Вместо предисловия.
Автор хотел назвать эту невыдуманную историю "Смятение чувств", но, вспомнив, что на данную - гомоэротическую - тему уже есть рассказ с таким названием у Стефана Цвейга, свой рассказ назвал проще и вместе с тем, как кажется автору, достаточно точно - "Пацан".
Витька докурил сигарету и, щелчком упокоив окурок на клумбе с пионами, хотел уже подниматься - идти спать, как вдруг увидел мелькнувшие в проёме между сараем и кухней-времянкой два силуэта, - сразу за кухней был сад, точнее, несколько яблонь и слива, и там кто-то шарился. Витька замер. Было уже поздно, около двенадцати, и тихо - лишь слышно было, как где-то, через улицу или две, брешут собаки; июльская ночь окутывала станицу. "Оба-на! - подумал Витька, бесшумно приподнимаясь. - Кто-то лазит в саду... двое. Блин, пацаны - сливу обносят". Он уже поднёс пальцы ко рту и хотел засвистеть, но внезапно возникший азарт холодком шевельнулся в груди. Сливовое дерево росло сразу за сараем, и, если сарай обойти, можно оказаться с пацанами нос к носу и тогда уже свистнуть - напугать их до смерти. Витька улыбнулся, вспомнив, как сам он, когда был пацаном, лазил с друзьями в чужие сады, и не потому, что дома не было слив или яблонь, - в чужих садах и сливы, и яблоки почему-то казались вкуснее. "Сейчас вы, блин, у меня уссытесь", - словно пацан, подумал Витька, и ему сделалось весело. Осторожно ступая, он крадучись обогнул сарай и, не выходя из-за угла, замер.
А пацаны уминали сливы. Дни стояли знойные, к вечеру воздух в доме нагревался, спать было душно, и, проветривая перед сном комнаты, Витька у входа в дом сидел без света. Это-то обстоятельство, очевидно, и ввело пацанов в заблуждение: какое-то время понаблюдав за домом, они, видимо, решили, что хозяева спят, а значит - вперёд. Сливовое дерево было видно с улицы, и пацаны приметили его ещё днём - даже издали сливы выглядели необыкновенно аппетитно.
- Ну, я тебе говори! А ты, блин, боялся... - услышал Витька тихий голос.
Тут же в ответ раздался голос другой:
- И ничего я, блин, не боялся.
Витька стоял за углом сарая - буквально в полутора метрах от пацанов, лихорадочно соображая, что бы ему сделать, чтобы эффект от его появления был максимальный: свистнуть, как Соловей-разбойник, возникнув из-за угла, или, наоборот, спокойно спросить, вкусные ли сливы, - ещё неизвестно, что произведёт большее впечатление.
- Вкуснятина, да?
- Ешь! У вас таких нет.
- Почему это нет? У нас всё есть!
- Может, и всё, а слив таких нет!
Или белую простынь бы сейчас... Завернуться в неё - и медленно-медленно выплыть из-за угла... Витька, представив эту картину, сам себе в темноте улыбнулся: это было бы самое классное; они точно ссыканули бы - кипятком.
- Я знаю ещё, где груши есть. Мы прошлым летом там их обносили.
Витька, издав горловой, словно рык медведя, и одновременно пронзительный, напоминающий вой сирены звук, вылетел пулей из-за угла. Пацаны, беспечно поедающие сливы, на какой-то миг оцепенели, и они, пацаны и Витька, оказались лицом к лицу.
- Атас! - сдавленным голосом вскрикнул тот, что стоял от Витьки дальше; присев, он вдруг пружинисто сиганул в сторону, и в тот же миг, сделав выпад вперёд, Витька мёртвой хваткой вцепился в ближнего; этот пацан, парализованный страхом, даже не дёрнулся, в то время как друг его, стремительно преодолев полсотни метров до забора, взлетел над ним и, оказавшись на улице, дал стрекача. Всё произошло в считанные секунды.
Рядом, в соседнем дворе, отзываясь на боевой Витькин рёв, тявкнула собака, но тут же замолкла, то ли запоздало испугавшись крика не меньше пацанов, то ли, наоборот, поняв, что это парень-сосед дурачится. Глухой топот, издаваемый кроссовками убегающего пацана, стих. И вновь наступила тишина.
