Невольно вздрогнув, Димка оторвав взгляд от монитора - медленно поднял голову, у з н а в а ю щ и м взглядом скользя снизу вверх по замершему в дверном проёме обнаженному юному Расику: длинные стройные ноги, по-мальчишески округлые, изящно-продолговатые бёдра, темнеющая мошонка, сквозь тонкую кожу которой рельефно выделялись двумя овалами достаточно крупные пацанячие яйца, чуть приподнятый - полустоячий - пипис с наполовину обнажённой алой головкой, кустик густых, смолянисто-черных полос на лобку, плоский безволосый живот с ямкой маленького, внутрь спрятавшегося пупка, красивая, словно два чуть приподнятых диска, грудь с матово-коричневыми кружочками сосков, изящно-округлые и вместе с тем зримо налитые, совсем не субтильные плечи, ключицы, нежная кожа шеи...
Пятнадцатилетний Расим был строен, красив, и ещё... стоя в дверном проёме, любимый Расик был необыкновенно, чарующе мил своим чуть встревоженным, вопрошающим и вместе с тем искренне недоумевающим выражением лица... "пятое время года" - пропела в Димкином сердце упоительно сладко невидимая мелодия.
- Расик... я стих сочинил... ну, то есть, стишок... небольшой стишок... - проговорил Димка, и Расиму показалось, что голос у Димы прозвучал то ли растерянно, то ли неуверенно, словно он, Дима, сам для себя не мог поверить в то, о чём только что сказал - проговорил.
- Ты что - стихи сочиняешь? - удивлённо проговорил Расим.
- Нет... это первый раз, - Димка, словно оправдываясь и вместе с тем сам удивляясь случившемуся, смущенно улыбнулся. - Вдруг проснулся... и - сочинял.
- Про что? - недоверчиво проговорил Расим, глядя на Димку с ещё большим - ничуть не скрываемым - удивлением... ну, то есть, если бы Дима сейчас признался, что летом он прыгал с парашютом, или сказал бы, что он в водолазном костюме спускался в морскую пучину, Расим удивился бы тоже, но всё ж удивился б не так... потому как в его, Расимовом, представлении Дима мог запросто совершить что-то опасное или рискованное, то есть мужественное - мужское, а сочинять стихи... это у Расика - применительно к Д и м е - в голове укладывалось как-то не очень... точнее, не укладывалось совсем - потому и спросил он не просто удивлённо, а недоверчиво: "про что?" - таким образом отреагировав на неожиданное Димкино признание.
- Ну... - Димка запнулся, и Расиму показалось, что он, Д и м а, смутился ещё больше. - Это тебе, Расик... ну, то есть, тебе посвящается, - проговорил Димка, не сводя с Расима по-прежнему вопросительного - вопрошающего - взгляда... словно он, Димка, сам всё ещё не верил - не мог поверить, что он сочинил вполне складное стихотворение.
- Мне? - у Расима от удивления чуть округлились глаза... и тут же в его округлившихся глазах живо вспыхнули-заблестели радостные искорки: мало того, что Дима стих сочинил, так он ещё и посвятил этот сочинённый им стих ему, Расиму! Ёлы-палы... это было совсем неожиданно! - Дима... мне? - переспросил Расим, словно не веря тому, что услышал.
- Ну... а кому же ещё? - искренне удивился Димка. - Расик... я прочитаю?
- Сейчас... подожди! Я сяду с тобой... - Расим шагнул в ванную комнату, сдёрнул с крючка своё полотенце, так же, как Димка, крутанул его вокруг бёдер, и так же, как Димка, опустился - сел - рядом с Димой на пол. - Всё... читай! - нетерпеливо проговорил Расим, прижимаясь к Димкиному плечу плечом своим - глядя на монитор лежащего на коленях у Димки компа-наладонника.
Димка непроизвольно прикрыл ладонью святящийся монитор, вдруг подумав, что без какого-то предварительного - предваряющего - пояснения Расим может ничего не понять... хотя, что он, Димка, мог сейчас рассказать-поведать сидящему рядом Расику? Как однажды он шел через парк, утонувший в золоте листопада? Как в том парке ему, страстно влюблённому Димке, вдруг пришли в голову три ничего не значащих слова? Но ведь всё это было давно...
Любимый Расим сидел рядом, и Димке вдруг показалось, что всё это было не просто давно, а было совсем в другой жизни - тогда, когда он, безответно влюблённый Димка, о взаимной любви мог только мечтать, приспуская трусы в постели - воображая Расика перед сном... "ничего пояснять я не буду" - неожиданно решил-подумал Димка, ощущая плечом своим плечо Расима - чувствуя, как близость парня рождает в его душе сладкую истому неутолимой любви.
- Короче, Расик... такое стихотворение:
пятое время года -
время любви Твоей!
осень ли - непогода,
лето ли - суховей,
или зима - морозы,
или весна - цветы, -
пятое время года -
это не дни, а Ты!
Стихи не пишутся - случаются... они случаются так же, как случается внезапно сорвавшийся с неба майский ливень, как случается поваливший на землю ни с того ни с сего белыми хлопьями легкий пушистый снег, как случается внезапно улыбнувшаяся в небе радуга... стихи случаются - как случается в жизни первая любовь, - Димка, хотел прочитать Расиму своё только что случившееся стихотворение по памяти, но, в последний момент подумав, что от волнения он может сбиться, прочитал, глядя на монитор... и пока он, Димка, читал, Расим, прижимаясь плечом к его плечу, тоже смотрел на монитор - скользил глазами вслед за чуть изменившимся Д и м и н ы м голосом по коротким, застывшим на мониторе строчкам.
