Часть 1
Подкатегория: без секса
Он сидел в проходном дворе, дворе, через который я проходил раньше сотни, тысячи раз. Сидел в глубине, достаточно далеко от пешеходной дорожки, уже скрытый в темноте наступившей ночи, но присутствие там человека выдавал огонёк тлеющей сигареты, то тусклый, то становящийся ярким, по мере того как Он затягивался. А у меня в зажигалке кончился газ. Подошёл просто чтобы прикурить. И только уже подойдя вплотную, я разглядел его. Скулы широкие, нос прямой, горбинка, хищные крылья, упрямо сжатые губы, лоб идеально высокий, волосы под насадку на 2.5 см. Взгляд исподлобья, снизу вверх. Может быть, конечно, это было лишь потому, что, сидя, он был ниже меня по уровню, но всё же было очевидно, что такая манера была для него естественной. Так обычно смотришь, когда видишь перед собой агрессию. Когда сталкиваешься с ней постоянно. Но глаза... Я никогда не видел таких огромных глаз. Настороженность и отрешённость. Ум и чувственность. Боль и бездонность. Они подчиняли. Они делали тебя рабом. С самого первого мига, в ту же секунду, не оставляя никаких шансов, никакой возможности отступления...
- Дай зажигалку.
Пауза. Моментальная концентрация взгляда. Внимательность и оценка. Взгляд, не оставляющий незамеченной ни одной мелочи. Сверху вниз и прямо в глаза. Рука в карман, и молча протянутая мне зажигалка. На открытой ладони - и не взять, не прикоснувшись. Лёгкая дрожь, но вида подавать нельзя - ни в коем случае, потому что нужно соблюдать правила чёрт знает кем, когда и зачем придуманной игры, но явно навязанной нам обществом и правилами приличия. Нужно обязательно делать вид, что нет этой дрожи от лёгкого прикосновения, что нет этой мгновенно появившейся интуитивно-симпатической связи. Нет ничего. Есть лишь просто взятая, чтобы прикурить, у незнакомого человека зажигалка.
- Спасибо.
Опять взгляд исподлобья, но ироничный уже, насмешливый...
- Да пожалуйста. Что ночью бродишь?
- Не знаю. Не могу один дома. Всё лучше, чем в четырёх стенах одному.
- Одному?
Так, стоп. Стоп. Не туда, ой не туда идёт разговор. Я слишком хорошо знаю, чем заканчиваются такие диалоги... Обмен встречными вопросами, и паузы, с каждым разом становящиеся всё длиннее и длиннее, недоговорённости, повисающие в воздухе и остающиеся там висеть, создающие угнетающую обстановку. А потом равнодушное "пока"; и проходит несколько дней, и стирается из памяти всё больше и больше нюансов этой встречи, и ты уже не помнишь, о чём вы говорили, не помнишь запаха своего собеседника; и проходит ещё несколько дней, и ты можешь уже вообще ничего не вспомнить, и снова окажется потерянным ещё один момент твоей жизни, который мог бы стать для тебя важным, один из тех моментов, которые греют твою одинокую, холодную старость. Нет, разговор нужно срочно менять... Да ну всё к чёрту!
- Максим, - протянул я ему руку.
- Илья. Приятно.
- Взаимно. А ты? Уже ночь и холодно. Кого-то ждёшь?
- Да нет. Потерял ключи, представляешь... и вот не знаю, что делать. Никого беспокоить не хочу, а утром что-нибудь придумаю.
- Понятно. И что, намерен просидеть здесь до утра?
- Ну... где-то, наверное, так.
- Не вариант сидеть тут тупо всю ночь. Пошли куда-нибудь.
- Куда?
- Ну, я не знаю. Я вообще-то за пивом шёл. Пошли, купим пива. Можешь переночевать у меня.
- Нет! Спасибо, конечно, но я не могу.
- Не могу что?
- Мы же не знакомы. И я не хочу создавать из-за себя кому-то неудобства.
- Ты гонишь!
И снова, взметнувшись, его глаза прямо впиваются в мои, и снова этот бескомпромиссный, внимательно изучающий меня взгляд, насквозь пронизывающий. До дрожи пронизывающий, но не оставляющий неприятных ощущений.
- Нет, не гоню. А кроме того... Я просто не хочу чувствовать себя кому-то обязанным.
