Натура

Осенью загорелый, возмужавший, будущий геофизик Куриный вернулся в Ленинград. Он нагрянул как всегда неожиданно, весело. И формула «Таня+Леша-любовь!» восстановилась, как новый хвостик у ящерки. А Митя, по совету сестры, записался в заводскую художественную самодеятельность. Впрочем, это уже был как бы театр – Народный, в котором дело поставлено на широкую ногу. В театре было все необходимое, и даже костюмы и грим – настоящие. С новичками занимались отдельно два студента из театрального института. Саша Рожков и Володя Котов преподавали, учили пантомиме, пластике, танцам, фехтованию на рапирах, сценическому движению.Репетировали с одержимостью, допоздна, дружно, с азартом небольшие сценки из классических пьес. Эстрадные номера составлялись в программы, некоторые показывались иногда даже зрителям по билетам. Словом, много было желающих заниматься творчеством, и среди них, естественно, девушки.Митя и раньше сносно бренчал на гитаре, а тут педагоги и почитатели. Он разучил «Дом восходящего солнца» и несколько популярных хитов из репертуара Битлов. Стоило затянуть ему: «Is there anybody going to listen to my sto-ry…» — и девушки невольно поглядывали на него с любопытством.К примеру, Наташа – дочь начальника цеха – улыбчивая, опрятная, невысокого роста девушка, и как бы слегка полноватая, но с «глобусами» идеальнейшей формы. Мите она буквально снилась, и подходила под все категории его эротизмов.На занятиях по сценическому движению – молодежь переодевалась в трико. И, естественно, в таком откровенном обличии бюст Наташи был «вызывающим». Мите и не думал скрывать свой положительный интерес к такой соблазнительной олеографии. Он, точно кот, заигрывал, подмигивал, улыбался, а пуще всего лакомился в своем непристойном воображении амальгамой любовных с ней приключений. И Наташа, конечно, заметила эти тенета, однако, как свойственно всем девушкам ее возраста, притворялась, напускала на себя безразличие и даже как будто обиженность на такие чересчур откровенные, пылкие, юношеские устремления.Но однажды Эльфа Францевна передала Мите записку с незнакомым номером телефона и именем: Надежда Егоровна Духанина.— Зачем? – поинтересовался Митя у матери. — По какому делу?— Она не сказала. Сказала, что дело «безотлагательное» — так она сама выразилась.— Не буду я никому звонить! — решил про себя Митя. — Нажаловалась, поди, на меня отцу, а я ничего худого не сделал. Я пальцем не тронул вашу дочь! Ясно? И передайте ей, чтобы она… Да что я оправдываюсь, как преступник! Плевать я хотел грудь вашей дочери! Понятно? Плевать!Но тут позвонил телефон.— Митя, тебя, — позвала к телефону Эльфа Францевна.— Кто?— Та – дама.— Да? — Митя взял трубку.— Здравствуйте, молодой человек.— Добрый день… — Митя в мгновение ока растерял весь свой праведный гнев.— Почему не звоните? Разве Эльфа Францевна не передала наш номер?— Нет, — соврал Митя.— Ааа…не успела, наверное.— Я только пришел…— Тем лучше.У Мити вспотели ладони.— Митя… Можно мне вас так называть?— Конечно. Я – Митя!В трубке хихикнули.— Голос у вас выразительный. Я даже знаю, что вы на английском поете.— Стараюсь, но…— Похвально. Так вот, дорогой Митя, у нас к вам огромная просьба…— Митька – балбес! – крикнула Инга из ванной. — Не занимай телефон! Мне из пароходства должны позвонить! Давай… закругляйся!— Алло! Митя, вы тут?.. – поинтересовались из трубки.— Да… умалишенная… тут одна, не обращайте внимания. Я вас внимательно слушаю, эээ…— Надежда Егоровна.— Егоровна… ой, извините…— Короче: приходи к нам завтра – домой, на квартиру… в часиков, скажем, шесть. Подойдет?— Вечера?— Естественно! – в трубке снова хихикнули.— А в чем дело? Зачем?— А дело в том, молодой человек, что у Натуси экзамены на носу, и срочно, вот позарез подавай им портрет!— Чей?— Молодого человека – вынь да положь! Наташонок в Мухе учится, вы не знали?— Нет. То есть да…— Зудит, сама не своя, выбрала вас – тебя… ну… позировать.— Позировать?— Натура нужна, ну, этот… типаж, характер…— Ох, кто-то щас по шее схлопочет! Инга выгнулась кошечкой и приняла каратистскую стойку.Телефонная трубка пресеклась и забилась в коротких гудках, точно в конвульсиях.

