9.
Наши дни, г. Червоневск
Мы ехали домой от Елены Владиславовны в полной тишине, под монотонный гул мотора мой Астры. Наверное, у нас даже не было никаких мыслей по поводу всего произошедшего. Если поначалу мы оба погрузились в пучину раздумий, сомнений и переживаний, то уже вскоре стало понятно, что нам не справиться с этим потоком, что случившееся необходимо переживать не один день, что моральное измождение окутало целиком и оставило пустоту в душе, в которой уже нет места угрызениям совести и прочей ерунде. Я даже не мог однозначно сказать себе, что мы поступили неправильно.
Такое творилось в моей голове, наверное, в ее тоже. Всю дорогу она даже не смотрела на меня, уставившись в окно на пролетающие мимо серые силуэты многоэтажек, наверное, не в силах перенести встречу наших бесстыжих глаз. Когда я подъехал к ее дому и припарковался прямо возле подъезда, мы еще минуту сидели, ничего не говоря. В повисшей густой и напряженной тишине было слышно только наше взволнованное дыхание, а потом она, опустив голову, тихо произнесла: «Я не виню тебя в произошедшем... , наверное, я всегда слишком неравнодушно относилась к ней, но будет лучше нам больше не встречаться»
Она коснулась своих губ двумя пальчиками, а затем приложила их к мои губам, передавая свой поцелуй. Ее глаза были полны слез и какого-то неизмеримого отчаяния. Я знал, что мои слова сейчас не помогут и что Кате нужно время прийти в себя. Что бы я сейчас не сделал, всё лишь еще больше оттолкнуло бы ее от меня, поэтому я дал ей уйти.
Я просто смотрел на ее удаляющуюся фигуру до боли родную, на раскачивающиеся в такт бедра, на мелькающие каблучки туфель — она больше не оборачивалась и через мгновенье исчезла за массивной железной дверью. «Какая сука, — вдруг пришло мне в голову, — сдается мне ты там и была настоящей, прирожденная насильница, упивалась своей властью и силой, ты наслаждалось этой своей стороной. Я знаю, что ты позвонишь мне через пару дней и предложишь трахнуть очередную святошу. А может быть ты никогда и не позвонишь.»
Домой я приехал в самом дурном расположении духа, злой и на себя, и на весь мир, не зная, как вести себя с любимой и что предпринять вообще. К моим прежним проблемам прибавилась эта, и жизнь опять казалось затягивает меня на темное, безжизненное дно. Лицо горело, как бывает, когда долго стоишь на сильном ветру, глаза резало острой болью и все тело теснило гнетуще изнурение. Наскоро умывшись, просто плюхнулся на кровать и непонятно зачем вдруг стал вспоминать яркие картинки нашего недавнего секса.
Чем больше я восстанавливал в памяти эти кадры, тем больше возбуждение окутывало меня, тем больше мне хотелось повторить что-нибудь подобное, тем меньше у меня было сомнений по поводу аморальности наших с Катей действий. Это было прекрасно, это было чарующе, мы с ней были двумя преступниками. Пусть Бонни и Клайд грабили банки, а мы всего лишь изнасиловали набожную дуру, но разве это не связало нас невидимыми нитями единения в такой же степени как самую известную парочку. Разве от этого мы не стали еще ближе, как кровавые подельники.
Мы уж точно не Ромео и Джульетта — мы Фернандес и Бек, ну только не такие уродливые. Мы два злодея, помешанные в своих больных желаниях. Я глупо заулыбался придуманному сравнению, мое настроение совершенно неожиданно приподнялось, вместе с моим бойцом, ожившим от всех этих грязных мыслей. Оказывается, только-то и надо было выбросить глупые переживания. Даже интересно, куда приведет меня эта волчица в овечьей шкуре. Пожалуй, стоит быть более аккуратным, надо самому больше контролировать ситуацию, но разве это возможно с моей безумной прихожанкой.
Постепенно я позабылся болезненным сном, прерываемым между тем не совсем различимыми видениями. Все мелькало, словно кинолента, склеенная из нескольких бессвязных частей, словно фильм Тарантино, словно пестреющие на перроне лица прохожих, когда ты проносишься мимо них на поезде. Я с трудом соединял разрозненные куски воедино.