- Значит, чужие сливы - вкуснятина, да? - Витька, по-прежнему цепко держа пацана за руку, постарался придать голосу как можно больше строгости.
- Дяденька, отпустите! - плачущим голосом отозвался пацан. - Я больше не буду... никогда не буду.
Пацан чуть дёрнул рукой, пытаясь освободиться. Ужас, сковавший его в первое мгновение, когда Витька, как спецназовец из крутого боевика, с рёвом выскочил из-за сарая, прошёл, и пацан понял, что они влипли, точнее, влип он, потому что друг его дал дёру, бросил его, и теперь ему одному надо как-то выкручиваться - отдуваться за двоих, и ещё неизвестно, что теперь сделает с ним хозяин, крепко держащий его за руку. В общем, ужас его сменился страхом.
- Дяденька, - плачущим голосом повторил пацан, - отпустите меня.
Витька в ответ на "дяденьку" весело фыркнул - так его, Витьку, не называл ещё никто. Дяденька... Да какой он, блин, дяденька! Смешно! Оттого он и фыркнул, чуть ослабив хватку...
Витьке был двадцать один год; ни отца, ни матери у него не было - во всяком случае, Витька не помнил их и не имел о них никакого представления, они погибли - утонули, когда Витьке был ещё младенцем, и воспитывала - и воспитала - Витьку бабка. Когда Витька служил, бабка, до этого ничем не болевшая, неожиданно умерла, и Витька, вернувшись домой, оказался на всём белом свете один-одинёшенек: не дядек-тёток, ни, соответственно, двоюродных сестёр-братьев у него не было. Может, поэтому, не особо раздумывая, Витька сразу женился. На дискотеке в соседней станице увидел девчонку, как-то легко, шутя, познакомился с ней. Спустя неделю они переспали, причём для Витьки это было впервые - до армии он ни с кем не успел, никого не попробовал. Утром, проснувшись, Витька сказал:
- Давай, может, поженимся, блин...
Перед этим он ещё раз, уже не волнуясь и не суетясь, с размеренным наслаждением оттянул Светку, и мысль о том, что хорошо бы жениться, пришла внезапно. Была уже поздняя осень, в окно барабанил мелкий противный дождь, а в доме было тепло, уютно. Они лежали поверх одеяла голые, и Светка, прижимаясь к нему сбоку, нежно ласкала его. Ну, и чего было ещё ждать? Ни матери, ни бабки у Витьки не было, и никто не мог ему ни посоветовать, ни отсоветовать. А Светке было уже двадцать четыре, парни в станице пили-ширялись, и Витька на их фоне был настоящим принцем. В общем, через неделю они подали заявление, а вскоре сыграли скромную свадьбу. Так, спустя каких-то два месяца после демобилизации, был Витька уже женат.
Всё это было в прошлом году. А теперь был июль. Светка была у тёщи, в соседней станице - помогала матери консервировать на зиму фрукты-овощи, и приехать должна была к выходным, через четыре дня...
Почувствовав, что Витька ослабил хватку, пацан снова дёрнул рукой:
- Я больше не буду, дяденька. Честное слово! Отпустите меня.
- Сейчас я позвоню в милицию, они приедут и заберут тебя, - Витька вдруг вспомнил, как точно так же попался когда-то сам, только они тогда обносили яблоки, и как его, пацана, дед Капитон точно так же держал за руку, стращая милицией. - Хочешь в милицию?
- Нет... Я не буду... я больше не буду... Не надо в милицию, дяденька.
В этот раз слово "дяденька" пацан произнёс не очень уверенно. Они - и пацан, и Витька, - стоя почти вплотную друг к другу, наконец-то хорошо рассмотрели один другого. Пацан с удивлением обнаружил, что тот, кто стоит перед ним, вовсе не дяденька, а просто парень, и у этого парня совсем не злое лицо, а Витька, всмотревшись, машинально отметил, что пацан миловиден.
- Что-то я раньше тебя не видел, - медленно проговорил Витька. - Приезжий, что ли?