— Завтра – суббота, — рассуждала Наташа. – Дома буду одна, и я должна приготовиться.Ароматная, мыльная пена сама по себе возбуждала. Пузырьки щекотали, лопались, переливаясь всеми цветами радуги, создавали атмосферу смешливости и покоя и, вместе с тем, какого-то праздника на перспективу.Наташа оглаживала свое упругое, грешное тело – и возбуждалась…— Ну да, у меня есть жених, — мысленно рассуждала Наташа, массируя кончиками пальцем основание языка в районе гланд. — Однако какой он зануда! Антон Губанков – видный, респектабельный, доктор наук! Но какой он докучный, дотошный тип!Лицо девушки искривилось, как будто она сосала лимон, и возбуждение прекратилось

— Зачем распространялся о творчестве Достоевского, Бунина, Гоголя, Шестова, Соловьева, и, Бог знает, кого еще, пересыпая цитатами?.. Чтобы что, себя показать? Дескать, вот какой я образованный, умный! Наташа хлопнула рукой по воде: «Только дураки забывают о девушках, которые рядом!»У Наташи холодели пальцы ног, казалось, что кровь в ее жилах густела и останавливалась. Порой, ей было нечем дышать при одной только мысли, что этот «цитатник на «Волге» ее будущий муж! А ведь через месяц – помолвка, свадьба, поездка в Европу… А тут – какой-то… Митя с гитарой – шнара!Наташа свела колени. Внутри у нее беззвучно вращалась пластинка с какой-то особенной, возвышающей душу музыкой сфер. Ее сердечко билось в унисон этой странной и чудесной гармонии. Ей даже казалось, что она невесома: «Да-да-да!.. как та, летящая на щетке в ночи, голая ведьма из запрещенного романа о Боге, и чёрте! О любви и страданиях! О творчестве и забвении!»— Да, я – преступница, — негромко проговорила Наташа, глядя на тройное запотевшее зеркало, в котором отражались молниеносные отблески электричества, заколдованного профессором черной магии Воландом!— Иешуа Га-Ноцри – спаситель из Назарета, вылитый Митя, — продолжала витать в сомнительных, но таких очаровательных мыслях Наташа. — Да, он сердечный и поэтический, он как он мило, как непосредственно бьет чечетку: «Лают бешено собаки в затухающую даль, я пришел к вам в черном фраке, элегантный, как рояль». — Антон, конечно, рояль: черный и элегантный, как Понтий Пилат! Воланд – папА, настоящий злодей, или станет таким, если выдаст меня за своего… Губанкова!— Гу-бан-ко-ва! – отчетливо произнесла она вслух. — Я и Гу-банкова!? Ну ж, нет! Что за фигня! Ох! — тяжело вздохнула Наташа, провела влажной рукой по губам.А ведь есть еще «книжица», которую она самочинно стащила из теткиной спальни – шестьдесят четыре позы и их вариации – сферы чувственной, эмоциональной жизни, вожделения и любви: «Камасутра»!У Наташи дернулись ноги. Ее будто ударило током. А губы дрогнули и затрепетали…В мысленном взоре Наташи, точно в сказочном калейдоскопе замелькали сумбурно картинки совокупляющихся, обнаженных мужских и женских фигурок, однако, сильнее всех – ее поразила та, на которой женщина…— Как это может быть?! – спросила Наташа свое отражение в зеркале. Молодая, неопытная страсть столкнулась с холодным рассудком. — Да ни за что!Еще полчаса кокетка крутилась у зеркала, примеряя наряды. И, наконец, решилась встречать гостя в раздольном, славянском сарафане «Иванка», который создавал откровенный, но простой образ доступной девушки в духе Татьяны Лариной.Исходя из этого, нижнее белье было изъято.Это перерождение потрясло ее; Наташа поняла, что жить по влечению сердца можно лишь, испытывая невероятные потрясения!