Если в Facebook нырнуть c головой, утонет половина дня. Так что десять минут - лимит. "Стенка" со свежими объявами (ничего интересного). Очередь набивающихся в друзья (где были они, когда я был беден и одинок?). Личное сообщение: "Дим, ты меня помнишь? Мы учились вместе в школе и немного дружили. Вот как я сейчас выгляжу..." - всё, можно сразу стирать. Я ни с кем не дружил в школе, даже "немного". Я был гадкий серый утенок. На надо придумывать дружбу в прошлом, чтобы найти повод попросить деньги. На бизнес, на лечение, на... Я бросаю быстрый взгляд на фото - молодой мужчина, довольно симпатичный, чуть азиатского, скорее даже татарского, тюркского типа, и тут кровь бьет мне в голову. Буммм... Иногда они возвращаются.
"Узнал?.. Володя, да. Я сейчас в Москве. Если у тебя есть время - могли бы пересечься. Я читал интервью с тобой, где ты смешно говорил, как люди придумывают поводы, чтобы не отдавать долги. Не беспокойся, я не за этим..."
***
Володьку перевели в нашу школу в выпускном классе в октябре или даже в ноябре. Семья военного.
Очкастая Ирочка, самая серая девочка в нашем классе, вечная троечница, пискнула, что в "А" классе появился "красавчик" - и от ужаса, что осмелилась записать кого-то в красавчики, снова забилась в норку за партой. Вскоре о красавчике говорили все девчонки - и так бурно, что кто-то из пацанов предложил подретушировать красавчику фотку, "как Троцкому".
У нас была обычная провинциальная школа, обычный провинциальный класс, обычные пацаны и девчонки, обычные советские учителя, двинутые на дисциплине, и я мечтал не о красавицах (и уж тем более красавцах), а о том, чтобы уехать из нашего городка на учёбу в Москву, где я влюблюсь, женюсь, и всё будет нормалёк.
Новичка я встретил на перемене, как не справившийся с заносом водитель встречает на обочине дерево или столб, - то есть едва успев понять, что жизнь непоправимо изменилась. Он стоял в очереди передо мной в школьный буфет. Он обернулся, и я остолбенел. У него были острые татарские скулы. Миндальные, сладкие, в огромных ресницах глаза, смотревшие спокойно и прямо. Большой рот с остро и нежно обведённой верхней губой. Чуть смуглая кожа. Вороньи волосы - не жесткие и не мягкие, а в самый раз, чтобы чёлкой не приклеиться, а замереть, подрагивая, в сантиметре от лба... Ну, это я сейчас подгоняю слова, как каменщик кирпичи, а тогда я увидел юного живого бога.
Я допускал (в теории), что существуют (где-то) красивые девочки, девушки, женщины; я даже допускал существование принцев, - но не богов. И вот юный бог намеревался купить пирожок и, поймав мой взгляд, кивнул: "Привет!".
То, что парень может быть красив, стало для меня открытием номер один. Много позже что-то подобное я испытал на просмотре "Рокко и его братья". Да, там сумасшедше красивый юный Делон - красивый роковой красотой, где мужественность соединена с нежностью. У Володи был точно такой же тип красоты, просто я не был готов к совместной учёбе с Делоном. Открытием номер два стало присутствие у парнишки, моего сверстника, фигуры. Фигура в тогдашнем моём представлении была девчоночьей прерогативой - иногда мы с пацанами цинично обсуждали фигуры сверстниц, деля их на "плоскодонок" и "сисястых". А у пацанов было то, что было: руки, ноги, тулово, голова с ушами, а между ног писька. "Идеальная фигура" в отношении парня прозвучало бы для меня так же странно, как "красивая писька". Писька и писька - какая есть, и разглядывать нечего.
Но у Володи была фигура. Узкие бёдра. Широкие плечи вразлёт. Прямая спина юного воина. Длинные ноги. Школьный костюм сидел на нём идеально, как на киноактёре. У Володьки была лёгкость, лёгкость во всём: в лице, в походке, во взгляде... Сердце ойкнуло, но не оттого, что я влюбился, нет, и не оттого, что страсть впервые пришла ко мне в маскарадном костюме дружбы, - тут было по-другому. Ну представьте, вы спускаетесь поутру в киоск за газетой, а у подъезда стоит, пофыркивая и постукивая копытом, белый единорог! Что-то такое, да... Здравствуйте, вы в гостях у сказки.