- Маленькое стихотворение... да? - проговорил Димка, не отрывая взгляд от монитора... "конечно, никакое это не стихотворение - всего несколько строчек... несколько строчек, и... вполне возможно, что Расику оно совсем не понравилось" - подумал Димка, продолжая смотреть на монитор.
- Дима... а "ты" - это кто? - чуть слышно проговорил Расим, никак не реагируя на Димкин вопрос о размере стихотворения, или, точнее, о его объёме, потому как слово "размер" а поэзии имеет своё - совершенно другое - значение.
- Ты! - выдохнул Димка, отрывая взгляд свой от монитора; они посмотрели друг другу в глаза... ну, почему, почему каждый раз, когда они смотрят в глаза друг друга, у него, у Димки, сердце замирает от мгновенно вспыхивающей, жаром полыхающей нежности, так что иной раз на миг перехватывает дыхание?! Вот как сейчас... "пятое время годы - это не дни, а Ты!" - мысленно повторил-произнёс Димка, глядя Расиму в глаза.
- Я? - тихо переспросил Расим, словно он не расслышал Димин ответ... или расслышал, но не поверил... "я?" - проговорил Расик, словно желая этим коротким и совершенно конкретным вопросом ещё раз выяснить-уточнить, чтоб всё было наверняка.
Ты! - так же коротко - односложно - повторил-отозвался Димка, уже предчувствуя, как он сейчас... здесь и сейчас зацелует любимого Расика до их взаимного изнеможения.
- А почему слово "ты" с большой буквы? - медленно проговорил Расим, не сводя своих глаз с глаз Димки.
- Потому что... - Димка почувствовал, как у него стремительно тяжелеет, напрягается, наливается сладкой горячей твёрдостью скрытый под полотенцем член. - Потому что, Расик... потому что ты - это Ты! - Димка игрой интонации точно расставил акценты, где в этих двух рядом стоящих местоимениях буква большая, а где буква маленькая.
Какое-то время они молча смотрели друг другу в глаза, и взгляды эти говорили друг другу ничуть не меньше, чем самые прекрасные, самые искренние слова... теперь он, Димка, видел, что Расиму понравилось его короткое, но очень точное стихотворение, и значит... значит, он, Димка, совсем не напрасно проснулся среди ночи! И Расик проснулся... он тоже проснулся, и тоже... тоже проснулся не напрасно!
"Расик... " - благодарно подумал Димка, ощущая, как чувство распирающей грудь нежности сливается с неодолимо растущим желанием, сладостно наполняющим низ живота, и этот пьянящий "коктейль" - эта смесь из нежности и желания - неудержимо разливается по всему телу музыкой нестерпимой, неодолимой страсти...
Обмотанный полотенцем вокруг бёдер, Димка сидел, согнув ноги в коленях, и полотенце обтягивало его бёдра, колени и ноги подобно юбке, так что член его под полотенцем виден не был, а между тем член у него, у Димки, уже стоял, дыбился несгибаемым колом - залупившийся член сладостно, конвульсивно вздрагивал, едва Димка, глядя на Расика, предвкушающе сжимал, сладострастно стискивал мышцы сладко зудящего ануса... "пятое время года - это не дни, а ты... ты, Расик... ты, и только ты!" - горячо, порывисто подумал Димка, неотрывно глядя Расиму в глаза.
- Дима... - тихо проговорил Расим, чувствуя, как у него стремительно тяжелеет, сладко напрягается, наливается горячей твёрдостью точно так же - как у Димы - скрытый под полотенцем член. - Поцелуй меня... - тихо выдохнул Расик, глядя на Димку своим потемневшим от страсти взглядом.
"Поцелуй меня" - выдохнул Расик, пятнадцатилетний школьник-девятиклассник, в два часа ночи сидящий на полу в залитой молочным светом ванной комнате на девятом этаже огромной гостиницы, обозначенной на карте Города-Героя одним из более чем трёх десятков совершенно одинаковых - неотличимых один от другого - значков-картинок... Расик произнёс - проговорил вслух эти простые и вместе с тем бесконечно значимые слова "поцелуй меня" - в п е р в ы е за всё это время, что они, Расим и Дима, неуёмно любили друг друга в своём двуместном гостиничном номере, - вообще-то, Димке об этом совершенно не нужно было говорить: он готов был целовать Расима всё время, утром и вечером, днём и ночью, потому что это было офигенно приятно - целовать любимого Расика, и Димка делал это всё время, едва они оказывались наедине в своей гостиничном номере...
Но теперь Расим, опережая Димкин порыв, попросил об этом сам, и в словах этих - "поцелуй меня" - Димка влюблённым сердцем отчётливо уловил, ощутил-почувствовал что-то более важное, чем порывистое, вполне естественное для всякого нормального пацана чувственное желание, - "поцелуй меня" - чуть слышно проговорил Расик, глядя в глаза обожаемому - л ю б и м о м у - Д и м е... а что - разве он, Расик, всем своим искренним сердцем в него, в самого лучшего д р у г а Диму, не был влюблен? Amitie amoureuse, как говорят французы...