Было это в 92 году. Весна случилась ранней. Февральский снег таял плохо, оставляя на ночь ледяную корку, на которой трудно было удерживать равновесие. Я шёл в школу за женой, чтобы проводить домой. Выборы завершились. Подсчёт — тоже, и теперь, в час ночи, я решил сходить за ней, чтобы любимая смогла дома отдохнуть до семи часов, когда комиссия вновь должна будет расписываться за беллютени, передавая их, и ведомости в городскую комиссию. Наконец, приблизившись к школе, я увидел жену внутри перехода между корпусами. Она была не одна. Я аж встал, как вкопанный! Она была нехорошо весела — пьяно весела. Возле неё вертелся ладного вида мужичок более спортивный, чем я, хотя, на вид, и несколько старше меня, тридцатипятилетнего, около сорока. Думаю, что этот альянс — какое-то генетическое влечение женщин к мужчинам старше себя. Жена старше меня на шесть лет, и её привлекали в мужчинах густой баритон, крепкое сложение и напористость, вплоть до нахальства, в достижении своей цели. Однажды, супруга откровенно признавалась мне в том, что такие, степенные, подтянутые, серьёзные мужчины возбуждают в ней желание уже одним своим присутствием. Откуда у неё появился такой пунктик, я понял значительно позже, когда полностью сложил картину нашей с ней жизни, и скрупулёзно проанализировал её. Зачем? Чтобы оставила меня, наконец, душевная обида и боль за то, что с нами сделали те, кому мы доверялись, живя при советской власти наивными, как дети.
Свет ещё кое-где не был погашен, а в иных местах уже горели только лампочки дежурного освещения. Здесь было светло, и я легко разглядел её спутника. В руке он держал не початую бутылку шампанского. Они провожали кого-то из членов приёмной комиссии, явно желая друг другу и прочими, дежурными фразами, которые мне, с улицы, разобрать было невозможно. У жены в руке был пластиковый пакет, сквозь матовые стенки которого вырисовывались бутерброды и другая закуска. Ещё в нём стояла другая бутылка шампанского. Беседуя с уходящей дамой, которую он и моя супруга провожали, мужчина, стоявший рядом моей женой, так чтобы этого не было заметно провожаемой домой даме, слегка обнимал мою жену за талию, иногда спуская ладонь и на её вздёрнутый задик, обтянутый, вишнёвого цвета, платьем. К моему удивлению, жена не только не отталкивала его ладонь, но иногда, и ласково поглаживала её, словно поощряя нахала. Наконец двери заперли за ушедшими, и те, кто остались внутри, медленно побрели в направлении основного корпуса по застеклённому переходу.
Догоняя оставшихся, от столовой появился и быстрым шагом приблизился другой мужчина. Он был в похожем темно-сером костюме, и тоже нёс бутылку шампанского в руке, и вторую — открытую. Видимо он был старшим, потому, что тот, что обнимал мою жену, выслушав вновь пришедшего, быстро пошёл куда-то по коридору, в основное здание, а «старший» и моя жена, которую он, вместо ушедшего, откровенно обнял, обвив ладонью под самой грудью, медленно пошли следом, но выйдя почти к главному входу, где уже был сумрак, он остановил женщину и вдруг поцеловал в губы, обнимая её одной рукой, в которой и была бутылка. Я, как очумелый побежал ко входу, чтобы забарабанить по дверям и прекратить этот клинч. К тому времени, пока я обогнул корпус, и добрался по льду, притушенному снежком, до окон раздевалки, даже не входа, увидел эту парочку вновь. Мне почему-то стало стыдно демонстрировать своё бессильное ревностное чувство, выставляя себя на осмеяние жены, ведь ясно, что такие фривольности по отношению к ней мужики позволяют себе исключительно по причине её благосклонного отношения к этому!