Книжная наука Антона не расширяла понятия девушки, и не давала ни какого реального ощущения всех страстей.— Да, жизнь невозможно изучить по книгам, — спасительно рассуждала Наташа. — Истинные, сокровенные чувства и убеждения спрятать глубоко в душе, а зачем?Звонок в дверь вернул Наташу в реальность, но отозвался в ней головокружением и каким-то особым выбором позы.— Привет.— Привет.Однако голос у Наташи пропал. Во рту у нее пересохло…— Тебе идет это платье, — сказал Митя с порога.— Войди…Но смущение было ей даже на руку: румянец на лице полуодетой девушки был восхитительным, как озеро света, а Митя испытал двойное возбуждение – физическое и психологическое, когда убедился, что они в огромной и богатой квартире и… совершенно одни.С портретом в своей комнате, в которой все стены были покрыты рисунками, Наташа покончила на удивление быстро. Листы ватмана слетали на пол к ее ногам. Митя мог видеть наброски. Повсюду расположились, так или иначе, «этюды».— Нравится? — поинтересовалась хозяйка своего положения.— Угу, — смущенно промычала натура.Митя не ожидал увидеть Наташу такой – раскрепощенной, смелой и, безусловно, талантливой; всего несколько линий, но он угадывал в них себя, и это его изумляло.— Что ж, будем пить чай? — спросила Наташа, ступая по рисункам, как по паркету.— Угу, — опять промычал Митя.— Быстро сполосни в ванной руки и возвращайся, — приказала Наташа.Стол сервирован. Митя вошел в гостиную комнату и увидел, как на десертных тарелочках топорщились салфетки, сложенные особенным способом. Рядом расположились десертная вилка и десертная ложка, между ними на маленькой тарелке стояла чаша.— Для ополаскивания пальцев после сладкого, — непринужденно пояснила художница, водружая на центр стола торт со взбитыми сливками.Однако, разливая по чашкам чай, она расчетливо коснулась грудью руки Мити, а потом и щеки. Его, точно пронзила нежная молния, он понял: «Лифчика нет!»Молодой человек нервно заерзал на стуле…— Митя, режь тортик, да? Ухаживай… — Наташа придвинула лакомство к нему и вложила в его дрожащую руку серебряную лопатку, как некий скипетр страсти.Пока Митя в тумане усталости измазался кремом, Наташа чувствовала, как у нее предательски набухают соски, а клитор стал твердым, как клюв птицы — Хотя, зачем? Есть чаша с водой, как лучших домах…— Дай мне, — сказала она вдруг.Пока склонившись, вылизывала ему кремовые пальцы, она пристально наблюдала, как у Мити расширялись зрачки, точно при атомном взрыве, он трепетно гладил и осторожно пощипывал ее грудь и соски.Наташа потеряла равновесие, качнулась, чашки с горячим напитком разом сдвинулись со стола, опрокинулись – ошпарили Митины рубашку и джинсы.Их знобило, трясло, как будто весь дом, со всеми его обитателями, как некий океанский, могучий корабль попал в зону неотвратимой, стихийной болтанки.— В ванну – живо! – опять, но уже хриплым, твердым шелестом приказала Наташа, как при захвате пиратами мирного судна.Митя согрелся и кое-как успокоился под горячими, водяными струями, когда Наташа, присоединившись к нему, наконец-то, увидела его член и, прикоснувшись, почувствовала, как тот «мило» напрягся и подскочил у нее между пальцев. Встав на колени, Наташа терлась лицом, привыкая к нему, прижала кончик к губам – и крошечная капелька выкатилась из него прямо ей на язык.— Хм, хорошенький, сладкий… — хмыкнула девушка, и хищно, погрузив член в рот, стала причмокивать и вкусно, смачно сосать. — Хочешь поддать? — неожиданно спросила Наташа.