Настоящий хоттабыч

Из всей книжки про Хоттабыча и Вольку правда только то, что Владимир Алексеевич Костылев нашел сосуд с джинном Гассаном Абдуррахманом ибн Хоттабом. Остальное – ложь в угоду цензорам. Впрочем, обо всем по порядку.

В то благословенное утро, о котором еще будут слагать легенды и снимать кинофильмы, случился у Вольки лютый стояк. Такой, что он никак не мог отлить. Не мог же он идти гулять со стояком и не ссамши? Ясное дело, не мог. И совершенно понятно, что ни матери, ни тем более бабушке Волька по соображениям стеснительности пожаловаться на стояк не мог. Отец в это время, собираясь на завод, брился в ванной комнате. «Пап, смотри чё!», – сказал Волька, стягивая трусы.

— И чё? – ответил отец, тщательно выбривая верхнюю губу. – У меня тоже есть. И побольше твоего.

— Так ведь ссать хочется, а он стоит!

— А ты спусти.

Волька по натуре был робким и застенчивым, а завуч навела в школе такие порядки, что ни о какой передаче «опыта» от старшаков и речи быть не могло, и об одиноком наслаждении тоже, потому что завуч повелела сломать все перегородки в туалетах, а кусты возле школы еще не выросли. Вот и пришлось Вольке спрашивать у отца.

Отец не мог это сделать Вольке по морально-этическим соображениям строителя коммунизма, а потому он все показал н себе, и близкородственный дуэт значительно облегчился во всех смыслах. Отец добрил нижнюю губу и принялся умываться, фыркая и брызгаясь холодной водой, а Волька поплелся на кухню, все еще переживая сладость первого спуска. На кухне бабушка пекла блины, мама уже завтракала, и Волька впервые посмотрел на них, как на женщин. Маме было тридцать пять, бабушке – за шестьдесят, но обе были очень привлекательны. «Волька!», – сказала бабушка. – «Ешь блины, пока горячие». Они совсем недавно получили новую квартиру, двухкомнатную, и Волька делил маленькую комнату с бабушкой. Он спал на своей детской кровати, которую надставил отец, а бабушка – на старом диване с круглыми откидными валиками, под которые она прятала семейные деньги. Она держала семейную кассу и ходила по магазинам, а Волька ей помогал носить сумки.

Он поел блинов со сметаной, запил все горячим чаем и сказал:

— Я пойду на карьер ловить рыбу.

— Только не купайся там, – ответила мама. – Опасно.

— Так ведь жарко!

— Вон ванна. Напусти воды и плавай.

Волька даже рассмеялся. У него были ласты и маска, а он должен плавать в ванне!

— Блинчиков возьмешь ребятишек угостить?

Вольке не хотелось обижать старательную бабушку, и он взял сверток с блинами, положил его в сумку из искусственной кожи и добавил ласты и маску. Удочки он тоже взял, и детскую железную лопатку для червей тоже.

В этом карьере когда-то добывали глину, а теперь он был заброшен, зарос кугой и камышом. Зимой на его склонах дети катались на санках, а летом купались в стоячей воде и ловили карасиков. Туда-то и направил, помахивая сумкой, свои многогрешные стопы Волька Костылев.

Чтобы попасть на карьер, нужно было пересечь двор, полезть под забор и съехать по склону к воде. В пионерский лагерь Волька уже не попадал по возрасту, а в деревню ехать было еще рано. Занятия в школе уже закончились, и Волька маялся вынужденным бездельем

И все бы ничего, если бы она была в купальнике или хотя бы трусах. Нет, она стояла в воде без трусов, сверкая на солнце белым, как снег, незагорелым задом. Волька подходил все ближе, ближе, пока не остановился у кромки воды.

— Мальчик, ты стоишь на моих трусах, – сказала девчонка, не оборачиваясь. – Сойди, пожалуйста.

Волька глянул под ноги, он действительно стоял на девчоночьих трусах, светлых, в мелкий цветочек. Рядом на куге висело ее платье. Он сделал шаг в сторону и снова замер.

— Я бы хотела окунуться, но не знаю, стоит ли, – продолжала девчонка. – Ты не знаешь, нет ли тут острых железок или битого стекла?

— Я не знаю, – честно сказал Волька. – Но могу посмотреть. У меня маска и ласты.

— Дай мне маску, я сама посмотрю.