Вот они, встали, словно нарочно, прямо под дежурным светильником, в самом освещённом месте первого этажа. Жене, судя по её изнывающему выражению лица, уже было и на это наплевать, и совершенно не таясь света, они обнимались. Её кавалер свободной рукой плавно гладил даме бедро. Я вновь собрался забарабанить в стекло, но он переместил свою ладонь в район её лобка, и стал, прямо через ткань платья, грубо лапать мою жену за низ живота. Жена закрыла глаза и, сомлев, вдруг шире переступила ногами, явно возбудившись грубой лаской, с расплывшимся по лицу выражением наслаждения. Моя рука опустилась, так и не постучав. Она сама хочет этого, и она имеет право быть, хоть немного свободной в своих развлечениях. Почему? Это отдельная драма. Мне осталось только повернуться и уйти, но уйти, или, даже, отвернуться от своей, по-прежнему любимой жены, я не смог. Не знаю, чем она меня так приворотила, но, даже в злобе за её измены, я продолжал её любить, может быть потому, что и моя вина велика в том, что её сделали такой, а может, просто потому, что душой она всё же любит меня. Я знаю, я чувствую это, хотя знаю, что тело своё она ублажает с другими. Странный для многих мужчин парадокс, непонимаемый, неосознаваемый, но часто встречаемый у женщин: искренне любить одного, а наслаждаться сексом с другими. Давно, ещё когда я только понял, что это — не игра, и что моя жена искренна в любви ко мне, я перестал караулить её, и её полупрезрительное отношение к мужу-"слабаку» переменилось, вначале на жалость, затем — на сочувствие, и только совсем недавно — на понимание. И теперь я не посмел застучать в окно и уличить её в творимом, поскольку это — не измена с любовником. Это даже не увлечение мужчиной, а очередной сеанс утилитарного утоления сексуального голода, болезненно преследующего её.
А они, пообжимавшись ещё немного, побрели дальше, к лестнице, ведущей на второй этаж. У самой двери к лестнице, где свет был достаточно тусклым, коллеги по выборной комиссии вновь долго стояли. Нахал внезапно грубо толкнул женщину в грудь, и прижал спиной к стенке. Жена же, млея от такой грубости, вновь шире расставила ноги, и обнимала его, целуя, пока он, задрав подол, ласкал партнёршу под юбкой. Оторвавшись от губ мужчины, она припала к горлышку предложенной ей бутылки. Она пила из горлышка шампанское, а он неспешно залез руками к ней под платье. Жена нехотя позволила ему стянуть с себя колготы вместе с трусами и переобуть туфли на босу ногу, под неторопливые и щедрые поцелуи ножек от пальчиков до лобка. Он сам бросил снятую одежду в её пакет, и опустившись на колени, вдруг, вновь нырнул головой к ней под подол. Жена задёргалась, и зажала себе рот ладонью, а другой рукой оперлась о его плечо. Ноги её стали подламываться в коленях. Так прошла пара минут. Наконец он вынырнул из-под подола, выплёвывая и снимая с языка её волосики. Вновь поднявшись с колен, мужчина по-хозяйски расстегнул пуговицы на платье у жены от горла, и до самого пояса. Затем уверенно и ловко, сдёрнул с её маленьких сисичек лифчик и стал жарко целовать в соски. Жена ласково трепала его шевелюру, и на лице её играла улыбка, а когда мужчина наигрался с напряжённо стоящими сосками, она каким-то образом сама сняла с себя лифчик и отправила следом за трусами и колготами в сумку.