То перед глазами проносились голые тела Кати и Лены, то неизвестное длинное шоссе с бесконечным потоком машин, то вдруг совсем дикая лесная поляна, то блестящие золотые купола, а то жующая жвачку корова черной масти с загнутыми большими рогами. Неожиданно бешеный круговорот сцен остановился как раз на той самой корове, которая уставилась на меня огромными волоокими глазами с предлинными ресницами. Установившаяся вдруг тишина резала уши непривычностью и в ней я отчетливо различал жужжание многочисленных оводов и чмоканье челюстей животного. Я ничего не мог понять и также глупо таращился на корову как она на меня.
Переведя взгляд чуть в сторону, я с некоторым изумлением заметил худосочного белобрысого пастушка с непомерным для него сыромятным кнутом, перекинутым через плечо.
— Кто она? — спросил паренек, не дрогнув ни одним мускулом на застывшем лице.
Не успел я даже подумать над ответом, как все опять задрожало и понеслось в прежнем неугомонном беге, так что я не поспевал рассмотреть хоть что-то. Через мгновенье, впрочем, мир опять замер, на этот раз перед невысоким деревцем, в котором я как каждый русский без труда узнал осину. И опять же в тишине, раскачиваемой легким шелестом дрожащих круглых листочков, раздался звонкий голосок. На этот раз это была прехорошенькая девочка лет семи-восьми, одетая как обычная деревенская собирательница грибов.
— Кто она? Скажи имя ее.
Как я и ожидал, карусель снова завертелась после этих слов и, пролетев еще пару минут, остановилась на старом кладбище, заросшем густой травой и небольшими деревьями. Прямо передо мной располагалась по виду очень древняя могила, насыпь которой едва можно было различить, если бы не установленный сверху крест, столь сровняли надгробие дожди и ветра. Я приметил, что крест был не такой, как ставят у нас, а греческий, с равными сторонами.
— Ну, спроси же меня, кто она, — выругался я в нетерпении, — какого черты ты делаешь со мной, мое воображение? Что мне надо увидеть?
В ответ мне, поднялся сильный ветер, который к счастью дул мне в спину, и хотя на ногах от крепкого напора стоять мне было довольно трудно, но зато дыхание не перехватывало. От ураганных порывов крест на могиле задрожал, заскрипел и не выдержав ударов стихии с треском ломающегося дерева повалился, сначала на бок, а потом плашмя на землю. После этого вихрь почти сразу сник, перейдя в легкий бриз.
Что-то подтолкнуло меня подойти и взглянуть на вывернутое распятие. Подобравшись поближе я с удивлением отметил, что его перекладины странным образом легли в аккурат между четырех зажженных больших квадратных свечей, расставленных на могиле. Почему ветер так и не смог затушить свечи, несмотря на то, что ему хватило сил разломить под самое основание траурный знак, я никак не мог понять.
На всякий случай я еще раз взглянул на образованный стихией символ, стараясь поскорее запомнить его, и не зря ведь мое путешествие, организованное мозгом, еще не закончилось. Земля на могиле стремительно начала приподниматься, словно из-под нее кто-то пытался выбраться наружу, отчего я не удержался на ногах и нелепо рухнул на спину, больно ударившись затылком о какой-то камень.
Мне казалось, что я лежу так целую вечность, смотря на черное, усыпанное мириадами звездных огоньков ночное небо, не в силах подняться, придавленный чьей-то крепкой рукой, а в ушах стоял постоянный звон целого хора детских голосов: «Кто она? кто она? кто она?» Я зажмурился и что есть мочи закричал: «я не знаю».
Тут оказалось, что лежу я уже совсем не на могиле, а прямо на асфальтовой дорожке перед небольшой лесенкой, сложенной из каменных ступеней, которые заканчивались большой смотровой площадкой. На этой площадке громадиной чудовищной стрелы с зеленным окончанием крыши вырастало какое-то здание похожее то ли на церквушку, то ли на вышку. По мне так в ней было что-то фаллическое, и блестящая золотая луковица смотрелась точь-в-точь как настоящая залупа....