Многоразличны страданья и недуги, которые ниспосылает нам судьба. Есть среди них более или менее опасные, более или менее распространённые. Недуг, постигший меня и мою сестру, вероятно, был одним из самых экзотических. Слушайте же, что произошло с нами. Мои добропорядочные родители, оставив свои земли на попечение управляющего, в году 1725-ом от Рождества Христова поселились в Париже, в особняке на набережной Гренель. Я родился спустя год после того. Мое детство было счастливо и протекало без слез. Развивался я хорошо, к радости родителей. Но к семнадцати годам юношеское волнение крови и вожделение совершенно лишили меня покоя. Воображение моё рисовало мне картины любовных соитий между мужчинами и женщинами, я разыскивал в лавке у букиниста книги, наполненные описаниями греховных радостей и собирал гравюры непристойного содержания. Я бредил любовью, наслаждением в самых непристойных выражениях, а руки мои, стоило мне остаться наедине с самим собой, сотрясали мой вечно вздыбленный орган. Предназначенный к принятию церковного сана, воспитанный со всей строгостью, я всеми силами подавлял в себе чувственные желания. Ночью во мне природа добивалась облегчения, но я боялся этого, как нарушения правил, в котором сам не был виноват. Находя утром в своей постели пятна семени, излившегося помимо моей воли после сладостного сновидения, я впадал в отчаяние. Я пытался бороться с собой, отвлекаться мыслями и не засыпать, дабы не потерять во сне вновь контроль над собой и не увидеть греховных видений. Эта внутренняя борьба привела к тому, что я отупел и походил на слабоумного. Разгоряченная кровь приливала к голове все сильнее и чаще.
Мои родители, конечно, обратили внимание на моё самочувствие, несмотря на то, что я изо всех сил скрывал его. Это состояние длилось уже несколько месяцев, когда однажды утром я почувствовал, что все мои члены сводит судорогой. При этом я испытывал страшное напряжение, а затем конвульсию, как при падучей. Моя мать всполошилась, позвала отца, и из их разговора я понял, что свершилось то, чего они больше всего боялись. Оказывается, у моего деда, отца моей матери, тоже был подобный недуг. Да, да, это был именно недуг, а не просто обычное юношеское пылание чувственности. Это была чрезмерная для нормального человека чувственность, при которой возможность к совокуплению намного превышала обычные для этого человеческие возможности. Мужчина, сражённый таким недугом, способен был до полусотни раз в день совершать акт любви и изливать своё семя. Соответственною же была и потребность, и любовный зуд, приводящий при его сдерживании к тяжким последствиям. Недуг этот проявлялся в нашем роду многие десятки лет, и поражал несчастных через поколение. Моя мать была свободна от него, и лелеяла надежду, что и меня минует чаша сия. Но недуг настиг меня. И вот я лежал в постели в полубреду, сдавленный оковами своего строгого воспитания, грезя наяву о прелестях нагих вакханок, и руки мои бессознательно и беспрестанно тянулись к моему раскалённому жезлу, дабы хоть немного утолить жажду, мучившую меня. Врач, которого пригласили мои родители, оказался мудрым человеком, и прописал единственно правильное лекарство, а мои родители были достаточно состоятельны, чтобы обеспечить мне сие лекарство. И когда я очнулся ото сна, около моей постели сидели три женщины, молодые, одетые в прозрачные белые пеньюары. Я думал, что у меня продолжается головокружение, но мне сказали, что эти женщины здесь для того, чтобы исцелить меня своими ласками, и я волен делать с ними, что мне угодно. Я тотчас схватил белую упругую ручку одной из них и осыпал ее поцелуями, а в ответ на это свежие губы прильнули к моим губам. Это сладкое прикосновение меня наэлектризовало.
- Прекрасные подруги, - воскликнул я, - дайте мне счастья! Я хочу
бескрайнего счастья, я хочу умереть в ваших обьятиях! Отдайтесь моему
восторгу, моему безумию!
Тотчас же я отбросил покрывало, и вытянулся на постели, и выпрямился высоко мой ликующий приап, кроме того, я подложил под бедра
подушки...
- Ну вот, вы, пленительная рыжеволосая девушка, с такой упругой и
белой грудью, сядьте к моему изголовью лицом и раздвиньте ножки. Хорошо. Восхитительно! Светлокудрая, голубоглазая, ко мне! Ну, иди, сядь верхом на высокий мой трон, царица! Возьми в руки этот пылающий скипетр и спрячь его целиком в своей империи... ух... так... качайся в такт, будто едешь медленной рысью, продли же удовольствие! А ты, чудесная красавица, такая рослая с темными волосами, с восхитительными формами, обхвати ногами вот здесь, сверху мою голову! Прекрасно! Догадалась с полуслова... раздвинь бедра пошире, еще, так,
чтобы я мог тебя видеть, а мой рот будет тебя пожирать, язык же влезет
куда захочет. Зачем ты стоишь так прямо? Спустись же, дай поцеловать твою шейку.