Она, сильно не оборачиваясь, протянула правую руку назад, и Волька увидел ее грудь, маленькую и острую. Никому бы другому он не дал маску, а ей дал, торопливо порывшись в сумке. Она взяла маску, надела и нагнулась. Солнце било в глаза, но Волька словно особым зрением увидел сначала щель между белых ягодиц, а затем, ту, другую, поросшую редкими светлыми волосами.

— Нет там ничего опасного! – сказала девчонка, снимая маску.

Она снова протянула руку назад, но уже с мокрой маской:

— Спасибо! Ты будешь купаться? Или так посидишь?

О, с этой не стеснительной девчонкой он пошел бы на край света, а не то, что купаться.

— У меня нет плавок, – глухо, как в бочку, сказал Волька.

— Ну и что? Мама говорит, что в нашем возрасте стесняться еще рано. Купайся, как я.

Волька бросил на песок маску, сумку, удочки и торопливо разделся, а стояк уже тут как тут. Стоит!

— Это ничего! – сказала девчонка, по-прежнему не оборачивась, – Надо зайти в воду поглубже и посидеть немного. Иди ко мне. Не поскользнись, здесь илистое дно и камни.

Волька подошел и встал рядом. Она покосилась на стояк и протянула Вольке руку.

— Меня зовут Жанна, Жанна Богорад. А тебя?

— Волька, Володя Костылев.

— Ты учишься или работаешь?

— Осенью в десятый пойду.

— Странно, – сказала Жанна, с трудом выдергивая руку из Волькиной ладони, которую словно свело судорогой. – Ты местами такой взрослый. Ну, вперед!

Она кинулась в воду, Волька хотел, было, за ней, но наступил на что-то гладкое и скользкое. Он присел и вцепился в это гладкое и скользкое обеими руками.

— Ну, что же ты, Волька? – с укором сказала Жанна. – Водичка просто прелесть!

— Подожди. Тут какая-то бутылка.

Он вытащил вытащенную из глины бутылку, грязную, в иле и показал Жанне.

— Вот ведь черти! – сказала она в сердцах. – Написано же: «Стекло не бросать!».

Волька прополоскал бутылку и сказал:

— А она какая-то старинная!

Парень и девушка позабыли, что они голые, что стоят совсем рядом на берегу, касаясь друг друга локтями. Бутылка действительно была старинная, темного стекла, украшенная позолотой и какими-то крючочками, цеплявшимися друг за друга. «Это арабское письмо», – сказала Жанна, прищуриваясь.

— И что это означает?

— Не знаю.

Крючочки вдруг побежали друг за другом и превратились в надпись на русском.

— Разбей меня! – в один голос прочитали Жанна и Волька

– Разбить? Или отнести в музей?

— Разбить! – крикнул Волька, перехватил бутылку за горлышко и шарахнул о камень.

Брызнули осколки, но не стеклянные, а огненные, и тут же исчезли, как исчезла массивная пробка и смола, ее заливавшая. Бутылка пропала, а на ее месте стоял маленький старичок, лысый, бородатый и голый. Он стоял на камне и яростно теребил свой...

— Это уд, – пояснил старик, вырастая на глазах. – Прошу меня простить, но я не кончал три тысячи лет, пока сидел в бутылке, чтоб ей пусто было, а также тому, кто меня туда засунул! А засунул меня туда Сулейман ибн Дауд, да будет проклято его семя до тридцатого колена! Ох, отойдите дети, кончаю!

Его уд стрельнул огнем, а потом еще и еще! Камыши и куга зашипели и задымились, но старик плюнул на них, и пожар кончился, так толком и не начавшись.

— Разрешите представиться! – раскатисто сказал старик. – Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб собственной персоной, джинн. А вы кто, о, достойнейшие дети своих родителей?

— Я Жанна! – быстро сказала Жанна.

— А я Волька. Это я разбил о камень ту бутылку.

— Простите мое любопытство, но почему вы голые? Здесь так принято, или вам нечего надеть?

— Мы просто купались, а чтобы не намочить одежду, разделись. – пояснила Жанна.

— Разумно! – похвалил джинн. – Это разумно. Мне бы тоже не мешало что-нибудь нацепить на себя, чтобы не ходить голышом, раз у вас так не принято. Что тут носят? Я бы мог скопировать твою одежду, о, великий освободитель джиннов. Если ты не против?

— Я не против, – сказал Волька, и старик немедленно облачился в сандалии, черные сатиновые шаровары и синюю майку, все точь-в-точь как у Вольки. Если бы не его борода, то он был бы похож на пенсионера-рыболова, тем более, что он скопировал и удочки, и сумку со всем содержимым, которые тут же бросил на берег.

