Успокоившись, мы разлепились. Я плюхнулся на бок, мама со стоном растянулась на животе.
- Доволен?.. – через несколько секунд спросила она глухо – лицо её было бессильно отвёрнуто в подушку.
- Да-а! – счастливо ответил я, протянул руку и, слегка щипнув щепотью, погладил пухлую мамину ягодицу. Из другой комнаты послышались шаги. Полуприкрытая дверь, скрипнув, осторожно открылась, из-за неё выглянула Валентина.
- Ну, как тут у вас дела? Опробовал мамоньку? Бесты-ыдник!.. – входя и ехидно улыбаясь, обратилась она ко мне. Я попробовал улыбнуться в ответ. Мама вяло попыталась прикрыться одеялом, но Валентина махнула рукой:
- Да ладно, чего вы! Вы тут такое вытворяли, я аж в соседней комнате слышала, а теперь, вишь, застеснялись!.. Нечего стесняться, все свои…
- Ну как… Всё равно… - начала оправдываться мама. Валентина села в кресло, из него ей удобно было нас рассматривать, что она и делала, с любопытством пялясь на пышнотелую голую сверстницу и лежащего рядышком с ней её, не менее голого, сынка. Мама развернулась и приняла сидячее положение, опустив ноги с дивана. Я тоже спрыгнул и, сделав несколько шагов, уселся голым задом на приятный велюр накидушки в кресле напротив Валентины.
Несколько секунд мы молча переглядывались. Мама, держа во рту заколки и подняв руки, поправляла растрепавшиеся волосы. От движений рук её груди тяжело покачивались, и я вновь «прилип» взглядом к ним, к полным белым бедрам, к заманчивому уголку, на тёмных кучеряшках которого висела невытертая капля моей спермы.
- Тц! – щелкнула языком Валентина. – Как смотрит, как смотрит… Так бы и съел, наверное! – усмехнулась она.
- А что, завидно? Тоже хотела бы с сыном? – спросил я.
- У меня дочь, я ж тебе говорила…
- А ты скажи, пусть она тебя отстрапонит! – хрюкнул со смеху я.
- Эт что такое? – непонимающе нахмурилась Валентина. Н-да… Я забыл, что разговариваю с тётеньками из поколения, для многих представителей которого «страпон», «сквирт» и прочий «фистинг» - китайская грамота.
- Ну, это игрушка такая, в секс-шопах продаётся. Женщина надевает пояс, а к нему приделан искусственный член. И вот она этим членом другую женщину… - попытался я объяснить.
- Придумают ерунду всякую! – качнув головой, воскликнула Валентина, однако на её лице появилось выражение некоторой заинтересованности и румянец. – А ты-то откуда знаешь? Всё он знает, что надо и чего не надо… Развратник… Слышь, Оль, - развратник же он у тебя!
- Ну, это наше дело… - оборвала мама, впрочем, совсем не сердито.
Я чувствовал, что мама, как и Валентина Михайловна, от неловкости «плавает» в подборе слов и интонаций к ним. У Валентины выбрался развязный тон, мама, наоборот, была чересчур спокойной. Понятно, что все мы были впервые в подобной ситуации, и не понимали, какой взять тон для разговора. Да уж, впервые… вот я и совершил преступление… И сижу, голый и горячий, блаженно развалясь, в кресле, кровосмеситель хренов… Однако, повторяя мысленно эти слова, я не чувствовал себя преступником.
- Ты бы вышла… дай нам одеться… - попросила мама.
- Тц-тц-тц! – иронически пощёлкивая языком, покачала головой Валентина, но поднялась и вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь.
Мама встала с дивана, а я сидел и смотрел на неё, всё больше находя её привлекательной. Некоторый излишек веса только добавлял ей соблазнительности, она была довольно фигуристой, с хорошей холеной кожей. У неё на работе, думаю, многие мужики хотели бы вставить такой сочной зрелой тётке. И пластика мамина мне нравилась, сквозь неё будто просвечивала пластика другой моей матери – той, которой она являлась, когда была хохотушкой моложе на десять-пятнадцать лет и заводила всех в дружеских компаниях.
Мама взяла свое белье. Когда она стала надевать трусы, я почувствовал возникающую эрекцию. Интересно: когда она их снимала, меня это меньше завело. Хотя, может, это только на меня так подействовало. Не знаю, вас, может, больше возбудил бы вид вашей матери, наоборот, - снимающей трусы.
