Правильно. Для начала, как минимум, нужно было смазать... Да, мой читатель, да: любое, даже самое банальное знание переедаётся либо от более опытных ветеранов неопытным несмышлёнышам и прочим неофитам, либо - добывается путем проб и ошибок уже собственных; Ваня и Ростик шли по второму пути... и опять-таки, мой терпеливый читатель, я вовсе не хочу сказать, что Ваня, студент первого курса технического колледжа, совершенно не имеющий никакого личного опыта по части проникновения в туго сжатые отверстия, никогда не слышал применительно к анальному сексу хотя бы о таком общедоступном слове, как "вазелин"... слышал, и слышал неоднократно!"С вазелином", "с вазелинчиком" - говорили-шутили и в школе, и в колледже, когда возникали-накатывали всякие неоднозначные разговоры... но, как теперь оказалось-выяснилось, всё это была одна сплошная и, к тому же, плохо усвоенная для первого применения лишь волнующая теория... и хотя теория - вещь тоже неплохая, но теорией, как известно, сыт не будешь - петуха не смажешь... Вазелина в доме не оказалось. А оказался подвернувшийся под руку мамин крем "УТРЕННИЙ", и хотя дело это происходило поздним вечером, Ваня вполне резонно и даже обоснованно решил, что столь конкретное указание на применение крема в данном контексте никакой существенной роли не играет... Смазав утренним кремом у петушка головку, а у маленького Ростика - туго стиснутый, не пропускающий входик, нетерпеливый Ваня тут же, не теряя ни мгновения времени быстротекущей жизни, целеустремленно и уже как бы привычно и даже как бы профессионально вновь пристроился к наклонившемуся Ростику сзади... уж теперь-то дело пойдёт! Ан нет... как бы не так! Петушок, даже смазанный, не входил... то есть, он, петушок, может быть, и вошел бы, и даже наверняка вошел бы! - в том состоянии боевого стояния, в каком он сейчас находился, он, то есть Ванин петушок, вообще мог войти куда угодно - хоть в танковую броню... да только норка Ростика наотрез отказывалась вот так, сразу и с первого раза, расширяться-растягиваться до нужного диапазона, - и Ваня, устав и даже намучившись от безрезультатных усилий, должен был со всей прозорливостью констатировать, что толку от этой затеи никакого не будет. Во всяком случае, сегодня...
- Ванечка, но я же не виноват... - виновато оправдывался маленький Ростик, видя, как Ваня непонятно откуда взявшимся носовым платком тщательно вытирает головку своему неудовлетворенному по намеченной программе петушку...
- Да я что... обвиняю тебя, что ли? - вполне здравомысляще, хотя и не очень весело отвечал на это шестнадцатилетний Ваня. - Мы потом... потом ещё раз попробуем... да?
И маленький Ростик, который в общем и в целом, а также в частности был сам не прочь попробовать "потом" и "ещё раз", обнадёживающе и даже беспечно согласился:
- Да.
Какое-то время они, Ваня и Ростик, вновь обнимались и тискались... впрочем, тискал маленького Ростика исключительно Ваня, а Ростик только податливо отдавался, при этом не забывая ласкать ладошкой Ваниного твёрдо смотрящего в будущее петушка...
- Ваня, а когда дрочишь... это приятно? - неожиданно прошептал Ростик в момент короткометражной паузы, эксклюзивно образовавшейся в сплошном потоке Ваниного сопения и пыхтения.
- Ну, приятно... - чистосердечно признался Ваня, в который раз водружая маленького Ростика на себя.
- Я тоже... тоже хочу, как ты... - прошептал маленький Ростик, чуть колыхаясь, как на волнах, на пыхтящем голом Ване, потому как изобретательный Ваня, вновь лаская и упоённо тиская круглые булочки Ростика, одновременно с этим волнообразно двигал под Ростиком бёдрами, изо всех сил стараясь достигнуть максимального соприкосновения "снизу вверх".
- Как... как ты хочешь? - отозвался Ваня, не прекращая волнительного эксперимента.
- Ну, как ты... - прошептал Ростик, обнимая Ваню за шею. И помолчав - чувствуя, что Ваня всё равно не понял - коротко пояснил: - Дрочить...
- Росточка, это же просто! Ложись... - упоительно экспериментирующий Ваня в одно мгновение перевернул Ростика на спину, так что маленький голый Ростик оказался лежащим на голом Ване на спине, и, одной рукой придерживая горячего и покорного Ростика за грудь, ладонью другой руки Ваня сжал-обвил возбужденно торчащий член младшего несмышленого брата. - Вот... вот так берёшь... где твоя рука? Ага, вот... ну, обхватывай в кулак... вот так! - Ваня своим горячим и многоопытным в данном вопросе кулаком исключительно в обучающих и только в обучающих целях обхватил кулачок маленького Ростика, несильно и познавательно сжал его, легонько стиснул, - и двигаешь... быстро-быстро двигаешь... ну-ка, попробуй!
Ростик попробовал... и ничего не почувствовал.