- Ко мне нагнись, ко мне! - закричала рыжеволосая, маня ее своим
заостренным языком, тонким, как венецианская дева, - подвинься, чтобы я
могла лизать твои глаза и губы. Я люблю тебя... это мой рок.... ну, положи
свою руку сюда... так, потихоньку...
И вот каждый задвигался, зашевелился, подстрекая другого и добиваясь
собственного удовлетворения. О, это была сцена, полная воодушевления, сумасбродных и озорных поз. Вскоре крики и вздохи перемешались, огонь пробежал по жилам. Я вздрогнул всем телом. Мои руки блуждали по горячим девичьим телам и находили те самые красоты милых женщин, которые в моих фантазиях заставляли меня корчиться от сладострастия. Потом губы сменили руки, жадно всасывая их тело, я кусал их и
грыз. Мне кричали, чтобы я остановился, что это убийство, что я их
покалечу, но это только удваивало силы. Наконец, перенасыщение после воздержания меня уморило. Голова бессильно опустилась. Я лишился сил. Мои красотки также потеряли равновесие и лишились чувств. Я обнимал их и тонул в собственных излияниях. Это было огненно-жгучее
истечение спермы, стремительное и бесконечное. Когда мы отдохнули, всё повторилось вновь. Затем девицы ушли, пообещав вернуться завтра. Несколько дней продолжался этот «курс лечения», представлявший собою почти беспрерывную еблю. Я стал чувствовать себя лучше, но мой аппетит не убывал, а, наоборот, возрастал. Девицы, которых мои родители купили для меня, стали жаловаться на переутомление, а потом двое из них и вовсе отказались приходить. Как-то раз, после занятий с кюре, я, по обыкновению и назначению врача, у себя в спальне принимал «лекарство» - молодую девку, которая стояла передо мной враскорячку, выпятив голый зад и, сторясаясь от моих ударов, умоляла, чтобы я прекратил, ибо у неё уже нет сил. Вдруг дверь в спальню приоткрылась, и вошла моя мать. Я хотел было остановиться, так как смутился совершать греховное действие при родительнице, но мать сказала, что только возьмёт какую-то понадобившуюся вещь, и уйдёт. Она вышла, я вновь принялся за «лечение». Моё «лекарство» со стоном соскользнуло с моего штыря, девушка решительно заявила, что я монстр, и она сейчас же уберётся прочь. Я был в досаде и отчаянии, ибо не кончил. Упав спиной на кружевное покрывало, я стал сам себя ублажать рукой.
- Гляди-ка, - твоя мамаша! – вдруг воскликнула девушка, которая в изнеможении опустилась на пол рядом с кроватью. Я увидел, что, действительно, дверь в спальню приоткрыта, а за нею виднеется лицо моей матери. Она, поняв, что её обнаружили, вошла и сказала наёмной одалиске:
- Ежели ты не в состоянии ублаготворить мужчину, тебе надобно менять профессию! Уходи прочь!
Девушка ушла.
- Сын мой, я вижу, как тяжки твои страдания. Позволь, твоя мать попытается исцелить тебя! – произнесла моя дражайшая маменька, и с этими словами она задрала свои юбки и, не дав мне опомниться, оседлала меня, насадив себя на мой вертикальный стержень. Я почувствовал, что моё огненное жало поглощено и омыто неизъяснимым мёдом маменькиного влагалища. Мать начала пританцовывать и раскачиваться, моя мачта скользила вверх-вниз в её влажной вульве. Позабыв сыновнее почтение, я тискал мать за груди и задницу, как портовую шлюху, исторгая в неё порцию за порцией свой тягучий нектар. Когда мы закончили и наши тела опали, объятые блаженством, я спросил:
- Маменька, как же это вышло, что вы решились на такое? И что скажет отец?
- Не тревожься, дитя моё, отец не будет возражать. Кроме того, должна тебе признаться, что я, не раз подглядывая за твоим «лечением», была поражена твоей воистину фантастической любвеобильностью. И, как, вероятно, любая женщина на моём месте, я испытала сильнейшее любопытство и желание на себе испробовать сей проклятый, но сладостный дар, - игриво сказала моя маменька.
- Но как же кровные узы, что связывают нас? Ведь сотворённое нами является нарушением людских и божеских установлений!