И сказка тебе улыбается, протягивает руку и, открыто глядя в глаза, говорит:
- Привет! Я Володя. А теперь у вас в "А" классе. А ты в "Б"? Моему отцу дали квартиру в микрорайоне.
Выяснилось: наши дома напротив. Я специально не подгадывал, но после школы мы пошли с Володей вместе. Он рассказывал про города, где служил его отец и где он учился; говорящий единорог рассказывал сказки про дальневосточные гарнизоны, про сопки, про океаны, а потом спросил, не могу ли я помочь ему перевезти книги из общежития военного городка, так как они забыли забрать пару коробок при переезде. Если бы он спросил, не помогу ли я ему ограбить продовольственный магазин, я бы точно так же выдохнул счастливо:
- Да!
Через день, как и договаривались, я зашёл к нему - и чуть не потерял сознание, когда он открыл дверь. Володя стоял голый, лишь в алых атласных спортивных трусиках. Античные статуи были ничто по сравнению с ним. И дело было не в точности абриса, не в смуглости кожи. Его тело было слеплено как заведомый, на грани перебора, комплимент молодому мужчине. У Володьки - ну да, я снова, с высоты нынешнего возраста, подбираю слова - были не просто длинные ноги, у него были мощные длинные ноги, что редкость даже для атлетов-мужчин, которых часто портят нередко тонкие, слабые икры. А у него были икры парнишек-циркачей с картин Пикассо. И шесть небрежно вылепленных кубиков пресса. И выведенная, как резцом, грудь с маленькими тёмными сосками. Мощные руки с волнами мышц и ручьями вен. И всё это не в полную силу, а как бы эскизно, в один росчерк пера, - как будто бы бог, отвечающий за производство других богов, решил не заморачиваться на полный комплект рабочих чертежей, а ограничиться наброском. Ну, а в довершение всего к смуглому гладкому телу, дабы намекнуть, что юный бог тоже ест, пьёт, писает и, может, даже испытывает сексуальную тягу, бог пририсовал ему три пышных чёрных куста: два в подмышках и один в паху, не скрываемый алыми парусами трусов.
Да, я застыл на пороге, как застывают от чужой полупристойной тайны; я так увидел однажды, перепутав дверь в квартире одноклассника, его спавшую маму в задравшейся ночнушке, - она спала на спине, поверх одеяла, раздвинув ноги, как мамам не положено спать.
И юношам даже в жарко натопленных домах в одних шёлковых трусиках было ходить не положено. Юношам в нашей школе и в нашем городе положено было ходить дома в трениках, майках-"алкоголичках" и одетых поверх маек фланелевых рубашках. И так ходили дома их отцы и дедушки. А когда мужчины, вне зависимости от возраста, выходили в холод на улицу, они поверх треников надевали брюки. Голый смуглый вызывающе красивый юноша в красных трусиках, бесстыдно демонстрирующий волосы в паху и в подмышках, в нашем городе выглядел даже непристойнее чужой голой спящей мамы.
Но у Володи было это умение - смотреть на всё просто, без оценки, пристойно это или непристойно, то есть смотреть на происходящее с людьми так, как люди смотрят на происходящее с природой.
- Проходи. Возьмём рюкзаки. Тут такая жарынь - форточки не спасают.
В комнате Володя так же спокойно снял спортивные трусы, под которыми оказались белые трусики-плавочки (в нашем городе все парнишки и все их отцы, и все отцы их отцов носили тёмно-синие безразмерные "семейники"), надел джинсы (наши пацаны, и я в том числе, носили брюки), и взял то, что он назвал рюкзаками.
Я бы рюкзаками это не назвал.
"Рюкзаком" в нашем городе называлась торба из зелёного брезента с лямками и карманами. А у Володи были шикарные альпинистские рюкзаки из нейлона с жёсткими каркасами. У него всё было так красиво, что если бы он в ту секунду скомандовал: "Ползи передо мной на пузе!" - я бы пополз...
Пока мы ехали в военный городок, Володька продолжал переворачивать страницы сказки, из которой он к нам попал: он учился на Камчатке кататься на горных лыжах, он в Киеве занимался водным поло - это был другой мир! Я даже не подозревал, насколько другой, пока мы не стали набивать рюкзаки книгами. Половина книг была на немецком.
- Отец служил в Германии, - сказал Володя, заметив мой взгляд, - приходилось учить.
Я понял, откуда у него и эти рюкзаки, и трусики, и эти неземные манеры. Если бы он приказал: "Лижи кроссовки!" - я бы лизал. У него - да! - были кроссовки. У наших пацанов лишь кеды.