Что ж, это откровенно сказано. Когда твой собеседник начинает разговаривать с тобой откровенно, ты можешь праздновать победу. Потому что откровенность означает, что тебя признали равным и достойным доверия.
- Ладно. Не будешь. Обещаю... Идём же, ну?
Глядя на то, как одним прыжком встал он со скамейки, как потянулся, расправляя затёкшее тело, я еле-еле сдержал улыбку. "А ведь мы одного роста и телосложения, - автоматически отметил я. - Ему лет двадцать на вид, и внешне в целом похож на актёра, сыгравшего сцену убийства волка в "300 спартанцев". Чёрт..."
- Хорошо. Идём. Действительно, всё лучше, чем сидеть здесь. Я замёрз, - произнёс он с обескураживающей улыбкой.
Мы шли рядом, сведённые волей слепого случая, шли, поддерживая совершенно пустой диалог, банальное "кто чем занимается", и, совершенно очевидно, не говоря ни слова правды; искали общих знакомых и не находили, что вообще-то было несколько странно для нашего маленького города, где все знали друг друга либо лично, либо заочно, через общих знакомых, а тут ничего, словно мой спутник появился из ниоткуда, за мгновение до того, как я вошёл во двор.
- Пиво, кстати, будешь? Только не говори "нет" лишь потому, что у тебя нет денег, хорошо?
Видели бы вы его улыбку, которой он одарил меня вместо ответа, просто лишь кивнув утвердительно головой! Эта улыбка стоила любых денег. Подобная улыбка способна родиться лишь тогда, когда ты перестаёшь контролировать каждое своё движение, каждое своё слово, вдох, жест. Когда ты не замечаешь, не осознаёшь, что улыбаешься. Это та улыбка, которая заменяет слова и которая куда красноречивее всех взятых вместе слов; та улыбка, которой обмениваются, когда знают, что не нужно слов, чтобы быть понятым...
- Ты здесь живёшь?
- Ну да, а что?
- Интересно. Я где-то слышал, что вещи, окружающие человека, говорят о нём больше, чем это делает сам человек, рассказывая о себе.
- А вот теперь интересно уже мне. И о чём же они тебе уже успели рассказать?
- Пока не знаю. Мне кажется, рано делать какие-то выводы. Но одно очевидно: тебе явно малы рамки обычного человека.
- Хм... комплимент?
- Ну, наверное, да.
К слову сказать, обстановка действительно производила впечатление. Комната-студия, заменяющая кухню барная стойка, на которой стоял лишь музыкальный центр, тут же, в углу, душевая кабинка, в другом - тренажёр со штангой, книги на полке, на окне, на полу - везде, где только можно. Вместо кровати три кожаных мата, торшер с красным абажуром и такие же шторы. Посреди комнаты прямо на полу ноутбук, куча раскиданных дисков, полная пепельница, пустые, вперемешку с полными, банки энергетика. Наполовину выпитая бутылка абсента. Потолок и стены под голубой эмалью, и через всю квартиру, через стены и потолок, двойная чёрная полоса, как на автомобиле. Я бы лично, когда увидел такое, не сказал бы, но точно подумал бы о том, что хозяин явно шизофреник...
- Меня устраивает. Это ещё не самый худший вариант.
- Были варианты и похуже этого?
Блин, убил бы за эту ехидную улыбку! Но пусть. Всё идёт так, как диктуют правила игры.
- Ну да. Были.
- Врубить музыку? Телевизора, сорри, не имею. Что, кстати, слушаешь?
- Я? Да любую.
- Ок. Тогда сам выбери что-нибудь.
Лучше бы я этого ему не предлагал. Говорили же его глаза о его неординарности. Но не настолько же! И когда по квартире понеслось хлёсткое рычание Нины Хаген, самозабвенно исполняющей меланхоличную Seeman, это было для меня более чем неожиданно.
- Нина? Это с какого перепуга?
- Нравится. А что?
- Да, в принципе, ничего. Просто ты первый из моих знакомых, кто знает её.
- А, понятно. Услышал пару лет назад случайно. Как раз на эту песню крутили клип на 1-one, и как-то запало. Когда слушаешь эту песню, на душе возникает такое же состояние, как когда ты режешь себе вены... Ну да, было дело, - перехватил он мой взгляд.
- Зачем?