- Ростик, ну, может, ты еще маленький... - неуверенно проговорил Ваня, одновременно пытаясь вспомнить, когда и в каком возрасте начал заниматься этим он сам. И - вспомнить этого не смог: Ване вдруг показалось, что он занимался этим всегда... даже, может быть, с самого своего рождения...
- А давай... - проговорил Ростик... и, чувствуя, как твёрдый и совершенно неугомонный Ванин петушок заскользил-заегозил по его попке, а сказать точнее - по ложбинке, неизменно существующей на месте смыкания полусфер, отчего он, маленький Ростик, тут же снова заколыхался как маленький безвозвратный принц, едущий в карете по европейскому бездорожью, маленький Ростик целомудренно понизил голос. - Ванечка, давай... знаешь - что? - И, не дожидаясь, пока Ваня встречным вопросом уточнит, чего он, Ванечка, не знает и что он знать должен, сам же на свой вопрос и ответил: - Я петушка твоего поцелую...
Конечно, мой читатель, по всем правилам жанра маленький Ростик должен был бы сказать "отсосу"... либо, на худой конец, употребить более индифферентное слово "пососу", либо... либо - без всяких дополнительных слов молча и проникновенно прикоснуться к петушку губами и, великолепно и всеохватывающе поиграв языком с уздечкой, вобрать, замирая от наслаждения, этого самого петушка, имеющего немалые размеры, до самого основания в рот... и всё это с первого неповторимого раза! - но так, мой читатель, бывает только в реальной и даже исключительно реальной жизни! А у нас - сказка, и Ростик в нашей сказочной истории был еще совершенно искренне и однозначно неискушен в подобных душевных делах, и потому сказал так, как сказал, при этом, конечно же, имея в виду не мимолетное прикосновение к петушку в виде какого-то банального целования, а имея в виду именно сосание...
- Только ты помой его, - простодушно, но от этого не менее прагматично добавил Ростик.
Ничего не отвечая, Ваня, студент первого курса технического колледжа, тут же освободив свою юное тело от не менее и даже болеее юного тела маленького Ростика, мигом помёлся в ванную, рассекая при этом чуть заколыхавшимся на весу петушком лунный комнатный воздух... Ну, конечно... конечно, Ростик был прав - маленький Ростик был снова прав! Как ни тщательно специальным носовым платком вытирал Ваня своего петушка, присутствие крема "УТРЕННИЙ" в этот столь не утренний час было все равно заметно - и Ваня, в голом виде стоя над ванной и даже чуть прогибая бёдра вперёд, тут же из распылителя хоть и торопливо, но однозначно тщательно смыл с торчащего петушка налёт неудавшейся попытки этого молодого бойца-завоевателя попасть в уже сладко желаемый теремок весенних грёз... на какой-то миг в виде реформаторского затмения у Вани даже мелькнула мысль опылить своего чистого и свежего петушка дезодорантом в целях улучшения петушиного имиджа и придания своему петушку чистоплотной солидности, но уже спустя мгновение следующее смекалистый Ваня сообразил, что хрен редьки не слаще, и делать при помощи химии из продукта натурального муляж неизвестно чего вряд ли целесообразно и даже как-то не совсем естественно... ну, и не стал Ваня этого делать - не стал опылять-травить своего петушка пахучим дезодорантом! И правильно сделал, что делать этого не стал, ибо соразмерно прекрасный и во всех прочих отношениях несомненно достойный, он, Ванин петушок, совершенно не нуждался в разных сомнительных улучшениях...
Когда голый Ваня снова возник в комнате, маленький голый Ростик, одиноко сидящий на краю постели, в темпе "быстро-быстро" постигал азы науки юных грёз и одиноких сладостных мечтаний... впрочем, мой прозорливый читатель, науку эту рано или поздно постигают все, и мы об этом уже вскользь говорили.
- Я дрочу, - коротко и простодушно прокомментировал Ростик своё незамысловатое по форме занятие, доверчиво подняв глаза на Ваню, вновь отчётливо и даже осязаемого возникшего в лунном свете их детской комнаты. - Так? Ванечка, смотри...
И маленький Ростик, вновь опустив глаза, с удвоенной силой продолжил, едва не вырывая с корнем, терзать малоопытной рукой своего мило симпатичного петушка.
Ваня, студент первого курса технического колледжа, невольно улыбнулся... Конечно, маленький Ростик делал не так. То есть внешне все это было приемлемо и даже правдоподобно, но в бодром движении классически полусогнутой в локте руки маленького Ростика была одна лишь голая бездушная механика при полном отсутствии грёз и мечтаний... разве так можно - плыть по волнам безграничного океана с не поднятыми парусами? Да и что это, право, за плавание?! Так, одно лишь сплошное и торопливое надувательство...
- Ростик, не так, - проговорил Ваня, интуитивно стерев с губ улыбку, чтоб ненароком не обидеть маленького Ростика в самом начале одинокого плавания. - Ты же так его мучишь... не так!