Нацеловавшись, жена и не подумала приводить свой наряд в порядок. Я беспомощно смотрел на то, как мужчина уводит куда-то мою жену, на которой оставались только расстёгнутое нараспашку платье да туфли. Впрочем, и так понятно куда, и для чего. Уже который год я заставляю себя свыкнуться с этой реальностью, с тем, что она почти ежедневно задерживается в школе: в спортзале у физрука, или в мастерской трудовика, что через день, из любви и милосердия, навещает своего отца-вдовца, которому к старости не с кем стало разделить свою постель. От грустного меня отвлекло то, что парочка, неторопливо, без опаски, поднявшись на площадку между этажами, остановилась. Прямо под дежурной лампой, будто специально для того, чтобы я разглядел их обмен ласками, глядя немного снизу. Вот он, красавец! Залпом отпил шампанского и отдал бутылку моей жене. Она надолго приросла ртом к бутылке, отпив едва ли не половину, пока он гладил её под юбкой, обняв со спины. Я вновь обогнул школу и встал почти возле окна, находившегося между этажами, на площадке. Он что-то ей говорил на ушко, уговаривая на что-то, но женщина стала отталкивать настойчивого целовальщика. Тогда он выпрямился, взял у неё из рук бутылку и почти допив, уговорил жену задрать на себе подол платья до пояса и тогда налив в ладошку шипучего вина, омыл им мою жену между ног. Она вновь задёргалась от приятности ощущений, и закусила ладонь, чтобы не заахать от сладости. Мужчина уверенно поднял её левое колено, задирая и отводя ногу вбок. Бережно. С поцелуями, положив левое колено дамы на перильце, он стоял позади неё, и вкрадчиво шепча что-то приятное, вновь обмыл шампанским её раскрывшееся влагалище и налитые возбуждением губки, от чего она чуть слышно ахнула и вновь млела от сладости ощущения, из которого её не вывело даже то, что кавалер, вложив в руку женщине пустую бутылку, стал двигать её рукой, от чего горлышко начало входить ей во влагалище, скрываясь чуть ли не до этикетки. Я, как завороженный уставился на то, как жена, неловко взявшая в руку бутылку, даже, когда он отпустил её руку, продолжила это занятие сама, явно стыдясь своих действий, и от постыдности возбуждаясь ещё сильнее, уже сама хотела этих ощущений и потому движения её руки становились всё более быстрыми, решительными, уверенными. Она делала это, явно смущаясь совершения столь интимного акта при мужчине, хотя сама ситуация её сильно возбуждала и порождала на лице выражение ожидания чего-то нового, ещё более порочного и необычного.
Так и вышло: её партнёр тем временем, пока женщина уверенно приближала себя к оргазму горлышком бутылки из-под шампанского, с лёгкой улыбкой наблюдая пикантным зрелищем, открыл новую бутылку шипучего вина «тихо», без хлопка, и поставил её на пол сзади жены. Едва женщина начала приближаться к оргазму, всё более яростно всаживая в себя горлышко бутылки, как он стал ласкать женский лобок, осыпая любовницу поцелуями в шейку и за ушком. Скорость движения бутылки ускорилась. Жена распалилась и стремилась к наслаждению на пороге которого находилась, но незнакомец ловко перехватил её руку, и стал резко, как член, втыкать бутылку глубже. Моя вздрагивала, пыталась отстраниться, подавшись от горлышка, а после сладко застонала, и, сама подавшись навстречу грубому предмету, обвила руками мужчину за шею, целуя. Тот едва не по этикетку вогнав стеклянный сосуд, отпустил его, но бутылка не выпадала, и для этого пришлось приложить некоторое усилие. Он отставил в сторону бутылку, пока красотка не пришла в себя от дурмана, и стал громко уговаривать её «сесть пиздой на горлышко" — так я услыхал через приоткрытую фрамугу окна его нежный любовный лепет — Мол мечтает увидеть её во всей красоте! Жена пьяно смеялась. Ей было стыдно, она колебалась, и он снова нырнул головой к ней между ног, и когда он отплевался, вновь вылезая, и вставая позади неё на одно колено, она всё же согласилась выполнить его просьбу. Она задрала до пояса подол платья, чтобы тому было всё хорошо видно, и даже переспросила, видно ли ему, и затем стала неуклюже опускаться на горлышко. Мужчина помогал, пододвигая сосуд с вином. Жена попала раскрывшимися губами на горлышко и сторожко, плавно опустилась на него. С ахами, сладким стоном и смешком про то, что бутылка холодная она сделала то, что он хотел.