- Зачем? А ты сам можешь ответить на этот вопрос? Я вижу на твоих запястьях точно такие же следы. Можешь ли ты сам, для самого себя, ответить, зачем?
- Нет. Не могу... Есть хочешь? Или кофе?
- У тебя там абсент?
- Да.
- Можно?
- Конечно. Сахар нужен?
- Нет. Я пью абсент чистым. И всегда прямо из бутылки.
Мне лишь оставалось подавить в себе мысль: "Совсем как я".
Чёрт побери! Парень явно меня переигрывает, даже и не подозревая, что игра имеет место быть. И в душу начинают закрадываться сомнения относительно случайности, того, что слепой случай не так уж слеп, каким он привык притворяться, и это совсем не мой новый знакомый стал участником моей игры, а я сам стал всего лишь простой фигурой в разыгрываемой кем-то комбинации.
Я был напуган, видя, как стремительно воплощаются в нечто реальное мои вчерашние иллюзии и фантазии, и вот уже наяву происходит то, что ещё вчера было лишь невыраженным желанием, плодом моего воспалённого от хронического одиночества сознания.
И вот уже комната погружена во мрак, только на полу пятно света, отбрасываемое кровавым абажуром, пропускающим не свет, а лишь густую вязкую красную мглу, углы скрылись в кровавой тени. Я сижу на полу, привычно для себя, под лампой, а напротив меня находится мой некто, мой, волею случая, собеседник. Спиной откинувшись на стену, он сидит босой (красивые длинные ступни), сняв рубашку; майка белая, подчёркивающая развитые предплечья и барельеф груди; окрашенная в красное кожа; сверкающие в темноте глаза, улавливающие и отражающие малейший отблеск света, которые, кажется, впились в меня, следят за мной, не отрываясь, оценивают меня - каждый жест мой, каждое движение, каждый выдох, с губ слетающий, перехватывают мой взгляд, как только я допускаю неосторожность, и впиваются с безудержной жадностью в самую глубину мою, в самую мою сущность со страстью, неистовостью, с той самой неистовостью, на которую способны лишь ждавшие этого момента много-много дней любовники. Колени поджаты к груди, между ними уже практически пустая бутылка, Нина уже давно не актуальна, и в воздухе колдует Faithless, как некий штрих, завершающий целостность композиции и подчёркивающий гипнотичность происходящего.
Наконец, стало очевидно, что юноша что-то решил, может, увидел в глубине моих зрачков то, что искал, то, что жаждал или надеялся увидеть, а может, просто абсент подействовал. Как бы то ни было на самом деле, с него спала эта сковывавшая его внутренняя напряжённость, голова откинулась назад, глаза закрылись, грудь равномерно пропускала воздух, и казалось, что он спит, но...
- Ты говорил, что ты пишешь.
- Не совсем. Я не публикуюсь.
- Почему?
- Не знаю. Может, нет таланта. Может, просто пишу не в рамках коммерческого формата. А что?
- Напишешь про меня?
Это спросил не он. Это спросили два сверкающих в темноте лабиринта.
- Про тебя?
- Про нас...
Меня давно уже так не трясло. Отвык я уже от такого, когда, начиная игру, ты, сам не понимая как, становишься игрушкой и уже не в силах контролировать ситуацию, не то что управлять ею. И не было пути ни вперёд, ни назад, и ты лишь просто оказался перед фактом: есть ты, есть он, и нет более ничего иного...
Холодными осенними днями лучше всего быть дома. Забраться с ногами на свой излюбленный диван, зарыться с головой в плед, выключить свет и врубить плазму. И пусть за окном моросит мелкий противный дождь, и пусть там дует пронизывающий до костей сырой холодный ветер - какое тебе дело до всей этой погоды, когда ты сидишь в тепле, и вокруг тебя уютная привычная обстановка? Но как часто реальность не совпадает с нашими желаниями! И вот вместо тёплого пледа я стою, весь продрогший, во дворе твоего дома, стою в сырой от этого ненавистного дождя одежде, и всего меня бьёт мелкая дрожь. Я стою, чтобы дождаться тебя, и несмотря ни на что, сколько бы ты не отсутствовал, пусть день, неделю, неважно, я не уйду отсюда, пока не увижу тебя.