- Я в гости приехал, к бабушке, - с готовностью отозвался пацан и, словно боясь, что этот парень, в чьей власти он теперь был, ему не поверит, тут же добавил: - Я из Москвы.
- Ах, из Москвы! - Витька насмешливо хмыкнул. - Ну, тогда понятно.
Пацан уловил в Витькином голосе возникшую вдруг недоброжелательность и тут же пожалел, что сказал про Москву; ему хотелось понравиться Витьке, потому он и добавил про Москву. "Зря это сделал, не надо было говорить", - подумал пацан.
- Я не хотел, - глядя на Витьку, произнёс торопливо пацан, чтобы заполнить возникшую паузу. - Это всё Славик. Я говорил ему, что не надо, а он мне сказал: "Полезем".
- Это который удрал сейчас? - уточнил Витька, вновь ослабляя хватку.
- Ну да, который удрал, - пацан почувствовал, как ослабла чужая рука, крепко державшая его, и нерешительно улыбнулся.
Мысль возникла внезапно. И эта внезапно возникшая мысль была Витьке настолько несвойственна и потому для него самого так неожиданна, что в первую секунду, когда эта мысль возникла, он, Витька, не то чтобы как-то опешил или удивился - в первую секунду Витька сам себе не поверил! Пацан смотрел уже не испуганно, а скорее настороженно и в то же время чуть заискивающе. Было заметно, что он старается уловить Витькино настроение, и Витька, словно испугавшись, что пацан вдруг исчезнет, непроизвольно сжал ладонь вновь; он держал пацана за руку чуть выше кисти.
- Больно, - тихо сказал пацан.
Витька заметил, как пацан чуть поморщился, не пытаясь, впрочем, вырвать или как-то освободить руку.
- А сливы чужие есть - это как? - неожиданно зло проговорил Витька и тут же сам удивился своей злости.
В душе Витька нисколько не осуждал пацана - он сам точно так же лазил когда-то по чужим садам-огородам, и это было не воровство, а скорее неистребимая пацанская жажда опасности и приключений. Да и сливы Витьке было тоже не жалко - от того, что пацаны съели по десятку слив, он, Витька, беднее не станет. И тем непонятнее для него самого была вдруг вспыхнувшая в нём злость к пацану.
Витька ещё сильнее стиснул ладонь. Рука у пацана была тонкая, тёплая. На этот раз пацан, ничего не говоря, чуть шевельнул рукой, как бы давая Витьке знать, что тот делает ему теперь ещё больнее, и Витька увидел, как пацан снова поморщился.
- Что - больно? - спросил Витька, хотя и так было ясно, что пацану больно.
- Отпустите меня, пожалуйста, - тихо проговорил пацан, и Витька увидел, как выражение лица у пацана вновь изменилось - в глазах у него опять появился страх.
Было темно, тихо и уже поздно - наверное, около двенадцати или даже двенадцать. Витька ослабил хватку. Мысль, внезапно возникшая у него, не только не уходила, а наоборот - показавшаяся парню в первые секунды совершенно чужеродной, эта мысль с каждым мгновением становилась всё более и более внятной. Мысль стремительно обретала форму и оттого с каждым словом и каждым движением казалась Витьке всё более реалистичной. Он, ослабив хватку, пристально всматривался в лицо пацана, до конца, тем не менее, ещё не веря в то, что сейчас... сейчас он может это сделать.
- Значит, ты хочешь, чтобы я отпустил тебя? - медленно проговорил Витька, пристально всматриваясь в лицо пацана.
- Да... Я больше не буду.
- Я отпущу тебя, если ты так хочешь. Но при одном условии.
Витька вдруг подумал, что он не испытывает никакого возбуждения. Да, того, в привычном понимании, возбуждения, которое свидетельствует о вполне конкретном желании, у него не было. И вместе с тем это не было любопытством. Витька ни тогда, когда был пацаном, ни позже, в армии, ни разу не замечал за собой хоть какого-то, явного или смутного, интереса к подобным вещам, никогда не хотелось ему попробовать. Всякий раз, когда возникал о таком разговор - а разговоры о "гомиках", о "пидарасах", когда он учился в ПТУ, среди парней возникали частенько, - он к этому разговору терял интерес, и если смеялся над сальными шуточками, то делал это лишь потому, что смеялись другие. И когда приходилось об этом читать, Витька быстро пробегал глазами заметку либо статью, оставаясь при этом совершенно равнодушным; ему это было так же неинтересно, как неинтересно было слышать каждый день по радио о меняющемся курсе доллара - неинтересно по той простой причине, что долларов у него не только не было, но он их даже никогда не видел. Нет, это было что-то другое, не любопытство и не желание; из каких-то сокрытых глубин души вдруг странным аккордом неведомой песни возникла мысль, и Витька сам не заметил, как эта мысль завладела им.