Я, повторяю, не влюбился в Володю, как влюбляются иногда, сами того не ведая, в других парнишек пацаны в опасном возрасте. Я его обожествил и стал служителем этого культа...
Когда мы уже покидали городок с доверху набитыми рюкзаками, дорогу нам пересекла какая-то девочка - милое личико, но какая-то тихонькая и нелепо одетая: в дорогой, но совершенно не идущей ей шубке.
- Привет, сахарный. Переехали? Заскакивай в гости как-нибудь! - сказала она.
- А ты хочешь? - насмешливо спросил Володя.
- Да. Но сейчас дома родители.
Собственно, вот и весь разговор.
Желая выглядеть повзрослее, то есть желая показать умение оценивать девушек, я сказал:
- Симпатичная. Но такая слегка... На мышку похожа, тихонькая.
- Ты бы видел, что эта мышка творит, когда кончает! Дочка комдива. Ей 23 года, совершенная нимфоманка, а выглядит школьницей, и любит юношей, а не мужиков.
Если бы он ругнулся или сказал "её ебал весь гарнизон", я не был бы так потрясён этим, как сообщением о 23-летней нимфоманке, любящей юношей, с которой имел связь и Володька... Он был познавший мир мужчиной. Я был сосунком.
Мой восторг от Володи был искренним, сильным, но экзальтированным и, как это часто бывает с чувствами, самоубийственно хрупким. Он должен был рано или поздно пойти вразнос, как запущенный на слишком высоких оборотах мотор.
Я месяц или два бегал за Володей мелким хвостиком. Пацаны из нашего класса как-то раз мрачно сказали:
- Димон, ты, говорят, стал шестёркой красавчика из "А" класса?
Я поклялся, что нет, и в школе стал осмотрительней, но вечером с замиранием сердца ждал, когда настанет час, и можно будет прибежать к нему, и он откроет дверь, босиком, полуголый, - "Димк, проходи!" - и я пройду, чтобы обсудить автомобили или посмотреть видик (да, его папа привез из Германии видик!), или что-то ещё. В одном из фильмов была любовная сцена, которую я, хмыкнув, назвал "эротической", и Володя усмехнулся:
- Нужно тебе будет настоящую порнуху поставить.
- У тебя ееесть?! - мой голос дрогнул.
- У предков. Они спрятали, я нашёл. Давай завтра? У батиного сослуживца будет сабантуй, они уйдут... Ну... давай в семь? Уроки сделать успеешь?
Я хорошо запомнил тот день. Я не знал, что должно было случиться, но верил, что это будет что-то важное. Я сходил в парикмахерскую, отжался сорок раз от пола, залез в ванную, критически рассмотрел себя в зеркале голого - ну, гордиться нечем, тело и тело. Одел вместо "семейников" нейлоновые чёрные плавки. Надраил ботинки. Сказал родителям, что иду на день рождения. Был, кажется, декабрь - да, точно, по городу стояли заснеженные ёлки, но я не поддел под брюки ничего. Я хотел быть как он.
Без пятнадцати семь я вышел из дома, ходил кругами. В семь ровно я позвонил ему в дверь. Сердце билось. Помню, было две шальные мысли. Первая: "А вдруг у меня встанет от эротики?". Вторая: "А если у Володьки встанет, как он это сможет скрыть в одних трусах?". Дальше шла какая-то чушь: "Он меня познакомит с той нимфоманкой из гарнизона? Где мы найдём пустую квартиру?".
Я звонил, но никто не подходил. Я нажал кнопку ещё раз. Тишина. Я в отчаянии трезвонил и трезвонил. Володя заснул? Заболел? Поскользнулся, ударился головой о ванну, потерял сознание? О господи, ему нужно вызвать "Скорую"!
И тут послышались шаги. Повернулся ключ. Володя стоял на пороге, придерживая на бёдрах махровое полотенце (а, он просто был в ванной и не слышал звонка!):
- А, это ты... Димк, прости, тут такие дела - я не могу сейчас. Давай, чувак, завтра, лады? Тут из Германии один клёвый журнал прислали, я тебе переведу...
- Волооодь! - долетел вдруг из квартиры до нас весёлый девчоночий голос. - Там твоя мама вернулась? Или Дед Мороз пришёл?
- Сосед за спичками! Я сейчас! - крикнул Володя внутрь дома и, повернувшись ко мне, добавил:
- Правда сейчас не могу. Старая любовь. Войди в моё положение.