— Приглашаю Вас, уважаемый Гассан, в гости, – неожиданно для самого себя напыщенно сказал Волька. – Я живу вон в том доме!

Волька показал на пятиэтажку из серого силикатного кирпича.

— Какой неказистый у вас дворец! – удивился джинн. – Я бы мог украсить его золотом и драгоценными каменьями.

А Волька удивился себе и Жанне. Они шли домой рядом с настоящим джинном и не удивлялись ни капельки.

— Драгоценных камней нам пока не надо, а вот от пары золотых монет бабушке на зубы я бы не отказался.

— Что пара монет? Что такое пара монет? – возмутился джинн. – Вот тебе целый мешок и раб в придачу к мешку!

В мгновение ока прямо из воздуха образовался раб, смуглый, в одной набедренной повязке, несущий тяжелый мешок из черной кожи.

— И Жанне тоже! – сказал Волька, и тут же из воздуха образовался второй мешок поменьше и из белой кожи, который несла очень красивая рабыня.

— Если там настоящее золото, мы сдадим его, куда следует и получим деньги, на которые купим дачу! – мечтательно сказала Жанна. – Наличный оборот золота у нас запрещен.

— А какие у вас деньги? – настороженно поинтересовался джинн.

— А вот!

Жанна достала из кармана платья рубль и показала его старику. Он был разочарован и возмущен.

— Бумага? Резаная бумага! Я завалю вас такими бумажками!

И тут же с неба посыпались рубли! Они вертелись, кружились, порхали, как осенние листья, и ложились под ноги. Волька и Жанна поймали несколько и... были разочарованы больше, чем джинн чуть ранее

– У них номера одинаковые, а должны быть разные!

— Опять не угодил! – обиделся джинн. – Ладно, с магией огня подождем до лучших имен!

Назад от карьера они шли, молча, без золота, фальшивых рублей и рабов с мешками. Все это джинн ликвидировал одним взмахом руки. Они уже подошли в дому, и чтобы сгладить неловкость, Волька предложил джинну пойти в гости. Он так и сказал:

— А не пойти Вам, уважаемый Гассан, в гости?

Тот засиял, как новый золотой динар.

— В гости? – закричал джинн. – Я живу на свете три тысячи лет, и никто ни разу не приглашал меня в гости. Все сделай то, принеси это, а сами даже пиалы чая не нальют.

— Разве джинны пьют чай? – осторожно спросила Жанна.

— Не пьют, но могут. Была бы честь оказана!

Рядом с домом джинн долго выбирал, к кому идти в гости вначале: к Вольке или Жанне. Он пошел к Вольке, потому что у Костылева были две комнаты, а у Богорад – одна. А еще у Вольки была бабушка с очень вкусными блинами, которые джинн называл маленькими лепешками, и которые они втроем съели во дворе. И еще была неожиданность, приятная в высшей степени: ее однокомнатная квартира располагалась прямо за стеной в третьем подъезде, а квартира Костылевых – во втором, и можно даже перестукиваться.

Бабушка была рада гостям: Жанне и крепкому бородатому старику, похожему на татарина. Ее первый муж был татарин, от которого остались самые яркие впечатления, но ничего, кроме ощущений он бабушке не оставил, потому что ушел на войну. А от второго мужа у нее родилась девочка, Волькина мать. Джинну бабушка тоже понравилась, такая толстая и добрая, как пирог с грибами. И звали ее просто и понятно: Мария Семеновна.

— Семеновна? – обрадовался джинн. – А я, стало быть, Хоттабыч!

Они сидели вчетвером, ели огромный пирог с грибами, пили чай, а Хоттабыч рассказывал истории из своей жизни, подозрительно похожие на сказки Шахерезады из «Тысячи и одной ночи». Впрочем, ни Волька, ни Жанна этих сказок не читали, а бабушка когда-то читала, но все забыла.

Хоттабычу Волькина бабушка нравилась и целиком, и по частям. Особенно ему нравились бабушкины груди, большие, можно сказать, огромные и мягкие.

Рассказав все, что он знал из Шахерезады, Хоттабыч стал проситься на ночлег.