Ване ли было не знать, как это делать надо "так" и как это делать вообще правильно! . . Впрочем, дело здесь не в уме либо каких-то других свойствах души, и наукой этой овладевают рано или поздно все взрослеющие мальчики, и даже, скажем мы, овладевают для своих временных и прикладных нужд повсеместно - независимо от ума, кошелька или другого какого-либо музыкального слуха... Ростик был просто еще юн, и хотя любопытство и любознательность уже вывели его на путь познания, Ростик слишком торопил эволюционный ход своего душевного и даже целомудренного развития...
- Ну, ладно... потом покажешь! - легко отказался маленький Ростик от продолжения саморазвития и, нимало не смущаясь и даже воспринимая всё это, происходящее сейчас и здесь, как одну бесконечно увлекательную игру с безотказно любимым братом Ваней, нетерпеливо перевёл свой алчущий познания взгляд на Ваниного петушка. - Ну, Ванечка... давай!
Надо ли повторять, что была весна - и лунный свет заливал комнату! Вся та дневная круговерть с дождём и снегом давно уже кончилась, за окном было тихо и лунно, и такой же лунный и даже голубоватый свет наполнял "детскую"... Голый Ростик с торчащим петушком сидел на краю постели, светив ноги... и когда Ваня с не менее и даже болеее торчащим своим петухам, воинственно неприкрытым, подошел к Ростику почти плотную, композиция и даже мизансцена сама собой сложилась как нельзя лучше, то есть вышло всё удобно и гармонично: залупившийся, чуть подрагивающий в своем боевом состоянии Ванин член оказался как раз на уровне губ маленького Ростика...
Смутился ли Ростик? Нет, нисколечко! Да и почему, собственно, маленький Ростик должен был смущаться? Он, маленький Ростик, еще не был отравлен лукаво праведной и потому публичной и даже громогласно боевой моралью скорых на всякие выводы людей с пыльных городских окраин, и потому... протянув руку, маленький Ростик уверенно взял большим и указательным пальцами твёрдый и даже толстый ствол Ваниного петушка и, легонько потянув за этот самый ствол петушка вместе с Ваней на себя, открыл-распахнул любознательные губы... Конечно, мой читатель, ни о каком стремительном заглатывании, так часто случающемся на страницах правдивых историй, в нашей истории сказочной не может быть и речи, - приблизив губы, маленький Ростик осторожно, словно прислушиваясь к каким-то совершенно невидимым голосам в своей собственной только-только раскрывающейся душе, вобрал в рот полголовки Ваниного петушка... и - замер, ощущая и ртом, и губами горячую упругость сочной, как перезрелая слива, юной Ваниной плоти... Ванечка, невольно и напряженно затаивший дыхание, замер, - маленький Ростик, держащий, а может, даже держащийся за середину петушка пальцами, вполне непроизвольно и даже непреднамеренно шевельнул нижней, мягкой и влажной, губой на натянутой, как струна, уздечке - и Ваня... послушно стоящий с безвольно опущенными руками Ваня в тот же момент безнадзорно, но от этого не менее сладко сжал свои матово отливающие в лунном и даже голубоватом свете круглые упругие ягодицы, и это невинное самопроизвольное движение ягодиц тут же отозвалось сладким уколом в конвульсивно сжавшейся Ваниной дырочке...
Ох, и сладко же... очень сладко кольнуло у Вани в попе! И... во всём теле шестнадцатилетнего Вани и в Ваниной шестнадцатилетней душе вдруг возникло невесть откуда взявшееся и потому совершенно тёмное желание грубо, напористо двинуть своим петухом Ростику в рот, с силой вогнать его, петуха, по самые помидоры, мощно всадить, как это бывает в самых правдивых история, до самого кустистого основания и, крепко обхватив ладонями стриженую голову маленького Ростика, чтобы он, этот маленький пидарёнок, уже никак не смог увернуться-отвертеться, тут же начать торопливо и сладострастно долбить его - натягивать в рот, совершая при этом те самые судорожные движения бёдрами, от которых так сладко колет-покалывает в шестнадцатилетней попе... да-да, мой читатель, я ничего не хочу скрывать: именно это, однозначно тёмное, невесть откуда взявшееся скотское желание на миг ослепило Ваню - не желание совершать бёдрами плавные волнообразные движения, с упоением скользя членом в жарко сомкнутом кольце влажных губ, а желание совершать движения бёдрами с бесконтрольной силой дорвавшегося до сладкого первобытного недоросля-тинэйджера с вечно пыльной городской окраины... Ах, мой читатель! я так часто упоминаю суровых и даже лысых людей с городских окраин, что тебе, быть может, это порядком уже поднадоело... но что делать, спрошу я тебя, если сказка и быль переплетаются в этой жизни и видимо, и невидимо? В теле Вани, студента первого курса технического колледжа, на миг возникло жаркое желание засадить маленькому Ростику в рот по самые помидоры... и я невольно вспомнил вполне реальную и потому уже не сказочную, а совершенно правдивую историю, случившуюся этим летом на одной из самых пыльных городских окраин...