Они - пацан и Витька - стояли друг против друга, Витька держал пацана за руку, и у него, у Витьки, было такое чувство, что этот пацан - его пленник. Может быть, так поступали когда-то, давным-давно, древние воины, когда брали в плен мужчин и женщин?
- Ты... - Витька уже хотел сказать, что пацан должен сейчас сделать, как вдруг неожиданно сообразил, что в ночной тишине их голоса хорошо слышно, и если сейчас кто-то будет идти по улице...
Витька, произнеся "ты", тут же осёкся. Пацан, ещё ничего не зная о Витькиной мысли, напряжённо смотрел на Витьку со смешанным чувством страха и ожидания.
- Пойдём! - решительно проговорил Витька.
- Куда? - голос у пацана дрогнул.
- Идём. Не бойся! Я же сказал тебе, что отпущу... Ну! - Витька дёрнул парнишку за руку, и тот, повинуясь, последовал за ним.
Сарай был разделён на две неравные половины: одна половина была переоборудована Витькой под гараж, и там стоял его мотоцикл, а в другой половине сейчас были мешки с зерном, и сюда, где были мешки, Витька и толкнул пацана. Тот, едва не споткнувшись, провалился в тёмное чрево сарая. Ни окна, ни окошка здесь не было. Пацан очутился в кромешной тьме и, развернувшись, хотел тут же податься назад, но Витька, шагнувший в сарай следом за ним, одной рукой мгновенно перехватил паренька и крепко, чтоб удержать, прижал его к себе.
- Тихо, тихо... - прошептал Витька.
Одной рукой продолжая держать пацана, другой рукой он быстро закрыл за собой дверь и, сместив руку на стенку, нащупал выключатель. В сарае вспыхнул неяркий свет.
- Ну, ты чего? Испугался, да? - Витька разжал в локте свою руку, и пацан, в тот же миг отскочив от него, затравленно оглянулся по сторонам.
В сарае был всякий хлам: какие-то вёдра, старые кастрюли. Пирамидой поднимаясь вверх, за спиной пацана были сложены мешки. Витька - невысокий и плотный, но при этом по-юношески стройный - стоял спиной к двери, загородив собой выход, и пацан почувствовал, что он в ловушке. Он перевёл затравленный взгляд на Витьку. Тот смотрел на него внимательно, даже как-то излишне, неестественно сосредоточенно, и пацану вдруг сделалось по-настоящему страшно. Нет, в Витькином облике ничего страшного не было - наоборот, открытое лицо Витьки скорее вызывало симпатию, чем отталкивало или, тем более, пугало, и только взгляд... взгляд у Витьки был словно отсутствующий, обращённый внутрь, отчего пацану показалось, что Витька не видит его.
А Витька, глядя на пацана, чувствовал, как в нём стремительно нарастает жаркое, сладостное возбуждение. И дело было вовсе не в том, что пацан, стоящий перед ним, был симпатичен. Тех нескольких секунд, что Витька держал пацана, прижимая его к себе, оказалось вполне достаточно для того, чтобы мысль, невесть из каких глубин внезапно возникшая и в считанные минуты Витькой овладевшая, получила своё логическое завершение в форме обычного, хорошо знакомого Витьке возбуждения, сладким зудом возникшего между ног и вот уже жаркой волной стремительно растекающегося по телу.