Они снова жарко целовались, и вдруг жена, высвободив рот, закрыв глаза, заголосила, опустившись на горлышко ещё на несколько сантиметров, и с блаженным вздохом вся обмякла. Так, под поцелуй в губы, она осела и приняла в себя предмет настолько, насколько это было вообще допустимо физиологией и анатомией её тела. В тиши ночи я услыхал её жаркий грудной голос: «Я боюсь! Она в меня куда-то очень глубоко проскочила!». — «Тогда осторожно поднимайся и садись ко мне на колено!» Мужчина помог женщине слегка опереться попой на его колено. С широко разведёнными в стороны бёдрами, и бутылкой между ними, жена едва присела на его колено, откинувшись тому на грудь, и совершенно пунцовая, сама попросила своего кавалера, пряча лицо от стыда в его пиджаке о чём-то интимном. Он со смехом ответил: «не слышу, повтори громче" — « Поиграй со мной бутылкой снова, как перед этим. « и ловелас, всё это время придерживавший бутылку одной рукой, и талию женщины — другой, начал едва заметно шевелить горлышком, находящимся глубоко в недрах его партнёрши. Я не понимал того, что происходит. Я забыл о том, кто эта красивая и сексуально привлекательная женщина. Я осознавал лишь то, что мечтаю о её любви, и хочу её не меньше, чем её любовник, которому чуть завидую.
Но вот они вновь целуются, и мужчина запрокидывает женский стан, начиная интенсивно мастурбировать свою любовницу короткими встряхиваниями бутылки, опрокинутой донышком вверх, вливая в неё содержимое бутылки. Женнщина, испуганно попыталась высвободиться из рук мужчины, громко вскрикивая и ахая, но, хватаясь за вздуваюшийся, как у беременной, живот, никак не могла, а после обмякла и лишь стонала от сладости и жжения внутри. Тело её стало абсолютно безвольным, как у пьяного вдрызг человека. По лестнице спустился второй. Первый постоянно удерживал одной рукой за донышко бутылку, которую выпирало внутреннее давление, а второй, уложил партнёршу по играм спиной на пиджак товарища, при этом вздёрнув её ноги и живот вверх. Приятель помог ему, сжав бутылку безвольными бёдрами их жертвы, чтобы бутылка не выскочила из лона моей жены. Чуть придя в себя, их дама вновь застонала и стала вырываться, застонав:
— Пусти! Жжёт ведь! Ой! Ай!» и вновь она обмякла, словно потеряв сознание.
Мужчины о чём-то тихо переговорили, но я не расслышал, только фразу:
— А чо ты делаешь-то? Зачем?
Старший не успел ответить — жена вновь пришла в себя и силилась понять, что с ней и где она. Мужчина стоявший на колене стал целовать её, одновременно надавив на живот ладонью. И жена взвизгнув, вновь на минутку обмякла. Я только смотрел на всё это с горечью, зная, что жену заводит насилие над нею, после некоторых событий, и потому не разбил окно, и не воспрепятствовал тому ужасному, что совершали с нею на моих собственных глазах. Понадавливав ещё несколько раз, её кавалер сказал:
— Серёга, давай, я её ноги козликом сам подержу, а ты присядь ей на живот. Так они и сделали. Прошло минут пять, и наконец, бесчувственное тело жены усадили на ступеньки лестницы, и позволили бутылке со звоном выпасть из неё. Потекло вино. Там ведь была вся бутылка.
— А зачем ты с ней так?
— Контрацепция. Физика... Бу-бу-бу... под ласки просовываем горлышко к зёву матки и переворачиваем бутылку вместе с животиком дамы. В матку, под давлением, вытекает все шампанское бутылки... газ загоняет вино... бу — бу-бу полностью стерилизует её на всю ночь. Я это уже в четвёртый раз проделываю! Гарантированное отсутствие беременности.