А случилось на одной из самых пыльных городских окраин этим летом вот что. Трое тинэйджеров, один из которых, впрочем, был уже и не тинэйджером вовсе, а отсидевшим полтора года пыльным двадцатилетним недорослем, поздним вечером слонялись по улице. Собственно, они даже не слонялись так уж совсем бесцельно и беспонтово, как какие-то захудалые лохи, а занимались своим извечным и популярным на этой самой окраине делом - они, все вместе и каждый по отдельности, убивали время. Ну, то есть, в переводе на их язык это означает, что они невинно и даже содержательно гуляли в поисках остросюжетных забав и прочих малобюджетных приключений... И надо же было так случиться, что на их во всех отношениях содержательном пути вдруг оказался ничем не примечательный мальчишка, запоздало возвращавшийся домой со дня рождения своего одноклассника. Собственно, день рождения закончился чуть раньше, но мальчишка, которому было уже пятнадцать лет и который уже имел право на некоторое самовыражение, после дня рождения ещё проводил свою девочку, постоял-поговорил, как это порой у влюбленных бывает, посредством всяких междометий с этой самой девочкой у подъезда. Он бы, может, и еще бы постоял, но мать девочки, бесцеремонно свесившись с балкона, позвала девочку домой, и мальчишке ничего не оставалось, как, сказав "до завтра", отправиться восвояси. И вот, когда до дома уже оставалось совсем ничего, на пути его вдруг возникла эта самая разухабистая троица, содержательно гуляющая в поисках своих пыльных приключений. "Эй, пацан! - тут же грозно рыкнул один из недорослей - тот, который уже сидел. - А ну, бля, стой!" Ему, мальчишке этому, может, нужно было бы бежать... да разве убежишь от настоящих парней? После нескольких минут молчаливых препирательств понятно в чью пользу у мальчишки тут же вывернули карманы, но поживиться особо было нечем. "Голубой?" - неожиданно предположил тот, которому судьба уже улыбнулась в виде полутора лет оторванности от родного дома. "Нет", - ответил мальчишка, и это была частая правда: мальчишка не был ни голубым, ни розовым, он был ни за белых, ни за красных, а был просто мальчишкой, совсем недавно приехавшим в город N и поселившимся с родителями и старенькой бабушкой в одной из "хрущоб" на этой самой окраине. "Не звезди! - тут же поправил его отсидевший и коротко рассмеялся голосом, не предвещавшим ничего хорошего. - Пидарасы! Заебали уже, бля! Давить вас всех надо, уничтожать!" - бескомпромиссно и более чем конкретно пояснил своё жизненное кредо этот самый отсидевший недоросль. А нужно сказать, что и он, и двое остальных, несмотря на свой сравнительно малолетний возраст, уже были идейными противниками всяких сексуальных - в смысле половой и даже эротической ориентации - отклонений, или, говоря по-другому, были убеждёнными гомофобами, то есть исповедовали мораль и религию этой самой городской окраины "Ну, а я здесь при чем?" - попытался было внести ясность и даже некоторую однозначность в этом щекотливо непростом вопросе уже слегка помятый и немного потрёпанный мальчишка. "А при том! Хуля ты, птенчик, пиздишь? Или ты, может, думаешь, что я в своей жизни не видел таких петушков, как ты?" - козырнул своим знанием жизни отсидевший. "Бля, да хуля там говорить! Видно, что педик!" - поддакнул старшему другу один из младших. "Ну что, птенчик? Раскусили мы тебя?" - вновь хохотнул отсидевший, уже смутно предчувствуя своим отсидевшим сердцем, в каком разухабистом направлении может сейчас продолжиться эта эксклюзивная встреча на совершенно безлюдной ночной улице... Да, всё правильно. Они, эти трое не очень далеких в своём развитии представителей пыльного социума, были, как это принято сейчас говорить, гомофобами, то есть идейными и прочими борцами с всякими извращенцами, и даже были не просто борцами, а бойцами истинными и даже, можно сказать, были арийцами. Но разве, мой читатель, мы не знаем с тобой, что всякая нелюбовь и даже - особенно! - жаркая ненависть в такой многогранной сфере, как сексуальная ориентация, есть лишь обратная, но извращенная в силу разнообразных причин сторона самой что ни на есть настоящей, но явно несостоявшейся либо прочими передовыми взглядами искаженной любви. Любовь-ненависть - это, читатель мой, две стороны-грани одной, в сущности, душевной медали. И потом, гомофобы ведь тоже люди, а всякий человек, будь он даже хоть семи пядей во лбу, способен, как известно, ходить и направо, и налево... ну, то есть, такова человеческая природа, которая появилась чуть раньше самых целомудренных и самых гуманных религий и прочих не менее научных достижений в области подзаборной сексологии... Ну, и вот, мой читатель: ночь, миловидный мальчишка, стоящий на ветру своей манящей доступности, и эти трое, не отягощенные излишком толерантности, но уже вполне оснащенные и даже отягощенные мощными стволами дальнобойной артиллерии... оставалось за малым - стволы расчехлить... "Ты, педик! - отсидевший пыльный недоросль толкнул мальчишку в плечо. - Хуля ты, спрашиваю, пиздишь? А, птенчик? Хуля ты стесняешься? А ну-ка, иди... иди, бля, туда!" - и