— Угу, — ответил ей Митя.Наташа принесла два полных бокала с вином и сказала:— Расслабься, угуша, и наслаждайся. Нам обоим это необходимо, да?— Да.Митя залпом выпил вино, и какое-то время смотрел ошарашенный, как Наташа мастурбировала и одновременно, вылизывала ему член и мошонку.Он мычал, точно глухонемой, пока она ухмылялась, и уговаривал, заставлял себя не спешить. Но когда Наташа позволила взять ему голову в свои руки, она вылизала ему кончик с такой интенсивностью, что тот заблестел от слюны. Затем, зажмурившись, Наташа очень медленно погрузила член себе в рот целиком, поделав этот кунштюк туда и обратно несколько раз.От наслаждения Митя издал неумышленный то ли стон, то ли рык, когда Наташа вобрала свободную кожу теплой мошонки между зубами и слегка ее прикусила. Впрочем, она действовала весьма осторожно, стараясь запомнить и понять вкус и весь спектр детальных ощущений и не только во рту. Для этого она уперла головку члена себе в небо, и, покатав между щек, тщательно еще, и еще облизала ее языком.— Хочу тебя! – просипел Митя.— Сломался? – спросила она, сверкая резцами.— Чертовка, пойдем… скорей… на кровать, в спальню…Наташа, казалось, оглохла. Не отрываясь губами от члена, она усиленно обрабатывала свой, и без того твердый клитор. А вставляя пальцы все глубже в себя, она поняла, что ее чувства обострились предельно. «Да, это возможно! У меня получилось! Но я не дам ему кончить. Пусть знает, что это не его победа, а моя! Да, пусть, пусть запомнит удары моих ресниц!»А Митя, как не старался растянуть наслаждение, о котором не помышлял в самых смелых и безумных своих невероятных фантазиях, а все-таки сдался. Он буквально залил Наташины не только волосы, лицо, но и грудь и живот так сильно, как будто не он, а оборотень случая расстался с душой размякшего, инородного тела.Как и когда он оказался дома в тот день – Митя натурально не вспомнит уже ни-ко-гда!

Ночь без сна.

Луна, словно обсыпанное мукой лицо кричащего человека, зависла ровно по центру оконного проема. Буся влетела под руку, фривольно улеглась и завела свою когтистую тарахтелку.— Конечно, оговорилась, — говорил Митя себе, — случайно, спонтанно назвала меня другим именем, — перебирая в памяти уже, наверное, в сотый раз впечатления вчерашнего наваждения.А между тем, возбуждение только усиливалась.Митя почувствовал, что ему срочно необходимо снять невероятное, дикое напряжение в паху. Он привычным жестом сунул руку под подушку, но, когда понял, что платка под ней нет, метнулся в ванную комнату, едва успев добежать – густая, неоднородная жидкость, буквально вырвалась из его чресл на кафель.Митя помог себе, передернув несколько раз крайнюю плоть, и смывая теплой водой сперму, представил, как часть его живой, ароматной сущности, несется сейчас куда-то вниз по трубопроводу, и где-то… в недрах клоаки, сливается с нечистотами многомиллионного города.Возвращаясь к себе, Митя нечаянно зацепился за ветку багульника, стоящего в вазе. Ваза не разбилась, но этого было достаточно, чтобы в маминой комнате вспыхнул свет настольной лампы.Он чертыхнулся, и решил: «Хватит над собой издеваться! Не буду думать о ней, даже вспоминать не хочу!»Но это оказалось невозможным. Голос вожделения проникал в него, подобно ужу в дупло дерева, и все начиналось сначала. Лишь стоило закрыть глаза, он опять, точно по волшебству переносился в Наташину мастерскую в тот день и час, — обжигали, подобно расклеенной, искристой стали, — минутыПоявление в квартире… дежурное «Здрасти» — не имеет значения. Вот он в старинном, потертом кожаном кресле – озирается, словно трусит, да, точно – боится… Ее? Нет