- Что не одеваешься? – сказала мама.
- Мам… А почему ты… так решила?
- Как?
- Ну… Так, - я сделал неопределенный жест рукой.
- Дома об этом поговорим, - отмахнулась мать. – Помоги… платье…
Обдернув платье, я не удержался и потрогал маму за груди.
- Что? Уже снова хочешь? Потом, потом… - усмехнулась мама.
«Потом»?! Меня аж озноб восторженный пробрал. Значит, она предполагает для нас какое-то продолжение?! Как позже выяснилось – предполагала, ой, предполагала, да еще какое продолжение!..
- Мам… А что папа?
- Что – «папа»? Папа ничего не должен узнать, - интонация мамы стала решительной и озабоченной, она даже остановилась и серьёзно посмотрела мне в глаза. – Ты понял? Никто, никоим образом не должен узнать. Ты имей это ввиду, будь очень осторожен! Только три человека – ты, я и Валентина Михайловна…
Эх, если бы так… Тогда мы были в том уверены.
Одевшись, мы отправились на кухню – я и свежеоттраханная мною мама.
В дверях мы столкнулись с Валентиной.
- Оделись? Попьем чайку?
Устроившись за столом, мы с аппетитом принялись поглощать треугольные кусочки тортика, уже приготовленные Валентиной на блюдцах.
«С чего это она такая заботливая?» - подумал я. Позже выяснилось, - у неё был свой резон угождать нам…
Жуя, Валентина вдруг поперхнулась и закашлялась.
- В горло попало? – спросила мать. Валентина отрицательно покачала головой и, дожевав, снова засмеялась:
- Да я анекдот вспомнила… про вас!
- Про нас? Как это – про нас?
Мы с мамой уставились на Валентину.
- Студенткой когда была, этот анекдот мне рассказывали… В общем, дореволюционная деревня, сватовство, в доме куча родственников. Вечером, когда закончили гулять, стали устраивать на ночлег гостей. Кровати две всего, на них стариков из уважения положили, а остальные шубы расстелили и вповалку на полу по избе. Ну вот. А молодых, поскольку они ещё не муж и жена, а только сосватанные, положили в разные углы избы. Ну вот. А молодому-то не терпится, по…трахаться-то хочется, вот он и говорит молодой: «Как же мы с тобой будем? Как я тебя в темноте найду?» А молодая говорит: «А давай сделаем так: ночью, когда все заснут, я выйду из дома, как будто в уборную, а ты за мной выходи. – Нет, - отвечает молодой, - не пойдёт: если двое выйдут, тятька сразу поймет, что это мы, осрамиться до свадьбы не даст. – Ну тогда, я одна выйду, а ты поймёшь, что это я, заприметишь, а потом подлезешь, - говорит молодая. – Нет, тоже не пойдёт! Мало ли кто в уборную выйти захочет, как же я тебя в темноте узнаю? – А я, когда обратно вернусь, лягу, и лапти снимать не буду. А после этого ты выйдешь, будто в уборную, а когда вернёшься, тихонько ноги пощупай у спящих, у кого на ногах лапти нащупаешь – это я и буду. – Договорились! – говорит молодой.» Вот пришла ночь, все заснули. Только молодая собралась выйти, а тут тёмный силуэт поднялся, это мать жениха встала да пошла на двор в уборную. Пришла обратно, и повалилась пьяненькая на овчинку, а лапти-то забыла снять. Молодой полежал минутку, и тоже вышел, а потом в избу зашёл и давай трогать по ногам… Трогал, трогал – все ноги босые. И вдруг… вот они, единственные ноги в лаптях! Ну, тут молодой портки скинул, и навалился, задрал подол, вставил, и давай наяривать… А мать проснулась, спрашивает: «Кто это?! – Я, Иван! – отвечает сын. Мать узнала по голосу, и шипит: « - Сынок, ты что?! Я ж твоя мать!» А молодой уже во вкус вошёл, останавливаться не хочет, и говорит: « - Э, мать – не мать… Лапти надо снимать!»
Валентина снова засмеялась, а мама смущённо улыбнулась. Сердце у меня затукало чаще, щёки стали жаркими… вновь начал подниматься аппетит.
(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ)