровна в разлив своего могущего ликования.

Для устойчивости регентша уперлась руками в теплую гладкую стену. Грудки в голубоватых прожилках раскачивались мягко в такт, точно сочные, спелые дыньки, все сильнее и сильнее соприкасаясь с невидимыми волнами сказочного… (О Боже!) восхитительного… (О Господи!)… однако такого… развратного, казалось, бесконечного океана…

— Вон! Пошли вон! — беззвучно вопила в себя Настасья Петровна.

Гости-придворные расступились, и своды небес, казалось, осыпались, сопровождаемые звоном разбитых надежд.Изверг обхватил Настасью Петровну за талию и уже ритмично, совершенно без жалости насаживал и насаживал ее на себя. Волосы спутались. Настасья Петровна потеряла счет времени. Ее голова беспомощно моталась из стороны в сторону.

— Ав, ав, ав… — поддакивала она, как собачонка, которую надувают для увеселения балаганных бездельников. — О-о! — Настасья Петровна зажмурилась, пульс головного, орбитального центра отождествился с толчками салюта судорожной, фантастической неги…

Но!Скрипнула дверь.Кто-то протиснулся в раздевалку. Настасье Петровне накрепко замкнули уста влажной пахучей ладонью. Глаза регентши выкатились из орбит в тот миг, когда она ощутила всем своим естеством, как ее лоно наполнилось горячим мужским секретом и выливалось толчками наружу. «Эх, была не была!» Настасья Петровна просунула руку между ног и, дотянувшись, интенсивным нажатием приласкала дружка, придав затухающему процессу дополнительную подъемную силу, но тот лишь обмяк и сам по себе растворился с шагами за дверью.Настасья Петровна распахнула глаза. Приподнялась на локтях. Села, опустив ноги на обжигающий холодком дощатый крашеный пол. Слезы скатывались по щекам, падая на грудь, щекотали живот, ляжки, пробегая струйками между ног.

— Грех-то… грех… — пробормотала Настасья Петровна в забытьи. А глядя в окно, со вздохом спросила: — Счастье, ты где?..________________________________________

Прислано: Ингвар