Он улыбнулся и положил руку мне на плечо. Полотенце от этого упало с бёдер, но оставшись в левой руке, почти не прикрывая пах. Володя чмокнул меня в щёку, легко, как будто так и надо, закинул полотенце через шею - я вздрогнул, увидев краем глаза то, что было ниже его кустящихся в паху волос, - и, подмигнув, подтолкнул меня к двери. Бумкс - хлоп. И ключ поворачивается дважды...
Я ходил по дворам час или два и рыдал. Меня предал парень, который был для меня всем. А я был для этого бога никем - пацаном на побегушках, которому он пообещал мимоходом показать по видику порнушку, но легко променял обещание на секс с какой-то девчонкой.
Меня предали, предали, предали! Я рыдал, рыдал, рыдал.
Я вернулся домой и составил план жизни: накачать бицепсы, научиться плавать, довести бег по утрам до 3-х, а затем до 5 км, подтягиваться на перекладине каждый день, выучить язык, стать мужчиной...
***
Вот и вся дружба, которая у нас в школе была. Дружба вспыхнула, от неё прикурили и, прикурив, погасили, как спичку.
Володя на следующий день даже, кажется, извинялся, но мой бог уже упал с пьедестала. Зевс ради секса с земной женщиной пускался на хитрости, но не на обман доверившихся. Я был немыслимыми императивами живущий дурачок.
На выпускном мы с Володей даже столкнулись в полупустой тёмной учительской, куда парни выбегали хлебнуть спрятанный за шторами портвейн. Я сказал, что еду поступать в Москву, он - что в Ленинград в военное училище. Выпили. В ночи, в отсветах уличного фонаря Володя выглядел даже не богом, а демоном. Он сказал, что не ожидал, что на меня эта история так повлияет. Просто совместить секс с девушкой и пустую квартиру куда сложнее, чем пустую квартиру и просмотр порнушки с друзьями. Он думал, я это пойму. Секс тогда случайно сложился, а как он мог меня предупредить, если у нас не было телефонов?
- Это та самая была, из военного городка?
- Другая, но тоже как бы скромняжка. Кстати, ты хоть знаешь, что мышка-Ирочка из твоего класса уже заявление в ЗАГС подала? Она на седьмом месяце, мужику, между прочим, под тридцать. Вы что, никто не знали? Ну, деятели! Давай хлебнём...
Мы выпили.
- Ладно, Димон, извини.
- Это ты меня извини. Знаешь, ты просто был для меня как бог. Я благодарен тебе.
- Я знаю. Держи бутылку. Да прямо из горла! В меня вообще всю жизнь все влюбляются. Только это не всегда приятно.
- Я в тебя не влюблялся.
- А жаль. Это кайфово, Димон - быть влюблённым.
И всё. Даже не обнялись. Он поступил в училище, я в институт. Я долго нёс в себе это желание - быть достойным своего, пусть и павшего бога. Всё знать, всё уметь и смотреть на людей открытым взглядом, не отводя глаза.
***
После третьего курса я проводил каникулы в своём городе, мне нужно было сидеть за книжками. Советский Союз загибался. Родители были на даче. В магазинах не было ничего. С дачи я привозил овощи и самогон, а вечерами шёл в микрорайонный шалман, называвшийся рестораном "Ландыш". Дерьмовое это было место, но легенда гласила, что там всегда можно подцепить девчонку.
Я уже не был школьным задротой - я подтягивался на перекладине 12 раз и худо-бедно говорил по-английски, к тому же подрабатывал. Я приходил в "Ландыш", заказывал салат "Столичный" и 100 граммов водки. В "Ландыше" сидели в основном парни моего возраста, местная фарца. Девчонки иногда встречались в компаниях, но никогда поодиночке. Легенда врала, но я упорствовал. Я уже не был девственником к тому времени. Секс у меня был не то чтобы обилен или фантастичен, но достаточен для того, чтобы мнить себя циничным, уставшим, опустошённым мужчиной.
Вот в такой вечер я и увидел за соседним столиком Володьку - точнее, это он увидел меня и, подойдя, хлопнул по плечу.
- Пошли к нам. Мужская компания. Девок здесь нефиг ловить. В такие места приходят два типа баб. Первый - бляди в поисках твёрдого хуя, но им нужен взрослый трахальщик, а тебя, они решат, пожалуй, ещё надо учить. Второй - девочки в поисках не секса, а развлечений; такие всегда приходят вдвоём или втроём и не сюда, а в заведения попристойнее. Теперь скажи честно: ты видишь столики, где две или три девочки? И тебя устроили бы одинокие похотливые бабы, даже если бы они здесь были?