Усевшись на высоком, вращающемся металлическом стуле, она установила пред собой треножник – профессиональный этюдник, естественно раздвинув колени…Свободное платье, точнее сказать, сарафан – давал возможность ощутить под ним ее тело. Наташина грудь, при малейшем движении под ситцем – колыхалась. И в какие-то миги обтягивались, четко, рельефно выделялись все те же упругие бугорочки. И это было восхитительным, изумительным свойством ее обладательницы.О, как ему хотелось подойти к девушке сзади! И, прижавшись, принять в ладони эту… «улыбку жизни», ее смысл и волю – округлость, упругость женственности, ощутить всю ее… приятную тяжесть, приподняв слегка снизу…У Мити свело скулы, во рту пересохло, мошонка вновь подтянулась и стала упругой, точно теннисный мяч.Скулящий голос отчаяния, подобно злобному, разумному существу, страстно шептал ему на ухо: «Нет, нет, нет!.. тебе не спрятаться от меня, не уйти! Ты раб! Ты пленник!»«Обычная похоть, блядское наваждение, скабрезное, пошлое состояние молодого организма…» — старался успокоить себя Митя. Но в следующий миг он вспомнил Таню, и невольно сопоставил ее с Наташей. Картинки, точно кадры кино, тасовались, мелькали с фантастической скоростью…А между тем, на расстоянии вытянутой руки, за стеной, таращась на все ту же бессовестную луну, пребывала в глубоком раздумье Эльфа Францевна.«Бедный – внеплановый; родила в сорок лет, а вот уже в пору вошел! Жениться? А как? Куда привести молодую?»Женщина обвела взглядом комнату: книги, глобус планеты, журналы, вышивка на стене – два лебедя в небесной лазури; а по сути – хрущоба: четыре крошечных комнатенки, ванная, совмещенная с туалетом…Ее мысли блуждали, множились, разветвлялись, точно крона могущего дерева. «И все же, мальчиков должны наставлять мужчины, — рассуждала она, — а не грудастые «англичанки» и задастые «математички». Для них мы – yчилки – начитанные, но выспоренные, и, как правило, не успешные в половой сфере. Чему может научить мать одиночка мальчишку? Неврозам, искаженному мировоззрению? Сколько раз я видела замызганные мальчишеские рисунки самого похабного свойства!Инга – родная сестра! Боже, ведь даже била, просила, умоляла ее не переодеваться на глазах у брата, не раскидывать где попало трусы и лифчики! А пышнотелые старшеклассницы – бутоны, но, порой, такие распущенные – и такие есть… «булочки», хоть сейчас изюм выковыривай, и ведь тоже – рисуют… похлещи мальчиков…»Эльфа Францевна взглянула на спящего мужа, вгляделась в черты сурового, мужского лица: «Две войны прошел человек, а спит, будто ангел».Она решительно погасила настольную лампу и, уставившись на луну, припоминала: «Как там… у классика?»« Охваченная непреодолимым желанием, к ней присоединилась и Фроська.» — Эльфа Францевна интенсивно растерла руками морщинки лица: «Дрожа от возбуждения, она наблюдала, как смоченный скользкой жидкостью мужской член легко и свободно двигался взад и вперед в кольцах больших половых губ Наташки, которые как ртом словно бы всасывали его в себя и тут же выбрасывали обратно, а малые губы, раздвоенные венчиком, охватив верхнюю часть члена, оттягивались при его погружении и выпячивались вслед его обратному движению».