Когда же затих этот ее крик, до ушей Ванессы явственно донеслись два звука. Первый звук издал тауз, шлепнувшийся на ковер, а второй звук, столь же безошибочно узнаваемый, издали спускаемые брюки викария.
— Нет... Нет... Пожалуйста, не надо, — донесся слабый всхлип девушки, но для викария он означал лишь ее капитуляцию. Этот распутник в личине священнослужителя прекрасно понимал, что в подобных обстоятельствах не может и не должно быть никаких чувственных прелюдий, кроме тех, которые он ей уже предоставил, и сейчас необходимо немедленно переходить к исполнению своих непосредственных похотливых желаний.
— Раздвинь ноги! — бесстрастно, как проделывал уже много раз раньше, приказал он, и с этими словами крепко сжал бедра Ванессы с обеих сторон своими широкими ладонями, а после поднес разгоряченно навершие своего члена к пылающей попке девушки, коснувшись завитков волос и набухших губ ее киски.
При первом же прикосновении у Ванессы вырвался сдавленный звук, она вильнула бедрами в надежде ускользнуть, однако он крепко удерживал их, а головка его члена казалась настолько налитой и горячей, что помимо страстного желания, ее охватило и щемящее чувство тревоги.
— Стой спокойно, девочка! Подними свой зад выше! — прорычал святоша, которому доставляло бесконечное удовольствие грубо драть самку в первый раз, когда ее попка чуть не лопалась от жара.
— Ооооууууууу! — протяжно застонала Ванессы, потому что сразу же после этих слов красновато-пурпурная стрела начала прокладывать свой путь между цепкими стенками ее любовной пещерки, проникая внутрь медленно, дюйм за дюймом, и по мере своего проникновения заставляла Ванессу бешено, но тщетно, дергаться и извиваться в его сильных руках. Вложив в ее сладкие ножны еще четыре дюйма своего пульсирующего органа и найдя ее гнездышко таким сочным и желанным, викарий без труда пошевелил своим членом, а после еще сильнее навалился на ее спину и перенес свою хватку с великолепно изогнутых бедер на свисающие тыковки ее грудей, затвердевшие соски которых хорошо говорили о другом, скрытом, состоянии чрезвычайного возбуждения Ванессы.
Как всегда, в такие минуты чувственного экстаза, святого отца переполняли жгучие и развратные мысли. Издав несколько неконтролируемых стонов, он на мгновение напрягся, что оказалось столь же саморазоблачающим для него, сколь и вожделенным для их обоих, а после одним сильным ударом, с рычанием, полностью вонзил свой твердый член во влажное обволакивающее святилище Ванессы.
Но даже в этом случае преподобный Персиваль Джабстоун знал, что при первом акте любви с молодой женщиной или еще более молодой девушкой, после того как ты обработал ее попку, нельзя быть слишком грубым в речах. Эротическая дисциплина, как он ее понимал, лучше всего внедрялась и усваивалась женщиной при повелительном молчании, в тот момент, когда ею грубо овладевают, — так, как сейчас овладевали Ванессой.
После этого Ванесса уже не сопротивлялась. Подергивания и извивания ее пылающего задка, превратившегося в раскаленный шар плоти у его живота, свидетельствовали скорее о нарастающем удовольствии, чем об остатках сопротивления. Ее голова все еще оставалась опущенной, а лицо зарытым в подушках, но затем викарий, продолжая ласкать одной рукой ее коричневые торчащие соски, другой рукой крепко взял ее за подбородок и рывком поднял лицо, заставив смотреть затуманенными глазами на разноцветные обои на стене ее спальни, в то время как его пульсирующий член начал свои движения взад и вперед в ее теле, облегчая себе путь.
Викарий гордился тем, что никогда не забывал о необходимости дисциплинарного наказания для молодой женщины, чья попка предавалась огню ударами березовой розгой, ремнем или плетью. Поза земного поклона, или поза просительницы, в которую она ставилась, должна была быть правильной, и, если это бывало необходимым, она должна была соответствующим образом держаться. Прежде всего, ее лицо не должно прятаться от кажущегося ужасного стыда или смущения, а должно быть обращено вперед, рот должен быть приоткрыт, — так, как это часто происходит во время выразительного изумления, вызванного смесью удивления и желания.