Володька был, пожалуй, даже красивей, чем прежде. На нём были чёрные брюки и кремовая рубашка военного моряка. Я опять был потрясён его умением всё понимать. Теперь Володька был уже не пацаном-скакунком, а молодым жеребцом - но, безусловно, первым из табуна. Единственное, что меня резануло - это мат: он раньше так никогда не ругался. Но он разгадал и это смущение, сказав, когда "Ландыш" стал закрываться, а компания его - доставать кошельки:
- С волками жить - по-волчьи выть. Среди тех трёх достойнейших джентльменов, которых ты видел, один гэбэшник, один бандит и один военный. Вместе толкают цветные металлы со списанных кораблей. Я некоторым образом в доле, потому как у меня свободный немецкий. А нравы в мире цветных металлов суровые, так что у меня теперь ещё и свободный русский... Слушай, а неплохо бы ещё дёрнуть, а то мне как-то не хватило! Знаешь, в мире цветных металлов всегда не хватает водяры, чтобы залить глаза - и эти металлы на хуй не видеть!
Я позвал Володьку домой. Дома у меня был самогон. Мы сидели и квасили до, наверное, половины четвёртого, и всё было как прежде: он рассказывал о городах и странах, об училище, о том, как сошёлся с гэбэшником, вором и военным, - просто я не был больше в Володьку влюблён.
- Давай-ка, Володя, спать. В ванную пойдёшь?
- Да вроде я чистый. А ты хочешь в душ?
Я кивнул и пошёл в ванную. Задвижка изнутри была сломана, и я не удивился, когда он зашёл.
- Спинку тебе потереть?
- Так ведь забрызгаешься!
- Тогда я сам залезу. Соблазнил...
Я хмыкнул. Два голых парня, старые друзья, в одной ванной плещутся в душе перед сном. Чернявый трёт блондинистому спину. Потом - блондинистый чернявому. Говоря при этом:
- Володька, всё же таких фигур, как у тебя, вообще в жизни не бывает. Ты сложен, как бог. Я всегда тобой любовался. Такие плечи! Такие ноги! Пресс! Грудь! Спина!
- Ты забыл добавить жопу и хуй. Поверь, он тоже как у бога: двадцать на пять и абсолютно прямой. Ты, кстати, тоже, я смотрю, в форму вошёл. Нужно только задницу будет подкачать; она у тебя, как у медвежонка: аппетитная, но слегка свисает. Попробуй приседания делать.
- С утра начну. А что, бывают кривые хуи?
- Разные бывают. Что засмущался? Задницу домыл? Я вылезаю...
Я вылез вслед за ним, вытерся, подумал: "Ну конечно, училище, их там гоняют всем скопом в баню, он разные мог видеть... Хотя они вроде все одинаковые?".
- Ложись, Володь, а я на раскладушке.
- С ума сошёл - на раскладушке у себя дома?! Ложись рядом. Или ты собираешься ко мне в ночи приставать?!
- Вообще-то я голым привык спать. А ты так это произнёс, как будто тайно надеешься...
Самогон развязал мне язык, но на самом деле я пока ещё просто играл словами из одной любви к игре.
- А если я рассчитываю явно?
Я выключил свет и нырнул голым под второе одеяло.
- Тогда ты должен сделать первый шаг. Потому что я первым приставать к Аполлонам стесняюсь. Ну, а уж если они лезут сами, то как я могу отказать богам?..
Потом, вспоминая много раз эту сцену, я всё пытался убедить себя в том, что и тогда просто играл со словами. Хотя, положа руку на сердце, я уже играл с огнём. Просто демон Володька почувствовал это первым. Он подлез ко мне под одеяло и, обняв, прошептал в ухо:
- Е2-Е4. Продолжаем или сметаем фигуры?
Вместо ответа я взял его руку, положенную мне на грудь, и отвёл в сторону. Ещё была секунда, чтобы обидеться на шутку, зашедшую далеко. Но я, отводя его руку, навис над ним и, глядя в полумгле в его глаза, сказал хрипло:
- Знаешь, я, наверное, всё же не просто любил тебя. Я, наверное, тебя смертельно хотел, просто боялся признаться в этом, - и, рухнув на Володьку, провёл языком по его губам, мгновенно ощутив, как наши вскочившие хуи упираются нам в животы.