Учительница замерла, кротко вздохнула и, не мигая, просунула правую руку под одеяло: «Мягкая кожица, обтягивающая член, при погружении во влагалище, складывалась гармошкой, мошонка, в которой обрисовывались крупные яйца, раскачивалась от движения мужского тела, мягко ударялась об ягодицы девки».«Гляди-ка, бесстыжая, не забыла, — прошелестела Эльфа Францевна еле слышно, — ой!.. да чего там…» Щеки женщины порозовели, соски налились, мягкая сила всосала всю ее без остатка, и потащила, и понесла, точно на перепончатых крыльях в омут полузабытых, запретных и дерзких терзаний.Листы литературной крамолы многократно переписывались от руки; пристально изучались, зубрились… Тетрадки блуждали в портфелях и складках одежды, но также – был создан целый обряд по материализации блуда.В бывшем здании Павловского женского института, а ныне 209 ой средней школы на улице Восстания (бывшей Знаменской), обычно на больших переменах, собиралось до десяти девочек. В подвале, где производись человеческие кости и целые скелеты из гипса, в атмосфере революционности, при свечах, заговорщицким, сиплым шепотом, всегда импровизируя, спектакль представляла тихая, с виду, первая красавица класса Физа Кошаева.«Ну-ка, сюда, – представляла благодушного барина стройная девушка с глазами навыкате, – теплой воды да мыла! Наташка подбежала с ушатом, теплой водой и куском душистого мыла. «Помой, красавица, моего страдальца. Видишь он совсем взмок, трудясь.» – Тяжело осклабясь в улыбке сказал он Фроське и свободной рукой взявшись за член, шутя ткнул его головкой по носу растерявшейся девки. Все рассмеялись, а Фроська испуганно заморгала глазами. Барин сунул ей мыло в руки, а Малашка из ушата полила на мужской член. Фроська стала осторожно его мыть. «Смелей, смелей», – подбадривала голосом барина Физа Кошаева. «Фроська отложила мыло и двумя руками стала смывать мыльную пену под струей воды, поливаемой Милашкой Фроська отшатнулась, но барин снова притянул к себе голову Фроськи. Затем он приказал ей: «Поцелуй, да покрепче» – и прижал ее губы к упругой головке своего члена. Фроська чмокнулась губами, а барин повторил это движение несколько раз. «А теперь соси!» – подал он команду, снова придвинув лицо Фроськи к своему животу. «Как соси?» «Наташка, голову!» – Ткнул плечом барин девку, и та, наклонившись и оттолкнув Фроську, сунула в свой широко открытый рот головку члена барина и, сомкнув по окружности губы, сделала несколько сосательных движений челюстью и языком. Фроська в нерешительности взялась рукой за член и тоже открытым ртом поглотила его головку и шейку, и стала сосать. Головка была мягкой и упругой, а ниже ее ощущалась языком и губами отвердевшее как кость тело, и чувствовалось, что оно живое и трепетное. Странное дело, Фроська опять почувствовала возбуждение и быстрее задвигала языком по мужскому члену. «Довольно» – крикнула шепотом, расторможенная пересказом, Физа. «Сейчас сделаем смотрины девке Фроське! Наташка! Показывай товар!». Наташка взяла Фроську и поставила перед барином. Он стал лапать ее за груди, живот, бедра. А Наташка говорила: «вот сиськи, вот живот, а под ними писец живет!»И под улюлюканье и всеобщее ликование девочек, в будущем известная артистка балета Физа Кошаева, кокетливо приподнимала подол школьного платья, обнажая изящные ножки в чулках до самого верха, где можно было увидеть бордовые кружевные штанишки в обтяжку с едва заметной влажной ложбинкой в середке.«Развратница? Нет, — думалось Эльфе Францевне, — обычное желание маленькой, птичьей правды без ханжества и лицемерия, вот и все». Эльфе Францевне, действительно, не было стыдно отстаивать свое, бабское, женское счастье и радости жизни. Это вопрос принципа, поскольку благодаря тем – «ненаучным знаниям», она спасла и защитила мужа и семью в послевоенное лихолетье разгула, пьянства, истерик, и какой-то немыслимой – вселенской, порой, злонамеренной женской похоти.Учительнице немецкого языка защипало глаза. Эльфа Францевна заморгала. Ей захотелось плакать; вспомнились детство, их родовое имение под Дерптом, университет, в котором некогда преподавал ее дед; вспомнились ноктюрны Шопена, изящные пальцы отца, летящие над рояльными клавишами; и тут же – декабрь 34-го года, начало большого террора: «Эх, огурчики да помидорчики Сталин Кирова убил в коридорчике!» Вспомнилось, как семью выселяли из Смольного, похороны в Александро-Невской лавре – без отпевания, без креста – и сразу война, и графа в паспорте: немка. Встал пред мыслимым взором – осажденный, блокадный, безрадостный Ленинград, белая мгла, смерть дочери Лили…Опять? – хлопнула дверь в ванной…«Бешеный! Хоть сама под сына ложись!»А Митя светился, точно стойкий оловянный солдатик пылал в горниле пылающего адского пламени.Наташа сама дала ему голову в руки; одной рукой он придерживал и откидывал ей за плечи тяжелую волну волос, другой – ее теплый затылок.Наташа играла, вылизывала его с упоением; членом водила себе по глазам, носу, щекам, и губам; языком щекотала уздечку, проникая в отверстие на головке. Митя жмурился от удовольствия и стонал. Он чувствовал, как Наташа поглощает, заглатывает его раскаленную плоть чуть ли не всю… целиком…У Мити перехватило дыхание. Сейчас, ночью он почти физически вновь ощутил ее гортань. Он помнит, как едва устоял на ногах от подобной выходки девушки, и, как вынужденно, обреченно прислонился спиной к прохладному кафелю…Наташа даже слегка поперхнулась, так получилось, от смеха. Но, запрокинув голову назад, она не отпрянула, а, улыбаясь, с лицом какой-то… садистки, беззастенчиво, глядя Мите в глаза, несколько раз с приятной настойчивостью ввела правой рукой его влажный член себе за щеку. И вновь у Мити задрожали колени. Он видел, как Наташа заглатывает его снова и снова, но теперь уже с громким хлюпом и до самого паха – с задержкой дыхания…И Митя сломался: с усилием оттащил голову Наташи от себя, но та лишь бесцеремонно ударила его по рукам, и продолжала смачно сосать и причмокивать и совершенно уже по-хозяйски – полностью управляя процессом со всеми сопутствующими нюансами и неимоверным напряжением воли со стороны Мити.Он кончил девушке в рот. Такого – молодой человек еще не испытывал.После – Наташа сказала ему: «Не смотри». Однако буднично, держась одной рукой за край ванной, раздвинув колени, она уселась, привычным движением пальцев развела половые губы и стала мочиться. При нем.Митя пал колени, неистово, точно в бреду, вылизывал, взасос целовал Наташины все еще влажные, ароматные губы. Он, кажется, даже плакал или стонал? Нет, он не помнит. Он помнит, что не смог удержаться; теребил, гладил влажной ладошкой там, где журчала янтарная, горячая струйка – затем, чтобы обсасывать свои пальцы, пахнувшие кедровым орехом!«Умалишенный! – мелькнуло в голове испуганной девушки целая очередь сумрачных подозрений. – Псих! Или маньяк!»Картинка называется: «Писающая». Когда Наташа впервые увидела альбом Пикассо, подумала: «Вот кому бы я наверняка отдалась!»

Прислано: Ингвар