Что же касается самой Ванессы, то несмотря на все ее прежние сомнения и опасения, в ней уже начал разгораться огонь страсти. Сопя и фыркая, с шипением выпуская воздух из изящно расширившихся ноздрей, она чувствовала, что исступленно заполняется вожделением, пока неумолимый и безжалостный члена викария неутомимо долбил взад и вперед, вбирая в себя всю ее сладострастную дань. И все же она хранила молчание, сдерживая свои порывы, но уже по другой причине, нежели викарий, — по причине уязвленной гордости.
Чувствуя дополнительную смазку, производимую ее выделениями, священник жмурился от испытываемого им несказанного удовольствия, заставляя ее разгоряченную попку снова и снова сильно биться об него, пока он обрабатывал ее своим крепким стволом, пульсацию которого Ванесса чувствовала своей сжимающейся норкой. Оба тяжело дышали, и хотя на ее лице промелькнуло едва заметное выражение протеста и раздражения, когда он скользнул рукой под ее гордый подбородок, и поднял его вверх, все же Ванесса не сделала ни малейшей попытки опустить голову.
Она получала, принимала, вбирала в себя настоящий символ мужской мощи, испытывая благоговейный трепет и огромное возбуждение от его похотливой власти над ней, и даже иногда — как бы тайком! — старалась прижаться к нему своими сверкающими ягодицами. Слабо постанывая, она вошла уже во второй или третий водоворот оргазмического наслаждения, взбивая под собой покрывало и с вожделением орошая яйца викария своим любовным соком, пока они покачивались под ее жадной киской.
Почувствовав ее экстаз, он стал чуть громче ворчать от удовольствия, хотя все еще старался удерживать себя в одобрительном молчании. Перестав ласкать ее острые возбужденные соски, он провел освободившейся рукой по внутренней части ее крепких бедер, издал глухой стон животного наслаждения, погрузился в нее под самый корень и начал выбрасывать длинные густые порции своей животворной спермы в блаженно сжимающуюся щелку Ванессы.
— Мммммммммм! — только и замычала Ванесса, не позволив другим звукам слететь с ее губ, когда почувствовала, как мощные струи пузырятся и текут в ее изголодавшейся пещерке. Тем временем викарий, вколачивая в нее свой мощный инструмент, энергично накачивал ее, высвобождая всю накопившуюся в его чреслах энергию, пока не излил внутрь нее последние жемчужины.
Исторгая из себя последние запасы, он держал задок Ванессы крепко прижатым к себе, всем телом ощущая приятную пухлость ее ягодиц, и только когда он убедился, что все кончено, его длинный толстый член медленно начал выходить, задержавшись на мгновение у складок любовных губок. Когда же его блестящий стержень наконец выскользнул из них, он спокойно произнес:
— Ложись в постель, мисс Маркхэм!
Извиваясь всем телом в попытке одновременно повиноваться ему и хоть как-то прикрыть свою наготу, Ванесса, испытывая дурноту и головокружение, полностью приоткрыла ему свою густо покрытую сливками киску, завозившись с простыней, будто ребенок, который прячется под одеялом в темноте. Когда же святоша медленно расправил свое платье и снова застегнул брюки, из-под простыни была уже видна только макушка ее согбенной головы.
— Так и лежи. Позже я вновь зайду к тебе, чтобы уделить внимание, — пробормотал он, сделав паузу, как будто хотел сказать что-то еще, но потом передумал. Не издав больше ни звука, он удовлетворенно кивнул сам себе и спустился вниз, где вскоре появилась фигурка безмерно удивленной горничной.
— Дочь моя, ты ни в коем случае не должна беспокоить свою госпожу! Она не желает этого!