Витька, глядя на пацана, переступил с ноги на ногу. Пацан был не просто симпатичен - он, как это часто бывает с парнишками, был возбуждающе симпатичен. Черты его юного лица ещё не приобрели чётко выраженной возмужалости, и оттого лицо излучало какую-то первозданную свежесть и чистоту. Даже выражение страха на загорелом круглом лице нисколько не портило общей картины. Коротко стриженный, в широких, достающих до середины голеней бежевых шортах и синей футболке с непонятной надписью "GO TO ME", пацан стоял перед Витькой, застыв в напряжённом ожидании, и только было заметно, как бьётся, от страха колотится у него сердце - ходуном ходит под синей футболкой грудь.
Член набухал, наливался горячей твёрдостью. Витька, не сводя с пацана взгляд, непроизвольно сдавил член ладонью, и пацан, от которого не ускользнуло это Витькино движение, вздрогнул. "Маньяк!" - слово, мгновенно возникшее в сознании, резануло, как скальпель, и и без того напуганный происходящим пацан побледнел. Как всякий человек, живущий в современном информационном пространстве, пацан был наслышан о маньяках, насилующих пацанов, и если мысль эта до сих пор не пришла ему в голову, то это произошло лишь потому, что парень, державший его за руку под сливой, был совершенно не похож на извращенца, насильно трахающего пацанов; и только теперь, когда он увидел, как этот парень мнёт через спортивные штаны свой явно возбуждённый член, его пронзила страшная догадка. Он вдруг невольно подумал о том, что именно сейчас может с ним сделать здесь, в сарае, этот стоящий перед ним парень.
Пацан попятился, но сзади были мешки с зерном; икры пацана упёрлись в лежащий на полу мешок, и пацан, потеряв равновесие, с размаху на этот мешок сел-упал. И в тот же миг Витька очутился рядом. Не давая пацану подняться, он с силой надавил ему на плечи, так что лицо пацана оказалось на уровне Витькиного паха. Одной рукой удерживая пацана в сидячем положении, другой рукой Витька тут же оттянул вниз резинку спортивных штанов, вместе с трусами зацепив её большим пальцем, и прямо перед глазами пацана оказался напряжённо вздыбленный член. Пацан, вывернув голову набок, попытался увернуться, однако Витька, сжав ноги пацана своими, чтобы тот не имел возможности вскочить, большим и указательным пальцами оттянул на члене крайнюю плоть, обнажив багрово-красную, похожую на сливу головку, одновременно ладонью другой руки, обхватив пацана за подбородок, вновь повернул его лицо к члену и, чуть подав бёдра вперёд, коснулся головкой сжатых губ. Пацан, замычав, ещё плотнее стиснул, сжал губы.
- Ну... возьми... возьми его в рот! - и Витька большим и указательным пальцами с силой надавил пацану на щёки - там, где смыкаются челюсти.
Застонав от боли, пацан открыл рот, и в ту же секунду Витька, двинув бёдрами резко вперёд, почти наполовину вогнал туда залупившийся член.
- Давай... ну, соси! - жарко зашептал Витька. - Соси... кому говорю! Давай...
Член был горячий, эластично-твёрдый и - безвкусный. Витька поздно вечером ходил в душ и смыл с себя накопившийся за долгий летний день пот, и потому пацан не почувствовал того специфического вкуса, какой бывает у члена, если его день-другой не мыть. Может быть, поэтому пацан не почувствовал никакого отвращения. Ему не с чем было сравнить ощущение члена во рту - разве что с круглым на палочке эскимо, которое он любил сосать. Да, было очень похоже, с той лишь разницей, что эскимо всегда было холодное, а член оказался горячим - и, тем не менее, член был похож на эскимо. От такого сравнения у пацана невольно мелькнула мысль, что это - член во рту - совсем не страшно... во всяком случае, не так страшно, как он думал об этом.
Витька толчками вталкивал член в рот, и пацан, чтобы эти толчки сдержать, инстинктивно вцепился в Витькины бёдра, при этом губы его сомкнулись плотней. Витька почувствовал их обжимающий жар, и это было необыкновенно приятно. Витька, обхватив ладонями голову пацана, стал рывками насаживать его рот на свой член, одновременно двигая навстречу рту бёдрами. Пацану показалось, что член проникает ему в гортань, он замычал, невольно сжав зубы, и в ту же секунду Витька дёрнулся, рывком вырывая член изо рта.
- Зубы... зубы, блядь, убирай! - искривившись от боли, прошептал Витька.