Он сказал, что доводится двоюродным дедушкой Жанне, приехал в гости из Астрахани, а в поезде его обворовали, оставив ему только сандалии, черные сатиновые шаровары и синюю майку, ту одежду, в которой он спал в вагоне. Впрочем, говорил за него Волька Костылев, а джинн только кивал лысой головой. У Жанны тоже были раскосые глаза и выступающие скулы, так что история получилась вполне правдоподобной. «Я – мужчина неприхотливый!», – сказал Хоттабыч, когда Волька иссяк. – Могу спать хоть в чулане, но у внучки Жанночки комнатка маленькая, и чулана совсем нет». При этом он гладил Жанну по голове и смотрел на нее преданными глазами. Деньги, как он сказал сам, у него украли в поезде, но остались золотые монеты из степного клада, которые он вез в московский музей и, якобы, спрятал в кожном мешочке под животом. «Одна монета в сутки!», – пообещал Хоттабыч, и бабушка сломалась. Ей давно хотелось золотые зубы, или, как говорил Волька, золотой штакетник.

Поскольку Костылевы переехали на новую квартиру совсем недавно, их кладовая еще не была забита ненужными вещами

В кладовой стояла только алюминиевая раскладушка. Ее-то и предложил Хоттабычу Волька Костылев в виде спального ложа.

— Жестковато! – сказал Хоттабыч, опробовав раскладушку.

— А вот Вам матрасик, – заворковала бабушка. – А вот вам простынка с одеяльцем и подушечка! Давайте монетку-то, давайте!

Хоттабыч с ловкостью фокусника достал из воздуха монету, отдал ей, и бабушка ушла довольная и квартирантом, и собой.

Хоттабыч снова прилег, и ложе понравилось ему куда больше.

— О, Волька, наилучший во Вселенной спаситель джиннов из заколдованных бутылок! – сказал джинн. – Как зовут твоих родителей, и что они любят больше всего?

— Маму зовут Майя, а отца – Алеша. Мама любит красиво одеваться, а отец – слесарить на досуге. Он хочет собрать мотоцикл.

— Это все – пустяки! – уверенно сказал Хоттабыч. – Особенно, женские наряды. На мой вкус, женщина гораздо красивее, когда голая. Как Жанна. Кстати, ты знаешь, что ее постель совсем рядом за стеной?

— Что квартира рядом, знаю, а что постель – нет.

— Хочешь, я покажу тебе, как она ложится спать?

— Конечно, хочу! – загорелся Волька. – Но как?

— Это тоже пустяки! – сказал Хоттабыч.

Он щелкнул пальцами, и стена за его головой растаяла. Там, в комнате, Жанна стелила постель.

— Иди, Волька, пожелай Жанне спокойной ночи, а я займусь твоей бабушкой. Хочу тоже пожелать ей спокойной ночи, пока не вернулись твои родители.

Волька бочком пробрался мимо раскладушки и подошел к Жанне. Та закончила стелить постель, и переодевалась на ночь, повесила платье на стул и готовилась надеть легкую рубашку. Увидев Вольку, она и не подумала визжать и прикрывать грудки ладошками, а лишь сказала:

— Волька, ты как тут?

— Хоттабыч.

— А, я и забыла.

— Ты забыла Хоттабыча?

— Ну, да. Я думала о тебе.

— И что же ты думала?

— Ты ведь учишься в школе?

— Учусь.

— А в какой?

— Пока не знаю. Мы только недавно переехали. Тут говорят, неподалеку есть школа.

— Пятьсот семьдесят пятая. Просись в десятый «Б». будем учиться вместе.

Тут в прихожей затопали, и Жанна прошептала:

— Это мама пришла. Спокойной ночи, Волька Костылев!

— Спокойной ночи, Жанна Богорад!

Волька вернулся в кладовку, и стена снова обрела твердость и непрозрачность. Но на раскладушке никого не было!

В бабушкиной комнате стоял дым, пахло серой и благовониями. В дыму мелькали бабушкины ноги, и ритмично двигался торс джинна. Двигался мощно, вколачиваясь в бабушку, как поршень в цилиндр. Волька удивленно разинул рот и подавился дымом. А Хоттабыч сказал:

— Волька, отстань! Не видишь, мы заняты!

А бабушка Вольке ничего не сказала. Она лежала в дыму, задрав к потолку белые толстые ноги, и шептала:

— Поглыбче, миленький, поглыбче!

И джинн старался вовсю, исполняя бабушкино желание.

— Шел бы ты спать, Волька ибн Алеша! – со стоном сказал Хоттабыч, пуская из всех отверстий очередную порцию дыма.

И Волька проснулся только утром. Он лежал и слушал, как ровно дышала бабушка, как в соседней комнате храпел отец. Мать не храпела, она спала бесшумно. Джинн сидел в кладовке на раскладушке, сложив ноги по-турецки, и читал Луи Буссенара «Похитители бриллиантов». Начинался новый день, полный приключений.