— А если она родить хотела?!
— Зачем бляди дети, подумай сам, чему она их станет учить? Ответь мне! Они её ремеслу — только помеха!
— А может она и не блядь вовсе?
— Я её знаю ещё по борделю мамы Розы! Тогда к ней в очередь по записи ходили!
Мужики закурили и недолго молчали. Тут жена начала опять приходить в себя. Её подняли в вертикальное положение, и на непослушных ногах повели в учительскую, на удобный диван в кабинете завуча, а из-под подола всё струилось по ногам любимой женщины вытекавшее вино.
Она довольно быстро приходила в себя. Пока я забирался по обледенелой лестнице на крышу перехода между корпусами школы, над которым окно и балконная дверь завучевского кабинета, жену успели раздеть до гола. Она была сильно пьяна, но вальсировала в одних туфлях с обоими в учительской, зажатая между ними спереди и сзади, пока не подошёл третий мужчина. Он много фотографировал их, танцующих, точнее топчущихся, и пытающихся ввести в неё сразу два члена, и после, на диване, в разных позах, и моя ничего не запрещала, только глупо смеялась. Я уже с трудом верил в реальность этой ночи и, поскользнувшись из-за очумелости, свалился в сугроб с крыши перехода, об ледяную корку, едва не сломал себе ногу, трещиной на пальце отделался, как после оказалось. Поковылял домой без мыслей, пока трёхлетний сын не проснулся. Её привезли в начале девятого утра. Безобразно пьяная, она вошла в квартиру вся раскрасневшаяся, потная, видимо только что оттраханная водителем. Она сбросила с босых ног незастёгнутые сапоги и поставила свою сумку с одеждой, включая платье, на пуфик. Сбросила с плеч накинутое пальто, с мокрым пятном на подкладке, и оставшись голой, криво улыбнулась мне:
— Милый, твоя жена — блядь, и ей нравится быть блядью! А тебе я такая нравлюсь? Смотри сколько из меня вытекает ихнего! Между её ног действительно образовалась маленькая лужица, потому жена ногой подвинула на нее половую тряпку.
— Вот, подожди!
Жена несколько раз надула живот, и, словно качая пресс, поджала его. Громко булькнув между ног, выплеснулось довольно много спермы, которая широкими потоками потекла по внутренней стороне её ляжек.
— Проводи меня в ванную, а то я всё запачкаю, и принеси спринцовку, помнишь, когда твою жену ебали в публичном доме, и после, на правительственных дачах, ой!... — она осеклась, поняв, что взболтнула лишнее, а после закончила фразу — ... ты мне её по утрам приносил!
Зачем она мне всё это говорила? Видимо от горечи и безысходности своего положения женщины, которую чиновники вынудили стать шлюхой, девочкой по вызову, без её на то согласия, и которая может поделиться своей бедой только со мной, который ей приятен, но муж ей — формальный. Слишком привыкла она жить со многими другими, заглушая на несколько часов свою неутоляемую похоть, чтобы скромная ласка мужа могла быть такой желанной и такой ощутимой.
— Тебе туда ромашку залить, или шампанское? — неожиданно, даже для себя самого, едко ответил я. Жена чуть отрезвев, вскинула на меня испуганный взгляд, и тут же опустила глазки, поняв, что я знаю.
— Да, я был возле школы, ждал тебя, когда выйдешь, и видел, как тебя раздевали, под твои смешки. Как ласкали. Как бутылкой раздрочили, а после попросили сесть на полную вина.
— Ты видел, и не вмешался?!
— Нет, потому, что тебе всё это нравилось! Я действительно, своими глазами, видел, что моей любимой жене это нравится! Как ты сладко стонала! Я видел, что моя любимая женщина — блядь, так зачем ей мешать? Разве её остановишь? А так, может, если не бросит это дело, так хоть за ум возьмётся и за любовь деньгами станет брать!