Странно получается. А впрочем, почему странно? Ведь обычно всё именно так и происходит, но мы всегда ценим не то, что имеем, а то, что имели, когда нет уже возможности это вернуть, изменить что-то, и нет в этом мире цены, за которую можно было бы купить повторные мгновения некогда прожитого...
Вот и сейчас я стою на улице, жду тебя и думаю о том, что же мешало мне раньше понять, насколько ты мне дорог - до такого, что я не могу без тебя, жить не могу, дышать...
Я видел недавно тебя во сне. Мы шли по какому-то старому, совершенно безлюдному парку. Пустые, грустные аллеи, ноги бесшумно и мягко ступают по плотному слою листьев. Моросящая взвесь неподвижно висит в воздухе, как и сладкий с горчинкой, с едва уловимой ноткой ладана запах сжигаемой где-то на границе реальности сухой травы. Твое лицо бледно, уставший взгляд и руки спрятаны в карманы, поднятый воротник пальто и взъерошенные волосы... Мы идём рядом и молчим, молчим, понимая, что сказать друг другу нужно так много, что для слов не хватит целой вечности, что уж там жизнь! Лишь время от времени ты вскидываешь голову в порыве сказать мне что-то очень-очень важное, но слова умирают, опережая рождение... Когда рождаются слова, чувства умирают.
- "Non! Rien de rien"...
Лишь в редкие моменты наши взгляды встречаются, и я вижу твои глаза, полные скрытых слёз и безграничной боли...
Как-то не сложилось у нас. И какая разница, кто виноват, а кто нет, и какая разница теперь... И лишь сожалеть остаётся о совершённых ошибках и испытывать жалость, и ты на эту жалость так же быстро, как и на кокаин, подсаживаешься, и так же теряет всё остальное для тебя всякое значение, всё становится блёклым и безвкусным, кроме неё, жалости этой...
Чёрт побери, ну когда, когда же ты придёшь? Приди, приди, ну пожалуйста! Мне так много нужно сказать тебе, малыш! Так много, так много, что я боюсь, что, едва лишь увижу тебя, я забуду все слова, всё то, что хотел бы, чтобы ты услышал. Я хочу рассказать тебе о том, что значит просыпаться одному в пустой квартире, я хочу, чтобы ты знал, как это страшно, я хочу, чтобы ты знал, как мне без тебя плохо. Я не знаю уже, зачем, для чего я стою здесь и жду тебя, хотя нет, это, конечно, я знаю, я не знаю лишь, зачем нужно всё это говорить тебе, просто я хочу, чтобы ты это знал, чтобы не было больше ни одной недоговорённости. Я знаю, что ничего уже не исправить и ничего не вернуть, знаю и поэтому даже и не буду пытаться это сделать.
Господи, прошу тебя...
Ну где же ты, куда ты пропал...
Время моё уже на исходе, и решение давно уже принято, и нет назад возврата. Господи, ну где же ты... прошу тебя...
И нет никаких шансов найти выход из этого лабиринта, лабиринта твоей сетчатки, потому что я сам изначально сжёг все мосты...
Губы мои покрыты инеем. Вкус инея - это вкус крови и железа одновременно. Это возбуждает... возбуждает ненависть к жизни. Возьми меня за руку. Возьми меня за руку, и шагнём в вечность вместе. Чувство вечного блаженства - это вкус собственной крови от прокушенных губ, выдержанный на Любви и Одиночестве; горький, солёный и одновременно самый изысканнейший из всех на свете. И разве можно устоять против него? Вкус, возбуждающий ненависть, а значит, возбуждающий и любовь. Готов ли ты вкусить от губ моих? Готов ли ты впустить в душу свою ледяное дуновение вечной любви, готов ли взглянуть на мир сквозь покрытые инеем ресницы? Возьми меня за руку, и шагнём в вечность вместе. Напрямую. Сквозь окно. Осколков брызги. И вниз, вниз, вниз... Навстречу Любви. Навстречу единству.
Мы уходим и ничего не слышим вслед нам. Ни вскрика, ни слова, ни шёпота. Лишь тишина шевелится беззвучно, заполняя собой то, где ещё недавно был ты. И ты идёшь вперёд, глаза от боли зажмурены, идёшь на ощупь, с разодранными в клочья руками, ногти ломая о пустоту, и бьётся в пустой голове родившееся предощущение надежды.