— Папулик!..
Голос был такой молодой и звонкий, что я обернулся на ходу. И застыл.
— Папулик!
Ко мне летела легкая фигурка — и через секунду врезалась в меня и сжала до хруста, и запыхтела мне в шею, и защекотала волосами, бормоча — Папулик... Папанькин... Блин, какой ты солидный, офигеть просто...
Я был оглушен и полузадушен. В нос ударил острый запах женщины — духов, волос и хрен его знает чего еще; голые руки оплели меня и сдавили, как лимон, и где-то там были сиськи, тугенькие и тоже почти голые, и они влипли в меня вопреки всем приличиям...
— Папань!... Ты чë такой смурной? Не узнал, что ли?
Хватка, наконец, чуть ослабела, сиськи отодвинулись, и я смог вздохнуть.
— Алька?
— Нет, Вера Брежнева! Родную дочь не узнал с утра... Капец просто!
Ее мордашка сверкала таким калейдоскопом эмоций, что у меня кольнуло в груди.
Я действительно не узнал ее. Немудрено: за эти 18 лет она стала ТАКОЙ, что...
— Алька? Ты что здесь делаешь?
— Не, ну нормально? Висю у тебя на шее. А что, низя?
— Нет, я... Альк... я имею в виду — ты чего... Здесь?
— Как чего? К тебе приехала! Семь лет не виделись! Как в былинах прям!
— Альк! И что ты... куда ты собираешься, эээ...
— Как куда? С тобой — хоть на край света. Папулик!... — счастливо пропела она, вцепившись мне в рукав.
Помощники, сопровождавшие меня в офис, молча пялились на нас.
— Альк, но... Я иду на работу, понимаешь? И у меня сейчас важное совещание...
— Ну и клëво! Обожаю важные совещания! Посмотрю на тебя, какой ты важный и крутой у меня.
— Альк, но...
— ... и все будет, как тогда, помнишь? Тогда ты тоже брал меня на совещание, а потом мы все дико прикололись, помнишь?
Как не помнить.
Вцепилась в меня, как макака, и пришлось с ней, висящей на рукаве, проводить мозговой штурм... Я тогда приехал в Москву — не к ним, а по делам. Только-только начинал свой бизнес. Решил быть человеком и навестить Любу с Алькой. Мы с Любой не были расписаны, но деньги-то я ей высылал, не подонок же... А она, Алька то бишь, так обрадовалась, так висла на мне, так визжала, что я просто взял и остался там на целых две недели. И потом мы переписывались по инету — долго, много лет... Ну, а потом все стало затухать, как обычно. И я так и не смог к ним приехать — все дела, дела, ни секунды свободной не было, ëлки зеленые... Люба не отпускала ее ко мне. Сама тоже занята была...
Альке тогда было одиннадцать. Я, конечно, видел ее фотки, где она уже с фигурой и со всем — но ëлки зеленые... И это моя дочь?
Вот эта красотка, у которой каждая клетка ее гибкого, бессовестно раздетого тела прямо-таки кричит молодой силой, терпкой и влажной, как ее губы, и от этого самому хочется кричать и выть волком?
Вот это вот голоногое чудо в перьях, выряженное в индейскую бахрому, в декольте до сосков, в ультракороткие шорты и в кучу фенечек всех цветов радуги? С зашибительно красивым личиком, с голыми плечами, руками, ногами, сиськами, животом и вообще всем, чем только можно... О боги, она ведь еще и босая! И ногти в цветном лаке...
— Альк, а чего это ты босая?
— А чë? Я всегда так хожу. Ну, в теплое время, конечно. Впитываю энергию Земли.
— Альк, ну... тут так нельзя, понимаешь? Это офис...
— Чë это нельзя? Я не поняла: ты тут главный или кто? Вот и сделай, чтоб было можно. У меня вообще обувки никакой нет. Мне все можно, я твоя доця. Папина доця!..
Она прильнула ко мне, и я пошел на совещание, обняв ее за голую талию.
***
Конечно, ей быстро надоело торчать на совещании, и она удрала шляться по городу. Вещей у нее не было никаких, кроме розового рюкзачка-мишки. Она оставила его у меня, и народ пялился на мишкину харю, пока я не сообразил убрать ее в шкаф.
Алька выбила меня из колеи, честно говоря. И не столько тем, что вдруг приехала, сколько тем, какой она оказалась. Когда видишь такое существо — все-все-все мысли гаснут, как лампочки на солнце, и думаешь только о... Стоп.
