Всему на свете есть предел, не понимает это либо очень глупый человек, либо очень больной. Яна длительное время разрывалась между первым диагнозом и вторым: «Игорь, кто ты? Что с тобой такое?» — этот вопрос так и застыл в стеклянном взгляде тридцати 18 летней женщины, а её муж всё приговаривал:
«Ну, Яна, ну, не сердись... Я ведь не предлагаю ничего окончательного. Ты же знаешь, вы для меня самое дорогое...»
Данил напрягся. Яна с неловкостью слушает его дыхание. Мгновения наслаиваются одно на другое, не создавая очевидной последовательности. Ночь кажется туманной, обстоятельства спутанными. В конце концов Яна различает в темноте мигающий огонёк, и это в кои-то веки возвращает чувство реальности. Жизнь предстаёт настолько реальной, что выносить её становится не так уж и просто.
После стольких лет размеренной семейной жизни Игорь явил свою затаенную сторону. «Откуда она в нём? Откуда в человеке, которого она знает как... как никого другого, такие секреты? Как ТАКОЕ вообще можно скрыть?!...» Она бы ни за что не заподозрила в нём какие-либо «наклонности», «странности». Тем более такие мрачные. Не может быть, чтобы за 15 лет брака Яна не изучила мужа до мельчайших деталей. Неужели она так слепа? А ведь всегда считала себя проницательной.
Не подобрать мягких выражений, вмещающих всю подлость, которой подверглась Яна. Она до конца отказывалась верить, что Игорю действительно нравится видеть её и их чадо в подобном «союзе». Может, он бредит? Может, это временное помешательство? Если так, то всё ещё страшней, ведь сделанного уже никак не вернуть.
«Ну, Яна, ну... Ну, перестань, ну... ну, вы для меня самое дорогое...»
Как знакомый человек вдруг может оказаться таким чужим? И с этими словами он ещё лезет целоваться? Требует взаимности? Ну уж нет.
Яна отворачивается, чтобы тут же утонуть в глазах напуганного Данила.
— Господи, Данилка... что он тебе наговорил?
Данил не требует ласки: он слишком напряжён, чтобы что-то требовать. Яна не сразу понимает, как себя вести, и застывает, глядя в его глаза. Доверившись привычке, шепчет набор каких-то привычных фраз. Она буквально чувствует трепет Данила, его страх, его неуверенность... и то, как он опьянён происходящим. Это неправильно. Нужно сопротивляться, чтобы не заразиться чем-то схожим.
«Не бойся, — хочется сказать ей, — я-то уж точно не сделаю тебе ничего плохого.» Но она не говорит этого, а лишь бестолково пытается поймать в глазах Данила точку опоры, поддержку и для себя.
Печать непотребства стоит на всей этой ситуации. Всё кажется зыбким, нереальным. Семья как обитель чистоты и благочестия — — этот ангельский идеал безусловного доверия, любви и преданности подвергся безбожной профанации. Если бы Яна была более суеверной, она назвала бы это бесовщиной, Игоря — бесом, а Данила — введённым в заблуждение невинным агнцем.
В один из дней Данил сам пришёл к ней просить прощение. Его исповедь была полна самобичеваний и отвращения к себе. Яна ужаснулась, в какие психологические противоречия вогнал себя Данил с любезной подачи своего папочки.
«В твоём возрасте это нормально, — успокаивала его Яна, с ужасом осознавая, что говорит словами мужа. Ведь именно Игорь постоянно ссылается на «нормальность», приписывая её всему подряд, а потом доходит и до того, что «мы сами в той или иной мере определяем норму».
— Не нужно устраивать философских диспутов, — говорит он, — я ведь просто хочу слегка переиначить наш семейный досуг с учётом новых интересов Данила. Или ты хочешь, чтобы он навечно остался озабоченным подростком?
Яна скептически хмыкает:
— И что ты предлагаешь? Чтобы все родители вовлекали в это дело своё потомство?
— Нет, Яночка... Ну зачем ты опять раздуваешь из этого мировую проблему? Это никого кроме нас не касается. Я ведь уже сказал: Данил сам об этом только и думает.
— Он сам так сказал или ты ему любезно втемяшил? Да и что это меняет?