— Да, сэр, я понимаю, сэр, но когда хозяин вернется домой, что я ему скажу, сэр? — затараторила горничная, вкладывала один невысказанный вопрос в другой. Хитрый священнослужитель хорошо понял ход ее мыслей.
— Мэри, ты можешь просто сказать, что она в постели. Кстати, я не припомню, чтобы видел тебя среди своей паствы. Я надеюсь, что очень скоро получу от этого удовольствие.
— Ээээ... Сэр... Да, сэр, но я не умею хорошо читать и не знаю слова гимнов и...
— Ну-ну, моя девочка, неужели ты думаешь, что я сам не научу тебя этому? — спросил викарий, приподнимая пальцем ее подбородок, как он часто делал, когда хотел удержать девушку на месте и обратить на себя ее внимание.
— Ну, если вы так говорите, сэр... — промямлила Мэри, чье желание пойти в церковь едва ли было таким насущным.
— Приходи как-нибудь вечером ко мне домой на следующей неделе. С твоей хозяйкой я все устрою так, что ты будешь свободна. Там я научу тебя тому, что ты наверняка захочешь узнать, — последовал веский ответ.
Сама Мэри увидела в его глазах больше, чем он полагал, и тихонько шмыгнула носом вслед его удаляющейся спины, словно говоря: «Я не уверена, что смогу» — ибо она не сомневалась, что во многих отношениях он был умным и опытным дьяволом-искусителем, и не в последнюю очередь это касалось Ванессы. Однако в отношении к своей госпоже Мэри благоразумно решила хранить осторожное молчание, по крайней мере, на какое-то время. То, что делают эти джентри, [здесь: люди благородного происхождения – прим. переводчицы] ее не касается, решила она, — если только ей не разрешат делать это вместе с ними.
Полная тишина, стоящая в комнате наверху, говорила горничной о многом, но успокаивала Ванессу, которая все еще испытывала столько ощущений и гонялась за таким количеством мыслей, что походила на человека, который одной сетью ловит одновременно дюжину бабочек.
Боль и жжение в ее ягодицах, стыд от ее раздевания, вторжение не знающего жалости члена в ее мохнатое естество, наряду с воспоминаниями о предыдущей ночи и о ее новом и робком объятии с Мэри сегодня там, внизу — все это нахлынуло на нее одновременно. О, как же сладко было целовать и ласкать эту девушку, говорила сама себе Ванесса, хотя часто в путанице своих ощущений она отпускала от себя эту мысль, чтобы подумать о символе мужской мощи викария и том, как он, должно быть, выглядел, вторгаясь в нее. Дерзкий, наглый, ужасный, чудовищный, но такой чудесный и сладкий член, и то незабываемое ощущение, когда он вспахивал ее киску, — все это не было похоже ни на один опыт, который она когда-либо испытывала ранее. Но все же точно такие же чувства она испытывала, лежа рядом с Мэри, и это тоже было так же восхитительно. О, как же это странно и необычно, и что же это за женщина, и откуда она вдруг появилась здесь? «Я хочу покориться... я не хочу покоряться», — мучительно размышляла Ванесса, время от времени раздраженно двигая бедрами под одеялом, как будто хотела еще... будто хотела еще больше наслаждений.
А в это время внизу Мэри, охваченная унынием и скукой, украдкой прикладывалась к бутылке с шерри. Выпив еще пару бокалов, горничная начала чувствовать себя томно и игриво, а все вокруг начало представляться как-будто в тумане.
Именно в таком виде Реджи и обнаружил девушку по возвращении. Он забыл свой ключ и дважды безуспешно звонил, прежде чем протопал в заднюю часть дома и вошел через заднюю дверь, где на кухне и обнаружил горничную, развалившуюся на стуле, с широко расставленными ногами, задранной юбкой и уютными пальцами между бедер, которыми она мечтательно играла со своей киской.
— Ой-ой-ой, сэр!!! — воскликнула она при появлении хозяина, вскочила, не удержалась и снова плюхнулась на свое место, заставив Реджи с изумлением посмотреть на нее.
— Мэри, ты что, напилась? — спросил он, и совершенно напрасно, потому что почти пустая бутылка и бокал, стоявшие на столе перед ней, а также едва ощутимые испарения, исходившие от ее губ, были достаточно красноречивыми.
— Нет, нет, что вы... — пробормотала Мэри, потом хихикнула, икнула и сунула подол своего платья между ног, затянутых в черные чулки.
— Я займусь тобой позже, Мэри, — отрывисто объявил Реджи, но сказано это было скорее для того, чтобы скрыть его собственное смущение, потому что девушка была чертовски привлекательна, к тому же он уже побывал в ней, и воспоминания об этом прекрасном моменте начали вновь наполнять его мужской силой. Однако ему нужно было помнить о присутствии сестры.
Пройдя мимо горничной, он направился было в гостиную, но тут Мэри, казалось, очнулась от своего полузабытья и сказала, снова икнув и хихикнув:
— Приходил викарий, сэр, а госпожа уже в постели.
— Аааа, — протянул Реджи, и хотя сам викарий уже покинул комнату наверху, ему показалось, что он может добавить к сказанному еще что-то, но промолчал и плотно закрыл дверь за девушкой.
Учитывая, что священник тут уже побывал, Реджи на мгновение задумался, поднимаясь наверх. «А ведь он вполне мог бы сдержать свое слово...» Эта мысль заставила его ускорить шаги, и он быстро подошёл к двери Ванессы, открыв ее без стука, и сразу же увидел скорчившуюся фигуру своей сестры под покрывалом, а еще ее одежду, разбросанную на полу, которой, к тому же, оказалось еще больше, чем накануне.
— Мэри? — послышался слабый голос из-под простыни.
— Нет, моя дорогая, это я.
— О, Реджи, прошу тебя, уходи! — робкий стон донесся от Ванессы.
— О, нет, моя дорогая! — твердо ответил Реджи. У него за спиной, казалось, замаячила, если не сама фигура святого отца, то несомненно его тень, как будто ожидавшая его следующих действий. Сам Реджи не сомневался, что он должен был делать — ее панталоны валяются здесь, платье там, нижняя юбка сброшена на пол... Боже мой, Ванесса, должно быть, почти — да нет! — совсем обнаженная!
— Ааааааа! — это был следующий звук, который донесся от Ванессы, когда в одном прыжке Реджи оказался на кровати и смахнул с нее покрывало почти до щиколоток.
— Реджи! Нет! Не смотри сюда! О, нет! Ааааааа!
— Ах ты, красавица, ты дьяволенок, ты была такой непослушной с викарием, да? — требовательно спросил ее брат, увидев наконец воочию округлое совершенство ее все еще покрасневшего задка, благородную выпуклость ее грудей и пышный кустик ее холмика Венеры.
— Ты не должен смотреть на ме...! — воскликнула Ванесса, но тут же — уп! — она захлебнулась, замолчав на полуслове, когда его рот прижался к ее бархатным губам. Ее обнаженное тела, ее груди, начали извиваться то в одну, то в другую сторону, когда она тщетно пыталась не поддаться искушению его пальцев, которые, казалось, были повсюду.
— Нет! Нееет! Нееееет!!! — несколько раз приглушенно вскрикнула девушка под напором его страстных поцелуев, но ощущение ладони, скользнувшей по ее упругим соскам, а затем нырнувшей к ее пухлым, по-прежнему влажным губкам ее киски, оказались слишком сильным для молодой женщин. К своему изумлению она обнаружила, что позволяет своему языку ласкать язык брата, тогда как ее мятежные бедра начали медленно раздвигаться.
— Любовь моя, я так давно этого хочу! — от нахлынувших эмоций Реджи чуть не задохнулся, одновременно пытаясь высвободить свой неистовый член.
— Нет! Не говори... не надо так говорить... о, Реджи, твои руки... — ее голос был невнятным, слабея с каждой секундой... Но она бормотала свои протесты даже тогда, когда кончик ее языка коснулся его, даже тогда, когда его звеневший от напряжения орган коснулся ее бедра, заставив ее произнести последнее задыхающееся, умоляющее и все же такое беспомощное слово: «Нет!»
— Да, моя милая, да! Это я! Это я собираюсь вспахать твою киску прямо сейчас!! Сейчас, когда ты только что была отшлепана!!! — похотливо рычал Реджи, дергаясь на ней, пока не придавил собой ее протестующее тело к кровати.
— Реджиииииии! — закричала Ванесса, демонстрируя гораздо меньшую сдержанность, чем при викарии, а между тем налитая красная головка его затвердевшего до состояния камня инструмента уже проникла между ее пухлыми влажными губками и устремилась внутрь в шелковистую и жаркую гавань.
И этот крик, этот пронзительный крик, — он единственный достиг ушей Мэри, которая, как это в определенные моменты бывает со всеми, вздрогнула от мгновенного осознания того, что должно было сейчас произойти.
— Я уже бегу, мэм! — отозвалась горничная, хотя и не так громко, чтобы кто-нибудь из лежавших на кровати мог ее услышать. И в дикой, яростной борьбе их сцепленных тел они не заметили, как служанка поднимается по лестнице, по дороге небрежно сбрасывая с себя чепец и фартук.
Сопящие, задыхающиеся, целующиеся звуки донеслись до Мэри еще до того, как она подошла к двери, которую Реджи в спешке оставил приоткрытой. Ванесса первой заметила ее входящую фигуру, вскинула одну руку, которой, — как она с удивлением заметила, — до этого обнимала брата за шею, и протянула ее к девушке, умоляя в кажущемся отчаянии:
— Ооууу, Мэрииии, оооооо!
Но в этот момент горничная сама наслаждалась видом чересчур яростно работающих ягодиц Реджи и Ванессы, извивающейся в ответ на его движения.
— Боже мой, мэм!!! — задохнулась Мэри, хотя это был крик не обвинения, а скорее восхищения. Не думая о том, что может последовать за ее действиями, она опустилась рядом с тяжело дышащей парой и обвила руками шею Ванессы, покрывая поцелуями ее лицо и возбужденно приговаривая:
— Потрясающе, мэм, это так здорово, как же это здорово!
— Ммм... Ммммм...! — промычал Реджи, пытаясь произнести имя служанки, но он был уже так близок к тому, чтобы зафонтанировать своей спермой, что все остальные чувства, казалось, покинули его. Более того, бросив один мимолетный взгляд на возню его перевозбужденного поршня прямо возле покрытой шерсткой киски своей госпожи, Мэри обратила все свое внимание на лицо Ванессы, стараясь не упустить на нем ни малейшей перемены.
— Останови его! Останови!! О, Мэри, он... он... он сейчас войдет в меня!!! — всхлипнула Ванесса в отчаянии от вновь затопившего ее желания и одновременно от недоумения, что такие вещи можно не только делать, но и видеть.
— О, нет, нет мэм! Это же приятно, это же так приятно! Ну же, давайте, пусть он это сделает! Пусть сделает с вами! — сладко пропела Мэри в ответ, целуя те самые губы, которые произнесли те слова, и дерзновенно просунула руку между их телами и погладила возбужденные любовью соски Ванессы.
— Кооо...!!! Кооончаююююю...!!! Дааа...!!! Дааааааа!!! — задохнулся в экстазе весь напрягшийся Реджи, приподнявшись на передних руках, а Ванесса, несмотря на все свои жалкие протесты, сжала его взрывающийся член в своем уютном гнездышке, почувствовав первые вибрирующие струи, изливаемые ее вторым мужским органом за день, и застонала: «Нет, нет, нет!» — прямо в рот Мэри, пока горничная нежно гладила ее по щеке.
— Прекрасно! Чудесно, это так чудесно, мэм! Как же это чудесно! — ворковала Мэри.
— Аааааххххххррррр! — ахнула Ванесса, испустив свои собственные жемчужные брызги и одновременно всасывая в себя бурлящую сперму своего брата. И было уже поздно, слишком поздно, было уже невозможно как-то остановиться и что-то менять.