Я все-таки отец. И буду с ней строго, властно, как и полагается отцу, к тому же — содержащему не последний в Сибири бизнес...
Блин.
Если бы воспитывать ее долго, год за годом — я бы привык; но вот так, сразу, в лоб...
— ... Щас я тебе покажу его. Он такой солидный — просто уписяешься, — донеслось из-за двери.
Не успел я опомниться, как дверь распахнулась, и в кабинет вошли двое.
Если бы я был фантазером-мальчишкой — я бы испугался, потому что они были окутаны шлейфом дыма, как призраки. Одна из них была Алька, а другая... я даже не поверил своим глазам. Какая-то грязная, испитая цыганка...
— Приветище, папуленций! Ну как, ты уже закончил править миром? Покажешь нам свою элитную нору?
Секунду я молча моргал, глядя на них. Потом взял себя в руки:
— Алька! Что это? Кого ты привела сюда? Убери сигарету немедленно! Тут офис! Тут нельзя курить! Как вас вообще пропустили?! Тебе еще рано курить!..
— Опааа... Не, ну он обычно так не кричит, — объясняла Алька цыганке, повернувшись ко мне боком, а та ухмылялась, сволочь, своей цыганской ухмылкой. — А чë тут такого? Меня где хошь пропустят, особенно если знают, чья я доця. А это Эльвира, моя подруга. Ты вообще в курсе, что у дочерей бывают подруги?
— Салют, мой хороший, — оскалилась мне Эльвира, блеснув золотым зубом.
— Салют-салют, — выдохнул я. — И давно вы, эээ... дружите?
— Не менее трех часов, а то и...
— Нууу. Для современной дружбы не так уж и мало. А теперь — обе на выход, и ждать меня у дверей, пока я не сдал Эльвиру охране. Бегом! Ясно? ЯСНО?! — гаркнул я уже всерьез.
«Подруги» без лишних слов выметнулись прочь.
Когда я вышел, Эльвиры уже не было.
Открыв рот, я хотел начать Воспитательный Разговор, который продумывал, пока спускался вниз, — но не успел:
— Папань, ну ты и зануда! Ты тут ваще в своем бизнесе закис, да? Курить нельзя, с Эльвирой нельзя... Может, мне еще и трахаться нельзя, а? И все за сегодня. Где ты вообще раньше был, воспитатель?
— Вообще-то да. Нельзя, — ответил я.
Она была права, и мне было стыдно, но надо было держать марку. — Курить так точно нельзя, а трахаться... Скажем так, нежелательно. Максимум — петтинг и оральные ласки. Тебе сколько уже?
— Девяносто два с половиной! — скорчила рожу Алька и тут же добавила — Забирай меня скорей, увози за сто морей... ну и так далее. Конфетки курьер высылал, да? Я так и думала.
(И так оно и было, блин. Сто лет назад я составил расписание дней рождения, к-рым занимались мои курьеры...)
— ... Ты за кого меня вообще принимаешь, а? Ты видел, какие у меня сиськи?
— Ну что за лексика, Аль? Не сиськи, а грудь. Видел. Не поверил своим глазам, честно говоря. Какой размер?
— Четвертый, — гордо сказала моя дочь. — Уже целых два месяца.
— Круто. Очень красиво и соблазнительно. Но трахаться все равно еще рано. Погоди еще годик, ладно?
— Ну почему, блиииин?
— Потому. Ты хочешь, чтобы я откровенно с тобой поговорил?
— Ну... вообще-то я не против.
— Ладно. Полезай сюда. Пристегнись только, — я впустил ее на переднее сиденье, сел за руль, и мы поехали. — Понимаешь, Алька... короче говоря, в твоем возрасте я спал со всеми подряд. Вот и с твоей мамой... А теперь мне противно. Противно вспомнить, понимаешь?
— Понимаю. Мне самой противно про маму вспомнить, она такая зануда...
— Да все ты понимаешь, не выпендривайся! Лучше не транжирить это. Понимаешь? Приберечь для того, кого потом будешь вспоминать с радостью, а не с... Секс — он ведь как деньги: обесценивается только так. Хоп — и инфляция. А потом и дефолт. Вот лучше без этого. И курево... Женщине вообще нельзя курить. Ну честно скажу тебе, как мужик: противно, когда у женщин воняет табаком изо рта...
— А у мужиков не противно воняет, да?
— Противно, но...
Мы приехали, и продолжать ...