недоросль толкнул мальчишку вторично - к кустам. А нужно сказать, что всё это происходило не буквально на улице, по которой проезжают трамваи и прочие личные и неличные средства передвижения, а несколько в стороне - за гаражами, почти в кустах, где уж точно никого не было в этот и без того безлюдный час и где мальчишка думал пройти-проскочить, сокращая свой путь домой. И вот - проскочил... "Ты - педик!" - словно нравственно упиваясь этим по-прежнему популярным на пыльных окраинах словом, в который раз произнёс уже полноценно состоявшийся в качестве патриота и гражданина недоросль, но в этот раз произнёс он это слово уже не только и не столько ради услаждения своего единственно правильного слуха, а и с целью сугубо прагматичной и даже для него, борца со всякими-разными извращенцами, практически необходимой: сказав "ты - пидар!", и сказав это безапелляционно и утверждающе, великовозрастный недоросль, гражданин-патриот и, как следствие из всего этого, пламенный гомофоб непонятно какой ориентации таким не бог весть каким изощренным способом миловидного пятнадцатилетнего мальчишку быть "педиком" элементарно назначил, и в этом - в такой расстановке понятий - была своя, сугубо гомофобская, логика. Ведь, читатель, на самом деле! Не могли же они, борцы-бойцы, стопроцентные мачо и вообще настоящие парни, возжелать позабавиться с пацаном-натуралом, то есть с таким же, как они сами, настоящим парнем! В мире парней настоящих и натуральных такое немыслимо, и настоящий и даже стопроцентный парень никогда подобного извращения не возжелает, и даже мысль о подобном извращении его может запросто вывести из земного равновесия! Другое дело - "педик"... или - "пидар"... или - вообще "голубой", - о, такие извращенцы для того и рождаются, чтобы нигде и никогда, ни при каких, даже самых что ни на есть военных обстоятельствах не попадаться им, настоящим парням, на их магистральном пути малобюджетного времяпрепровождения! Потому как они, настоящие парни, этого не только не любят, но и даже элементарно не выносят. И если какой иной заблудившийся птенчик вдруг оказывается рядом, то настоящие парни за недостатком ума почитают за честь, доблесть и даже геройство этого самого птенчика завафлить, офаршмачить, отпидарасить, то есть унизить и уничтожить, дабы не повадно было вылезать-высовываться этим педикам и прочим извращенцам из своих грязных притонов и ходить своими грязными ногами по земле, принадлежащей только им, натуральным парням и прочим не менее настоящим мачо с одухотворённо бритыми черепами... О, какая это правильная и потому повсеместно на пыльных окраинах и в прочих храмах жизнеутверждающая логика! И не только правильная и жизнеутверждающая, но и позволяющая время от времени борцам-бойцам и прочим лысым гомофобам разгружать свои переполняемые святой борьбой чресла, ибо, как мы уже проговорили, пламенная ненависть есть ни что иное как извращенная и потому бессмысленная по сути своей и уродливая по своей форме любовь... Вот такая, значит, получилась завязка: гуляли три настоящих неподкупных парня поздним вечером, и повстречался им педик... ну, то есть, если следовать исторической правде, повстречался трём недорослям, убивающим время, просто-напросто миловидный парнишка... да, всего лишь миловидный, и не более того - ни на йоту не более, но поскольку было уже поздно и даже безлюдно, а душа у бойцов и даже борцов со всякой нечестью жаждала приключений, в том числе и даже в первую очередь приключений половых и сексуальных, то, дабы поразвлечься без ущерба для арийского самосознания и прочего немаловажного имиджа, миловидного этого мальчишку "педиком" тут же назначили... ну, а дальше, как говорится, было уже совсем просто - логика у парней с пыльной городской окраины была простая и не замысловатая, как интеллект инфузории: коли ты педик, то - давай... становись, бля, в позу - подставляй станочек!"Ебать, бля... ебать таких надо!" - с этими словами молодой гражданин, то есть самый старший из трех умственно вечных тинэйджеров, уже успевший посетить с первым и даже вполне официальным визитом места не столь отдалённые, мертвой хваткой вцепился в мальчишкину чёлку, и сделал он это так удачно, что у мальчишки из глаз едва не брызнули слёзы. - Толян, крути ему руки! Ведём в кусты... " Надо ли говорить, что Толян, еще не совсем понимающий, какое захватывающее приключение сейчас будет разворачивать в самом что ни на есть реале, с послушной готовностью и даже собственным своим азартом тут же вывернул-заломил мальчишке руки! Так два бойца-борца вдвоем - и пока всего лишь при визуально суетливом соучастии третьего - полусогнутого мальчишку без труда ввели в ближайшие кусты, - все произошло, можно сказать, без каких-либо отягощающих рефлексий и разных-прочих малосвойственных настоящим парням прибамбасов. Продолжая едва ли не скальпировать мальчишку, старший недоросль, уже возбуждённо и даже сосредоточенно сопя, без труда опустил его вниз - и мальчишка, у которого, к тому же, были по-прежнему заломлены назад руки, оказался на коленях... Ну, а дальше, мой читатель, случилось то, что и должно было случиться, когда ты миловиден и юн и когда на пути твоей безнадзорности вдруг встречаются настоящие мачо и прочие убеждённые гомофобы... Сначала мальчишке давали в рот - сладко и торопливо вафлили его... по очереди вафлили - все трое... С торчащими залупившимися концами три настоящих парня с пыльной городской окраины, возбужденно сопя, кружили вокруг стоящего на ветру своей безнадзорности миловидного мальчишки и, то и дело поднося к его губам стволы своего оснащения, вынуждали его, стоящего на коленях, снова и снова сосать, каждый раз пытаясь впихнуть-всунуть как можно глубже... А потом мальчишку, слабо сопротивляющегося по причине внезапно снизошедшей на него смертельной усталости, без особого труда втроём опрокинули на землю, повалили-завалили на спину и - задирая ему ноги и одновременно сдирая с него брюки, а вместе с брюками и трусы, в один момент оголили, обнажили для собственного извращенного сладострастия белый мальчишкин зад... Понятно, что первым был тот, который уже топтал зону, - слепая, тупо вонзившаяся боль разодрала миловидному мальчишке анус, огнём обожгла-опалила промежность, но в ответ он смог лишь мучительно и безысходно промычать, ибо в это самое время один из бобиков, стоя на коленях с полуспущенными штанами и торчащим членом, вдавленной в лицо ладонью запечатывал мальчишке рот... Потом, когда зону топтавший кончил и, глядя вдруг опустевшими глазами, отвалил в сторону, миловидного мальчишку сноровисто и как-то перевозбуждённо быстро изнасиловал Толик... Потом, сопя и пыхтя, от того же самого перенапряжения никак не кончая, мальчишку мучительно долго насиловал тот, который до этого держал-зажимал рот... А потом они, три бойца невидимого фронта и вместе с тем непоколебимо пламенные борцы на фронте видимом, тихо пересмеиваясь, смотрели, как мальчишка встал с земли, как дрожащими руками натянул вместе с трусами брюки, как безучастно выпрямился, почти равнодушными глазами глядя на своих мучителей... "Вот так, птенчик! - удовлетворённо и уже без прежней упругости в голосе подытожил тот, который отсутствовал дома полтора года. - Ебали вас, пидаров, ебём и ебать будем! Пока вас, бля, всех не уничтожим! Так своим и передай! Правильно, парни, я говорю?" "Гы-гы!" - отозвались парни... да не просто парни, а парни настоящие, то есть такие, которые всяких извращенцев и прочих педиков ненавидят всеми фибрами своих ничем не отягощённых малобюджетных душ, - они, эти самые парни, уходили, и до мальчишки, стоящего на ветру своей одинокой судьбы, всё глуше и всё неразличимее доносились их затихающие, в ночной темноте растворяющиеся голоса: "Ну, ты, Генчик, ему и засадил! Я думал, он мне ладонь прокусит... " - "А Толян, бля, Толян! Тот уже давится, а Толян ему хуй вгоняет всё глубже... " - "Пацаны, а я... " - "Правильно! Так и только так с этими с этими извращенцами надо... "
Вот такая история... да, чуть не забыл! Незадолго до этого в иных городах и в городе N в том числе прошли-состоялись выступления униженных и оскорблённых засильем голубого цвета в палитре жизни. До иных городов нам дела нет, а в нашем сказочном городе - в городе N - наиболее деятельные и неравнодушные граждане, и особенно и даже прежде всего те, кому посчастливилось жить-и-плодиться на вечно пыльных городских окраинах, поднадзорно сбившись в приличных размеров стаю, преднамеренно, управляемо и громогласно пару часов клеймили содомитов, извращенцев и прочую нечестивую публику, мешающую им чувствовать своё душевное равновесие. О, мой читатель, кого там только не было, на том бесконечно целомудренном мероприятии! Прыщавые однозначные юноши в пору своих подростковых комплексов, благочестивые девственные старцы с непроходимо святыми ликами, придурковатого вида старушки - штатные божьи одуванчики... ну и, конечно, всякие любопытные, которые, как мухи на мёд, всегда слетаются по подобные мероприятия с целью духовного времяпрепровождения... и вот: все они, слившись в экстазе платного и бесплатного негодования, невинно ангельскими голосами ревели-скандировали: "смерть содомитам!"; ну, и прочие не менее толерантные и даже высоконравственные лозунги... В принципе, мой читатель, об этом весеннем обострении инстинкта самовыражения я и вовсе не стал бы упоминать в нашей сказке о братьях Ване и Ростике, поскольку за последние годы на городской площади и в ящике телевизора мы видели-перевидели самых что ни на есть разнообразных клоунов и ряженых, пьяных дирижеров и прочую вороватую шушеру, но вот к чему я об этом упомянул: на том целомудренном и не таком уж стихийном шабаше в первых рядах наиболее пламенных бойцов-патриотов нашего города маячил как раз таки этот самый недоросль, который за мелкий разбой был вынужден и даже принуждён отлучаться на полтора года от родного дома, и даже негодовал он не менее искренно, чем прочие святые люди... гвозди бы делать из этих людей! Так вот: вся эта не очень весёлая и даже преступная история... то есть, мой читатель, история ночная - в кустах, а не дневная - на площади, случилась-произошла не где-нибудь на диком африканском побережье, а случилась-произошла в нашем сказочно многогранном городе N, но не это вовсе и даже вовсе не это главное, - вспомнил я её, эту не ставшую повсеместно известной широкой общественности историю, исключительно потому... ты, надеюсь, помнишь, читатель, как маленький Ростик обжал-обхватил жаркими влажными губами полголовки Ваниного петушка, нижней губой при этом как бы невольно и даже непреднамеренно пощекотав уздечку? Так вот: от всей этой безоглядной и, не побоимся этого сказать, безответственной устремленности маленького Ростика к новым радостным ощущениям во всём теле Вани и даже немного в Ваниной душе вдруг возникло мгновенное желание грубо... да, совершенно грубо и неопровержимо напористо двинуть своим петухом маленькому Ростику в рот со всей что ни на есть молодой силой, с этой самой молодой силой вогнать его, то есть петушка, до самого кустистого обрамления и, обхватив ладонями, как тисками, стриженую голову маленького Ростика, тут же начать посредством целенаправленных движений с упоительной бесконтрольностью первобытного недоросля-тинэйджера с вечно пыльной городской окраины засаживать маленькому Ростику, как говорят в таких случаях люди сведущие, по самые помидоры... или - насаживать со всей своей шестнадцатилетней силой округлившийся рот маленького Ростика на себя - на вздыбленного, колом торчащего петуха, что, в глубоком принципе, одно и то же...
Словом, вот такие, тёмные и вполне примитивные, чувства возникли на какой-то смутный миг в Ванином теле и даже - частично - в его шестнадцатилетней душе... и я вдруг подумал, мой читатель: а что бы стал делать шестнадцатилетний Ваня, окажись он в ту летнюю ночь там, в кустах - в компании трёх молодых соотечественников экземпляром четвёртым? Держал бы руки? Суетливо, нетерпеливо помогал бы стягивать-сдёргивать с миловидного мальчишки штаны? Сопя и пыхтя, возбужденно и, подобно своим друганам-гомофобам, не совсем интеллектуально гыкая-ухмыляясь, засаживал бы своего всегда готового и даже беспринципного петуха по самые эти самые? Или, может, у Вани, студента первого курса технического колледжа, хватило бы душевной зрелости и по-настоящему мужского самопонимания воспротивиться происходящему и даже... даже - встать на защиту этого случайно оказавшегося на ветру всеобщей и частной судьбы миловидного пацана в пору своей только-только обозначившейся и потому ещё безответно хрупкой юности... Я, если честно, не знаю, как поступил бы Ваня: я недостаточно хорошо знаю Ваню... но мне, мой читатель, тот Ваня, которого я знаю, студент первого курса технического колледжа, чем-то нравится, и потому... потому - мне искренне хочется верить, что Ваня, даже если б он жил на пыльной городской окраине, где социум порождает сознание и откуда вечно праведные люди постоянно рекрутируют комплексующую недоросль в ряды понятно какие, он бы всё равно... да, всё равно бы он, то есть Ваня, студент первого курса технического колледжа, не уподобился бы тем бесконечно мужественным и полноценно настоящим парням, которые днём с пеной у рта едва ли не с упоением клеймят "содомитов" и прочую "нечисть", а по ночам в качестве увлекательного приключения сомнительно девственную дневную теорию трансформируют в не лишенную некоторой пыльной приятности практику...
Во всяком случае - и я должен это со всей беззастенчивой определённостью констатировать - у Вани хватило ума и даже душевного интеллекта не поддаться тёмному искушению, на какой-то миг мелькнувшему в его душе... и Ваня, сам не заметивший и даже не осознавший, на краю какой бездны-пропасти он недолго стоял, уже в следующее мгновение предоставил маленькому, но мудрому в силу своей бесконечной и даже бескрайней любознательности Ростику самому решать, что делать, когда делать, и главное... да, это самое главное - как делать. И маленький Ростик, какое-то время в состоянии изучающего ознакомления подержав свои губы на полпути, двинул губы дальше - маленький познающий Ростик, сильно округляя губы, вобрал в рот сочную головку Ваниного петушка полностью, то есть всю, и - губы маленького Ростика жарко сомкнулись... Бедный Ваня! Затаив дыхание, глядя на всё это неизъяснимое блаженство сверху вниз, голый Ваня стоял в серебристом лунном свете, бесплатно льющимся в комнату из звёздной безграничности, и даже не шевелился, осознавая всю бесконечную сладость этого безгранично древнего и вместе с тем вечно юного сказочного действа, - держа пальцами одной руки Ваниного петушка как раз посередине, а ладонью руки другой обхватив и даже неопровержимо удерживая голого Ваню за бедро, словно боясь, что Ваня, стоящий на ветру своего наслаждения, вдруг исчезнет-испарится, маленький Ростик осторожно пошевелил губами, и в то же время Ваня ощутил-почувствовал, как язык Ростика совершенно непроизвольно скользнул по уздечке... бедный, бедный Ваня! - он, конечно же, хотел, чтобы маленький Ростик делал всё побыстрее и более энергично, но - держа головку Ваниного петушка во рту, маленький Ростик снова замер.
- Росточка, губами... губами подвигай! Головой... - не выдержал Ваня этого изощрённо неторопливого и даже необъяснимого для него, для Вани, промедления. Непроизвольно желая помочь Ростику, Ваня всё ж таки двинул своим петушком по рту маленького Ростика... но разве мог малоопытный и даже совсем неопытный Ваня, студент первого курса технического колледжа, рассчитать свой блицкриг с точностью до сантиметра! Маленький Ростик тут же протестующе замычал, не выпуская, впрочем, петушка изо рта, но вместе с тем выталкивая его, слишком нетерпеливого, упругим языком назад, и Ваня тут же забрал свои слова обратно.
Маленький Ростик, между тем, то ли Ванины слова услышал, осознал и, не медля, взял их на вооружение, то ли руководствуясь неким слепым и потому совершенно непроизвольным инстинктом, осторожно, то есть совсем не так разухабисто и прытко, как это бывает в реальной жизни, задвигал стриженой головой, отчего его губы заскользили хоть и без особого размаха по сдвинутой крайней плоти Ваниного петушка, но - тем не менее... и снова Ваня почувствовал, как от невидимой, но вполне осязаемой сладости конвульсивно сжалась и без того непорочно сжатая дырочка его ануса... руки Ванины, до этого бесхозно и как бы ненужно висевшие вдоль тела, непроизвольно приподнялись - и Ваня горячими ладонями несильно сжал плечи маленького любознательного Ростика, с невинным сопением сидящего перед ним, перед Ваней, на краю постели... в тот же миг одна рука, наиболее инициативная, скользнув по плечу и даже по шее, раскрытой ладонью оказалась у Ростика, без какой-либо особой амплитуды, но, тем не менее, с увлечением и даже с неоспоримой уверенностью колыхающего головой, на стриженом затылке, - Ваня, чуть придерживая голову маленького Ростика, вновь попытался принять посильное участие в этом всё ж таки совместном мероприятии: чуть сжимая булочки-полусферы, а проще говоря - совсем незначительно двигая бёдрами, Ваня стал делать скромные, но от этого не мене увлекательные встречные движения своим петушком во рту маленького Ростика, и даже не петушком, а одной только петушиной головкой... и, нужно сказать, Ростик на этот раз не воспротивился, - теперь маленький Ростик сидел с округлённым влажным ртом, а Ваня, ладонью придерживая его стриженую голову, ритмично скользил взад-вперёд во рту послушного Ростика своим окаменевшим от безоглядной сладости шестнадцатилетним петухом...
И понятно, что бесконечно и даже безоглядно долго всё это продолжать не могло, - в туго сжатом, девственно стиснутом анусе Вани уже не просто покалывало, а зудело и гудело, а сам анус, точнее, непорочные мышцы сфинктера конвульсивно и даже неуправляемо сжимались, и хотя видеть этого никто не видел и даже видеть не мог, но ощущение у шестнадцатилетнего Вани, скользящего своим членом во рту маленького Ростика, было именно такое... чувство сладострастия и даже наслаждения нарастало, стремительно нарастало - и вдруг... маленький Ростик даже не понял, что к чему, - Ваня, рывком вырвав своего петушка из теплого и бесконечно сладкого рта любознательного Ростика, тут же схватил свой член рукой, и на губы и нос маленького Ростика из петушка, точнее из раздувшейся головки со свистом и даже с шипением брызнула горячая и необыкновенно обильная струя... и тут же - еще одна... и - ещё... казалось, что Ваня, совершенно утративший всякий контроль над своей безоглядной юностью, просто-напросто хочет омыть-оросить Ростика на всю оставшуюся жизнь, - спермы было так сказочно много, что она, горячая и даже обжигающая, тут же потекла по губам растерявшего Ростика к подбородку...
- Росточка... - то ли выдохнул, то ли безнадзорно прошептал голый Ваня, шестнадцатилетний студент первого курса технического колледжа... и, внезапно опустившись перед маленьким Ростиком на колени, стремительно прижал мокрое лицо бесконечно любимого Ростика к лицу своему, одновременно целуя маленького Ростика в губы, в нос, в подбородок, в щеки сквозь чуть солоноватый вкус своего лунного наслаждения...