- Не думаю, что Господь осудит нас, поскольку Он же сам и вложил в тебя недуг чрезмерного сластолюбия, а в меня – материнское милосердие к страждущему сыну.
Говоря это, мать ласкала мою плоть, и я также стал обшаривать её женские прелести, погружая ладонь под кружевные юбки. Мать освободилась от одежд окончательно, и я, увидав белые груди и роскошные бёдра, мгновенно возбудился и уже хотел было пронзить это пышное тело, некогда выносившее меня в утробе, но мать остановила меня. Наклоняясь надо мной, она взяла мой пенис в рот, и там он обосновался надолго, пребывая в неге и разрастаясь. Губы матери сложились, приняв идеальную форму для удовлетворения моего желания, и я подумал, что вряд ли когда-либо моему кинжалу суждено найти более подходящие ножны. Губы не только идеально округлились, защищая меня от зубов, могущих причинить мне боль, но они и задали новый ритм внутренней пульсации моих вен. Я был наверху блаженства. Нажим этих губ менялся как раз тогда, когда такая перемена удваивала моё наслаждение. А за губами был ещё неутомимый язык, который лизал уздечку моего пениса, тычущегося во впадину нёба, твёрдая плоть которого в сочетании с мягкой слюной завершали это волшебство и приводили меня в трепет. Ладонь матери, охватывающая основание пениса, начала делать вращательные движения, а колечко её губ натягивалось вниз и стягивалось вверх по всей длине моего инструмента, затем, пройдя обратный путь, губы возобновляли сосание. Нежная работа её пальцев и проворного языка вызвала у меня штормовой спазм. Шлюзы мои растворились, изобильно брызжа молофьёй, от которой быстро и насквозь промокли кружевные оборки покрывала. Мать, положив свою голову на мой живот, слизала последние капли и проглотила их, мурлыча со вздохом удовлетворения:
- Ах, до чего хорошо!
Несколько дней мы с матерью ублажали друг друга, не помышляя ни о чём. Моё состояние стало значительно лучше, однако вскоре нагрянула другая беда. У меня была младшая сестра Катрин, которой недавно исполнилось шестнадцать лет. И вот её-то, вслед за мной, объял тот же, что и у меня, недуг непомерного любовного пыла. Она занемогла, и только что не вопила, как мартовская кошка, ищущая кота. Мы подступили к ней с расспросами, и после долгих отнекиваний она поведала свои тайные чувства. Она уже в ранней юности почувствовала нестерпимую жажду, которую пыталась утолить способами, подсказанными невинным и нелепым
воображением. Несчастная неумелыми пальцами каждую ночь истощала свое здоровье и молодость, тщательно скрывая от нас, её родичей и домочадцев свои увлечения. Однажды она увидела собак, склеившихся между собой. Ее похотливое любопытство помогло ей понять механизм действия пола и ей стало ясно, чего не хватает ей. Однако, как и я, воспитанная в строгости, окруженная старыми служанками и не видя ни одного мужчины, кроме нас с отцом, она не могла рассчитывать найти
животрепещущую стрелу, созданную для женщины. Так проходили дни и годы. Сестра преуспевала в изучении наук, особенно её увлекало изучение животного мира. Отец, поощряя Катрин, даже приобрёл несколько дивных существ, привезённых моряками. У моей сестры был попугай, орангутанг, рыбки и многие другие создания. Сие увлечение и помогло сестре найти то, чего она так жаждала. Юная похотливица в один прекрасный момент сообразила, что обезьяны, похожие на человека строением своим телесным, больше всего приближаются к человеку и в отношении признаков пола. И сестра вспомнила об орангутанге, привезенном ей нашим отцом. Она занялась исследованием зверя и, так как ее наблюдения продолжались долго, то его орган, возбужденный девичьей близостью, развернулся во всем своем великолепии... Слушая голос безумия, моя юная сестрёнка проделала в клетке отверстие, которым животное сразу воспользовалось. К восторгу девицы, обезьяний орган высунулся наружу. Чрезмерная величина его несколько озадачила, но все более поддаваясь дьявольскому наваждению, Катрин подошла ближе, потрогала, погладила. Обезьяна дрожала, гримасничала. Девица хотела было отступить, но последний взгляд на приманку вернул ее к дикому желанию. Она решилась и, подняв юбку, задом попятилась к намеченной цели... и битва началась! Зверь заменил мужчину. Девственность была растлена. Наслаждение вызвало
стоны и крики. Услыхав это, в комнату сестры вбежали отец с матерью, и застали свою дочь крепко прижатой к клетке и отдающейся!
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)