— Ты вспомни восемьдесят седьмой год! Ты же сам хотел, чтобы меня сделали блядью! Ты сам меня отдал тем мужикам, в подпольный публичный дом, ты сам определил их число, и восемнадцать человек, меня почти сутки непрерывно насиловали, пока я не стала сама возбуждаться, даже будучи насилуемой, избиваемой, обжигаемой и исколотой во всех местах! Тебя ведь предупредили тогда, что это необратимо, что нормальной женщиной снова стать я никогда не смогу — секс, это тоже, наркотик, и привязывает к себе навсегда!
— Роза обещала нам, что с родами всё излечится само! Я поверил.
— А после родов, когда я только-только пришла в себя и бесконечная похоть отпустила меня, ты же сам толкнул меня назад!
— Как? Когда?
— Ты не сумел договориться о лекарстве для сына, и попросил меня. Я договорилась. Хотя мне не хотелось, и было противно, но я при тебе, помнишь, молча спустила с себя из под юбки трусы и колготы, и пошла в кабинет договариваться. Почему ты не остановил меня тогда? Ты видел, что этот хорёк с меня глаз не сводит, и ты понимал, зачем я пошла, и как именно буду уговаривать! Но ты — не остановил меня! Я вышла от него изнасилованная, и сказала тебе, что ему этого мало, и он хочет меня на всю ночь для себя и двоих товарищей. Ты — промолчал! Ты ушёл, оставив меня им, и предал меня! Какой ты мне муж после этого!
— А другой выход разве был? И, к тому же, ты спасала своего ребёнка, которого родила от своего же отца, а не от меня, и не кори меня этим! Тебе же его сперму вводили в институте матери и ребёнка! Супруга осеклась, и ушла в ванную. Я принёс ей спринцовку с длинным пластмассовым хоботком, наполненную раствором ромазулана. На этом можно было бы поставить точку и забыть про данный эпизод из нашей жизни, потому, что уже через день мы вновь нормально общались, опять простив друг друга, но, спустя месяц, придя домой вымотанная, жена положила на стол покупки, и протянула мне деньги. Сумма была приличная. Начиная догадываться, что это за деньги, я почувствовал, что краснею, но всё же спросил жену. Она, деланно невозмутимым голосом ответила:
— Сегодня в дом к богатеньким ходила, и сразу два урока дала. Кстати, договорились, что буду к ним ходить регулярно: понедельник, среда, пятница. Сынок у них очень слабенький, так что и апрель и май и после ещё два года — он мой клиент. Дала урок сыну. Пока мы договаривались, он гулять убежал, и мы прошли в спальную его родителей. Там я и дала урок его отцу. Ничего не знает! И свою задачу решал всю жизнь только одним способом, а я его научила ещё двумя. Вот сюрприз для его жены будет! Ты чего? Бери, бери, они — твои. Мы же не спим с тобой! А кто за тебя это делает, тот должен платить тебе, а не мне. Может и ты, тоже, какой-нибудь проститутке, заплатишь, и купишь её на часик?
— Но ты же сама не хочешь спать со мной!
— А чего привыкать? Снова два раза, и на боковую, и три дня спать? Нет, милый, мне — пожить хочется, пока молодая! Давай, лучше отметим это событие — ты привёл свою любимую к тому, что сначала сделал её шлюхой, позволив своим друзьям спать со мной, затем — уговорил согласиться на то, чтобы из твоей любимой сделали блядь, и после я была, как наркоман, не в состоянии отказать никому! И теперь настал апофеоз: логическое завершение твоего морального падения и деградации, как мужика — ты сделал свою любимую, свою шлюху и блядь — настоящей проституткой! За это нужно выпить! За меня, за новую прститутку в цивилизованном мире! Жена налила шампанское в бокалы. Я автоматично принял его в руку в каком-то ступоре. Она чокнулась и выпила свой бокал.
— С моими друзьями спать тебе посоветовала твоя же Роза Султановна, и побыть в борделе блядью — тоже, её идея, и ты тогда сама согласилась, тебя насильно никто не тащил! Я выпил свой бокал — не пропадать же вину, бросил деньги в хрустальную вазочку, и молча ушёл с кухни, робко надеясь, на то, что это только воспитательный блеф, со стороны моей любимой, затем вернулся и сказал, с некоторым воодушевлением и надеждой:
— А если я тебе хочу заплатиь?! Давай я тебе платить буду, раз уж ты так в роль вошла!
— Ты — слабак, и мне неинтересен! Если бы не ребёнок — давно ушла бы!
— Что значит слабак? И куда ушла, к отцу, что ли?
— Ты меня отцом попрекнул? Да, я его жалею, и помогаю ему в хозяйстве, чем могу, и если ему, одинокому, нужна женщина — я бываю с ним как женщина, и чувствую себя под ним женщиной! Ему было пятьдесят девять, когда я легла с ним в первый раз, а сделал он это со мной семь или восемь раз за ночь! Я езжу к нему через день, уже пять лет, да, он постарел, но пять — шесть раз за ночь меня ублажает! И не таким восемнадцатисантитровым огрызком как у тебя! Да, он хотел, чтобы я родила ему сына, и я родила, ты-то не смог, малохольный!
Я выпил ещё вина, прямо из горла, и шарахнув бутылку об пол вдрызг, не глядя на неё, осекшуюся, ушёл в другую комнату. Мы долго не разговаривали. Да и видеться стали редко: в понедельник, среду, пятницу Танюшка стала возвращаться домой с работы и последующего «репетиторства» только часам к семи вечера, достаточно регулярно пополняя вазочку в моей комнате, уже ничего не говоря мне. В остальные дни она после работы уезжала к отцу, и на работу отправлялась от него. Только выходные и три вечера в неделю она проводила дома, с ребёнком, но и в субботу и воскресенье ночевала у отца, а утром приезжала на день. На душе стало тошно. Я понимал, что не нужен ей, разве только как нянька для их сына. К «грязным» деньгам я не притрагивался, лишь брал немного на пропой, когда совсем уж жить не хотелось.
Через год с небольшим, летом, когда жена и сын были на даче у моих родителей, я зашёл на «Красных зорях», в пивную, взял сразу пару кружек и пристроился у стойки в углу. Мужик, стоявший рядом, потеснился, и вздохнул, глядя на мои креветки и вторую кружку пива. Сам он закусывал сушкой. Личность опустившегося, небритого типа показалась мне знакомой, но узнал я его только тогда, когда он, опасливо оглядевшись, предложил мне потёртый журнал плейбой, а когда я отказался от покупки, он достал из внутреннего кармана пиджака пачку потёртых фотографий, завёрнутых в газету.
— А эти, Возьмёшь? Клапана горят! Мочи нет! По цене выходило, что по кружке пива за фото. Я боялся спугнуть продавца, ведь купил бы их и по куда более высокой цене.
— А сколько их там?
— Двадцать штук.
— Сам снимал?
— Друган. Учителка, но такая блядь ненасытная!
— Так уж и блядь!
— Да мы её втроём никак не могли уделать всю ночь на пролёт! Друган сказал, что он её в каком-то бордельеро раньше видал, так к ней целая очередь записывалась — она сама хотела, чтобы мужики в неё спускали без презиков, и вроде как для этого и пошла по рукам!
— Красивая? Лица почти не видно!
— Красотка — просто супер! Потому её и перехватили под заказ.
— Это как?
— Тёмный ты, я смотрю! Объясняю, как друган сказал: в то время, если кому-то из кремлёвских глянулась цыпочка, то «контора» им обеспечивала секретную операцию по доставке прямо в августейшие постели небожителей и их приближённых любой гражданки СССР.
— А если муж узнает, и заскандалит?
— Если возникнет — исчезнет навсегда, а её отправят садюгам на забаву, а там долго не живут! А эта — выкарабкалась! Повезло, видно, я бы её всю жизнь драл, не отпуская!