Пацан понял, что сделал больно, и, боясь, что эта боль разозлит парня, торопливо зашептал, оправдываясь:
- Я не хотел... не специально я... честное слово, не специально.
- Поаккуратней, блин, надо...
Витька, по-прежнему сжимая ладонями голову пацана, запрокинул его лицо вверх. Пацан безропотно подчинился движению Витькиных рук. Взгляды их встретились. Глаза у пацана были испуганные, он смотрел на Витьку умоляющим и одновременно вопрошающим взглядом.
- Зубы убирай, понял? - назидательно проговорил Витька.
- Да, понял... я понял, - поспешно отозвался пацан. - Я сам буду... сам буду делать... пустите.
- Давай, соси! - уже спокойнее произнёс Витька, одну ладонь переместив пацану на затылок, а другой обхватив свой член. - Соси!
Большим и указательным пальцами Витька взял свой член у основания и чуть наклонил его, направляя пацану в рот. Тёмно-красная головка замерла у губ пацана.
- Ну, бери! - нетерпеливо прошептал Витька.
Член у Витьки был не очень большой - средний, сантиметров пятнадцать-шестнадцать в длину - и при этом ни капельки не искривлённый, как это часто бывает у парней и мужчин, чья юность прошла под знаком Онана. В общем, член не внушал ни отвращения, ни страха, и пацан, не дожидаясь, когда Витька снова начнёт его натягивать резкими толчками, сам, открыв рот, потянулся к члену губами. В конце концов, член у него уже был сейчас во рту - он, пацан, всего несколько минут назад этот член уже сосал, и ничего страшного или смертельного не случилось с ним. Да, ничего не случилось. "Пососу. Пососу хорошо, чтоб ему понравилось, и он отпустит меня", - подумал пацан, касаясь губами сочной, как слива, головки.
Витька замер. Влажные тёплые губы пацана, медленно скользнув по головке, на мгновение задержались на крайней плоти, и, вбирая член в рот, пацан осторожно, словно нерешительно, скользнул губами вдоль члена... Ощущение было обалденное! За полгода супружеской жизни Светка ни разу у Витьки не сосала, и он ей тоже ни разу не предлагал сделать это - взять член в рот, а других женщин, кроме Светки, у Витьки ещё не было. Ощущение члена во рту было для Витьки ново, и поэтому Витька замер - замер от удовольствия.
А пацан, между тем, чуть успокоился. В принципе, ничего в этом страшного не было - сосать член у парня. Пацан никогда ни у кого не сосал, и теперь, делая это, он думал, что это только кажется, что такое невозможно, а на самом деле... Конечно, если кто узнает... А если никто не узнает? Да, если никто не узнает? Вот он сосёт. Ну, и что? Чего здесь особенного? Ничего. Главное, выбраться отсюда.
Сидя на мешке, он ритмично двигал головой, скользя губами вдоль члена. Он был обычным начинающим взрослеть восемнадцатилетним парнишкой, и, как у всякого в его возрасте, у него был полный сумбур в голове: осведомлённость переплеталась с невежеством, любопытство боролось со страхом, чужое мнение вызывало скепсис и одновременно служило ориентиром, и всё это было в одном флаконе. Как подавляющее большинство пацанов, он был прекрасно осведомлен, что есть "голубые" - пацаны или взрослые парни, которые трахаются друг с другом; более того, само слово "голубой" было едва ли не самым популярным словом в их классе - пацаны употребляли его где надо и где не надо, словно употребление этого слова доставляло им непонятное удовольствие. Естественно, употреблялось это слово всегда с оттенком собственной непричастности к подобным вещам, и выражалась эта непричастность в форме неизменно насмешливой интонации, с какой слово "голубой" произносилось. А ещё этим словом пацаны друг друга обзывали, и тогда это слово звучало как оскорбление. Считалось, что голубые - это какие-то ненормальные; да, именно ненормальные, потому что "нормальный пацан трахаться с пацаном ни за что не будет", и если кто-то это делает, то он заслуживает за это самого уничижительного к себе отношения. И ещё считалось, что быть голубым - это очень позорно; слово "считалось" в данном случае - очень точное слово, потому что его безличная форма подразумевала некое общее мнение, требующее неукоснительного подчинения.
Короче говоря, пацанов эта тема одновременно и волновала, и пугала, и отталкивала, и притягивала - всё было вместе перепутано-переплетено, и пацан, в сарае сосущий член у Витьки, в этом смысле не был исключением: как обычный тинэйджер, он бездумно разделял общее мнение, когда находился среди приятелей, и со всеми вместе искренне иронизировал и смеялся, когда говорили о голубых, - и в то же время, как всякий нормальный пацан, он испытывал время от времени смутное любопытство, когда оставался один. Наедине с собой - в своих мыслях - пацан не был так однозначно категоричен по отношению к голубым и даже несколько раз, занимаясь онанизмом, пытался представить себя с пацаном. Да, мастурбируя в ванной, он несколько раз представлял себя с Юриком, своим другом, и ещё с Саней - парнем, который вернулся из армии, и хотя это у него получалось не очень хорошо, тем не менее смутное любопытство в душе всё равно оставалось. Пацан, сам о том не зная, переживал типичный для своего возраста период бисексуальности, когда многие пацаны, демонстрируя перед друзьями-приятелями своё негативное отношение к гомосексуализму, втихаря потягивают друг друга либо время от времени тайно об этом мечтают, или пытаются это иногда представить, при этом себя голубыми не считая и над голубыми продолжая насмехаться. В действительности невозможно определить тех пацанов, которые трахаются в рот или в попку, если только они сами себя по какой-либо оплошности не выдадут другим.
Сидя на мешке, пацан сосал. Он сосал старательно, "убрав" зубы, отчего его губы, трубочкой вытягиваясь вперёд, ещё плотнее обжимали твёрдый горячий член, и, странное дело, пацану постепенно начинало это нравиться. Нет, страх никуда не исчез, не испарился, и мысль о том, что он заложник, пацана не покинула, и в то же время он чувствовал, что сосание члена с каждым мгновением всё больше и больше его возбуждает. Он сам не заметил, как встал, затвердел его собственный член, и теперь он сидел с напряжённым членом и, продолжая ритмично двигать головой, чувствовал приятную ломоту в промежности, какая всегда у него возникала, когда он, уединяясь, занимался онанизмом. И ещё пацан чувствовал, что от сосания у него уже болят челюсти, но он боялся остановиться, резонно предполагая, что этот парень, у которого он сосет, должен, наверное, скоро кончить... Кончить - куда? Ему в рот?!
А Витька балдел. Блин, это было охуительно - вафлить пацана! Оба они - и пацан, и Витька - были новичками в этом деле, и, тем не менее, для первого раза у них получалось всё совсем неплохо. Да, неплохо. Витька зачарованно смотрел сверху вниз на то, как член его, исчезая наполовину во влажном горячем рту пацана, появляется вновь, и вновь исчезает, и вновь появляется. Голова пацана, словно маятник, ритмично двигалась взад-вперёд, и в этом движении было что-то необыкновенно возбуждающее и вместе с тем невольно завораживающее...
Витька почувствовал, как первые признаки приближающегося оргазма дали знать о себе сладким покалыванием в ноющей промежности, и, торопливо обхватив ладонями голову пацана, конвульсивно задвигал задом, судорожно сжимая под спортивными штанами круглые ягодицы. Оргазм катил уже - мощно, сильно, и его было не остановить.
- Бля-а-а... - протяжно застонал Витька, и в то же мгновение пацан почувствовал, как член у него во рту дёрнулся, и тут же рот его стал стремительно наполняться.
Пацану показалось, что её много, очень много. Сперма, мгновенно заполнившая рот, была горячая и чуть солоноватая. Пацан, на какой-то миг растерявшийся, попытался откинуть голову назад, но Витька, держа её в ладонях, не дал ему это сделать, и пацан с ужасом замычал - ему показалось, что он сейчас захлебнётся. Однако Витька, словно очнувшись от охватившего его наслаждения, сам торопливо отдёрнул пацана от себя, освобождая его рот от члена, и пацан, словно всё ещё боясь захлебнуться, тут же резко наклонился, выливая изо рта чужую клейкую сперму, перемешанную с собственной слюной.