— Не веришь мне? Хочешь, чтобы он сам сказал?
— Нет, не хочу! Отстань от меня.
Но всё произошло до крайности сумбурно. Данил сказал ей. Однако совсем не так, как можно было ожидать. Никакой псевдоинтеллектуальной чепухи в духе отца. Сплошные эмоции, зашкаливающие в порыве раскаяния. Он сорвался, и это уже не было «чьей-то» извращённой прихотью. Выходит, в чём-то Игорь не врал, хотя и выставил всё в превратном свете. У Данила действительно была проблема, и Яна не имела права отмахнуться, не говоря уже о том, что в ней резко вспыхнуло осознание собственной нужности именно в качестве матери, заботливой и гуманной. «Чисто женские» соображения вдруг отошли на второй план.
«О чём я вообще думаю?! — возмутилась себе она. — Ведь это я совершаю ошибку, строя из себя непонятно кого. А ведь я в первую очередь мать и всегда ей останусь.»
Именно это она тогда сказала Данилу. И сейчас в очередной раз это повторяет, пока Игорь вертится с камерой, как назойливый комар. («Надо бы забрать её у него...» — мелькает мысль.)
Член Данила выглядит аккуратным, красиво изогнутым. От языка он легонько подрагивает. Рядом маячит нелепо вспухший, большой и неэстетичный член Игоря — его Яна демонстративно игнорирует, поглядывая в обектив со злостью, едва Игорь приближает цифровик к её лицу.
«Ну, Ян, ну не сердись, солнышко!» — сюскает он при этом. Но она лишь раздражённо закрывает глаза. Выглядит это крайне неоднозначно. У Данила сжимается сердце при виде того, как она хмурится, пытаясь оставаться невозмутимой. ***
Когда Игорь впервые заикнулся об этом, они чуть было не разругались. Возможно, акценты были расставлены не в тех местах. Он был удивлён, сколь ранима оказалась Яна на всего лишь мысли вслух... Кроме того, ведь тогда, на юге, она без видимого стеснения позволила вовлечь себя в соитие с молодым человеком: тогдашнее сходство с сыном скорее по-доброму забавляло, чем отталкивало. Конечно, разницу отрицать нельзя, но всё же, зачем так реагировать?
Понадобилось немало времени, чтобы крамольная мысль пустила корни и прижилась — мысль о предосудительной близости. И вот наконец-то Игорь наблюдает её непосредственное воплощение, сохраняя драгоценные моменты в «семейный фотоальбом» — сначала на флэшку камеры, а затем и на жёсткий диск, где накопилось изрядное количество материалов с участием строптивой жены.
«С днём рожденья, сын!» — треплет он волосы побледневшего Данила. Тот изо всех сил вжимается в мякоть дивана, пожирая глазами увлечённую Яну. ***
Чем целенаправленней становятся её усилия, тем настойчивей она повторяет про себя мысль о том, как дорог ей Данил, как она любит его, несмотря ни на что, и что всё это, если подумать, — сущий пустяк. Ерунда. В самом деле: их связывает гораздо более глубокая и важная связь. Для Данила Яна столь же невинна, как он для неё.
Эта мысль так увлекает Яну, что она не сразу осознаёт порочный автоматизм своих действий, их откровенную непринуждённость, возведённую в многолетнюю привычку. А когда осознаёт, её до кончиков пальцев охватывает гипертрофированная стыдливость.
Долго так продолжаться не может. Возбуждение нарастает. Чувство реальности вновь уступает место череде отдельных мгновений, вплавленных одно в другое жаром нездоровой страсти. Огонёк цифровой камеры смазывается, отступая на задний план... ***
Ещё одна причина, из-за которой Яна долго злилась — пароль от «нужных» папок уже давно был в распоряжнии Данила. Доверие доверием, говорила она, но ведь всему есть предел. Довольно обидно, когда твоё мнение никто не спрашивает — именно так поступил с ней Игорь. Он постоянно ссылался на разрыв поколений, оправдывался заботой о семейных ценностях.
— Ты же не хочешь, чтобы наш Данил погряз в смрадном ворохе интернет-содомии, утратив всякое представление о прелестях христианского брака?»
— Что-то сомневаюсь, что отцы церкви одобрили бы твой энтузиазм....