— Плохо видно, и мелко. Но ладно, выручу тебя, из сочувствия! Держи «котлету».
Сосед возликовал своей удаче, и я, даже презентовал ему свою вторую кружку. Выпили, и я, между прочим, конечно, спросил, не уцелела ли сама плёнка. А то, хреново напечатано, я бы плёнку купил, учитывая информацию, за литр водки, это при талонах-то! Но мужик был тёртый, и попытался поднять цену, и тогда я показал ему лист с двенадцатью водочными талонами и деньги на литр водки. А что есть талоны для начальника домоуправления, сидящего на них!
— Годится, мастер, сей момент буду, я в этом доме живу.
Пока он ходил, я просмотрел фотографии, и с щемящим чувством увидел то, как моя любимая даётся трём мужикам и поочерёдно и сразу, и принимает в ротик, одним словом всё, на что я не стал смотреть тогда, и уже полный горя, упал в сугроб.
Спустя несколько часов, я уже отпечатал у себя в ванной большие, хорошие фотографии. Рассмотрев все подробности, и вздохнув по своей дурацкой судьбе, убрал новое поступление вглубь своего необъятного письменного стола, к другим снимкам, на которых красуется та же, любимая мною женщина, совокупляющаяся с обладателями отборных по величине мужских приборов. Даже, снимки, сделанные в Завидово, куда мою даму неоднократно привозили в восемдесят седьмом и восемдесят восьмом годах специально для того, чтобы стареющий импотент из числа партийных боссов мог насладиться видом красивой девушки, насилуемой взводом охраны, или отданной его любимцу догу, а после, ослу, мулу, и двум жеребцам на тамошней конюшне. Есть и снимки с неграми, сделанные в мед. Институте, и на территории чьих-то торгпредств и посольств, презентованные мне, со злорадной улыбкой, её врачихой «благодетельницей», а вернее, блядодетельницей, Розой Султановной. Отдельно лежат те, что были сделаны моими друзьями и знакомыми, на чьих-то дачах, и у кого-то в гостях.
Заперев тумбу на ключ, я пошёл к железной дороге, и хорошенько напился, чтобы не страшно было, благо денег — полная вазочка, но, слава Богу, глядя на проносящиеся составы, спьяну забыл, для чего пришёл и вырубился. После, спустя ещё пять лет, когда денег скопилось много, а тесть уже два года, как помер, мы, втроём, с сыном, съездили в Крым. Я нарочно взял эти деньги, и расплачивался ими за всё, благо — валюта, но когда вернулся счастливый тем, что избавился от «грязи», то в вазочке лежала всё та же сумма «зеленью», а через неделю сверху на неё упала новая полусотенная. Перехитрила меня. Позднее, в интернете, я несколько раз натыкался на старые фотоизображения своей любимой, размещённые на американских и отечественных страницах, и, со вздохом, пополнял свою коллекцию снимков единственно любимой мною красавицы. Три года назад мы покупали «Опель» в салоне, но денег было только триста пятьдесят тысяч рублей, а машина стоила шестьсот сорок. Я предложил жене добавить из тех, «грязных», нам бы почти хватило, но она наотрез отказалась от того, чтобы я потратил их на семью, вернее на неё, и её сына. Взял кредит.
Мне уже за пятьдесят, жене — под шестьдесят. Всё уже в прошлом, и всё давно прощено и забыто, и только к тем, «блядским деньгам», убранным отдельно, она сама не прикасается, и сыну запретила. Я постепенно пропиваю их, например в поездках на Кипр, когда ночами сын гуляет с девками, и я могу нормально, по-русски, напиться водиночку, по-чёрному, со всей своей жизненной радости, и сижу после на пустынном берегу, вою про чёрну шапку, да про лучину... А в целом, живём мы хорошо, душа в душу, как в молодости, дружно и счастливо, а те, давние выборы в школе — так, эпизод!