Потом мы метались по кровати и целовались, как бешеные. И я исцеловал его везде-везде, и проверил размер его действительно идеальной формы члена - он, кстати, даже не фоне смуглого тела выглядел почти чёрным. И искал в ночи - был же, был, я сам видел! - вазелин. А гондоны у меня и так были. И я был уверен, что это он возьмёт, как победитель, меня, но он развёл свои ноги и бесстыже раздвинул руками попку, прошептав мне в ухо, как приказав:
- Дурак, бери, пока дают...
Он улыбался в темноте насмешливой улыбкой бога, которому пришла блажь отдаться человеку, когда я тыкался хуем по его заду, не умея найти вход, размазывая вазелин, и затем направил меня точно в цель, всё же не удержавшись и застонав, когда ракета её накрыла.
Я не ебал, а взрывал Володьку, подсунув ему под задницу подушку, забросив ноги себе на плечи, взрывал в истерике, ошалело, ракетой, бомбой, главным калибром, отбойным молотком, молотобойцем, не отрываясь от его лица, ловя каждый момент его дикого рабства, запоминая, как он морщится, вскрикивает, тяжело дышит, просит ещё - бог, которого ебут, - и, наконец, насаживаясь на мой ствол до упора, впечатываясь в моё тело, как пресс, - кончает.
У меня хватило ума не спросить, было ли у него это с парнями впервые.
Я разорвал ему вход, потому что потом нашёл на наволочке кровь.
Он кончил с тяжёлым рыком насилуемого, но испытывающего оргазм животного и после, шатаясь, пошёл в ванную, по пути спросив ещё выпить. Мы молча выпили, а потом молча легли, но никак не могли заснуть, а уже светало, и Володька спросил:
- Хочешь ещё? - и я, как хозяин, нагнул его к своему тут же вскочившему хую, а потом стоял над ним сверху на четвереньках и ебал, ебал его в рот, держа, как шлюху, за уши и наслаждаясь володькиным мычанием и хлюпаньем володькиного хуя, который, в пренебрежении моего кулака, довольствовался кулаком хозяина...
- Ещё выпить? - спросил я, когда и на этот раз всё было кончено.
Вместо ответа он притянул меня к себе, и я узнал наконец, какова моя сперма на вкус. И, собрав его сперму со своего тела в ладонь, я накормил его ею. Зверь, царь зверей, послушно слизывал собственную кончину с моей руки.
- Ты любимый дурачок, Володька! Зачем ты вообще всё это?
- Это виноваты цветные металлы. Просто в этой партии попался голубой. Считай, что ты расквитался со мной за тот вечер, и я отдал тебе должок.
- Ты точно дурачок! А теперь должок за мной. Когда отдать - через полчаса или вечером?
- Спи.
Поутру он ушёл, не разбудив меня. Я не дождался его ни вечером, ни после.
Я честно прождал его дома и уже перед закрытием отправился к "Ландышу", но ни Володи, ни его компании там не было. Тогда я пошёл к нему домой, но дверь мне открыла незнакомая женщина в бигуди, сказав, что Ковалёвы год назад переехали. И потом ещё дней десять, уходя вечером из дома, я оставлял в двери записку, подписанную "В.К.", и шёл в "Ландыш", там пил водку, возвращался домой, находя записку нетронутой, снова пил, а потом ложился в постель и дрочил, стараясь вынюхать в простыне и подушках остатки володькиного запаха.
День за днём, день за днём...
Но затем я встретил в "Ландыше" свою бывшую одноклассницу, пришедшую с подругой, и у нас закрутился быстрый летний роман, и мы трахались на той же кровати, и я подсовывал ей под задницу ту же подушку, и от этого секс наш становился ещё сильнее и резче, и Володька уплывал всё дальше и дальше, пока не превратился в забавное и случайное приключение, про которое не знаешь точно, то ли оно придумалось, то ли приснилось.
А потом началась учёба, а потом я стал зарабатывать деньги, а потом я ездил по странам, учил языки, женился, разводился, снова женился, родил сына, изменил жене с её подругой, снял по пьяной дури чуть-чуть похожего на Володьку парнишку, а потом заработал ещё денег, купил квартиру, машину, другую квартиру и другую машину, потом покупал и другие машины, снова развёлся и снова нашёл себе женщину, и купил другую машину, и купил другую квартиру, а когда женщина уехала за границу, снова нашёл немного похожего на Володьку парнишку и прожил с ним вместе неделю, а потом он исчез, и я снова зарабатывал и покупал.
И я думал, что за мной всё же должок перед Володькой, всё же должок.
И не придал значения тому, что Марк Цукерберг изобрёл Facebook.