После окончания школы родители с трудом «поступили» меня учиться в институт в другом городе. Зная, что меня нельзя оставлять без контроля, меня поселили у моей родной тети, одинокой сестры отца, — доцента этого же института. Правда, я учился на другом факультете.
И вот я, прибывший после каникул, практически третьекурсник, звоню в тетину дверь.
— А, явился! — недовольно встретила меня тетя, открыв дверь. — Ну заходи! — Она повернулась и направилась на кухню, откуда доносился какой-то прелый запах, и в воздухе чувствовалась влажность.
Это не предвещало ничего хорошего. Если тетя не дала себя поцеловать, а в квартире не витает запах сдобы, значит она мной недовольна. А если моя тетя недовольна... Ой-ой-ой!
Уже с кухни от нее донеслось:
— В душ, затем в угол без штанов!
Ничего не понимая, я пошел в душ, припоминая все свои провинности. Вроде ничего не совершил. Да и приехал после каникул. Странно. Но все же после душа я одел только футболку и с голым задом отправился в угол в свою комнату, ожидая тетю с узким дамским ремешком, а затем долгую неторопливую порку с нотациями.
Такие отношения у нас с ней сложились после одного случая на первом курсе, после которого я предпочел ей не перечить...
***
Это случилось в первом семестре. В пятницу я как обычно вернулся с занятий поздно и навеселе. Понятно — бесконтрольность и отсутствие родительской опеки. Тетя пыталась на меня влиять, но я лишь отмахивался. Однако в тот день дверь мне открыла не тетя, а отец. И в руке у него был старый кожаный солдатский ремень. Оказалось тетя, обеспокоенная моим поведением, вызвала его для проведения воспитательной беседы. Отец с несколько секунд пристально в меня вглядывался, а затем молча больно взял меня за ухо и, подымая руку как можно выше, повел в комнату. Боль была настолько сильной, что мне приходилось идти на цыпочках. В комнате он наоборот потянул мое ухо вниз так, что мне пришлось опуститься на колени. Затем крепко зажал мою шею между своими ногами и начал «прописывать» ремня. Первые несколько ударов я терпел молча, затем стало так больно, что я начал стонать и пытаться закрывать попу руками. Только вот моими даже обеими ладошками не закрыть было всю мою пухлую попу, и ремень находил новые незащищенные места, гуляя то по ягодицам, то по бедрам. Инстинктивно я попытался лечь на пол, тогда отец прекратил стегать, взял обе мои руки и задрал их вверх, отчего мне пришлось снова встать на колени и оттопырить зад. Затем я почувствовал, как отец расстегивает мой поясок, вытаскивает его из моих брюк. Я попытался сопротивляться, но он гораздо сильней слабого толстячка, потому без проблем его достал и связал им мои руки. И тут я испугался — еще никогда для порки он меня не связывал. Конечно, я понимал, что порка должна быть серьезной — шутка ли, бросить свои дела и приехать из другого города!? Но то, что меня ожидало... Свободной рукой он расстегнул мои штаны, приспустил их вместе с трусами почти до коленей, а затем дернул мои руки, связанные за спиной, вверх. Повинуясь боли в выкрученных руках, я приподнялся с коленей, при этом штаны с трусами слетели до щиколоток. Теперь порке ничего не мешало — руки связаны и подняты кверху, а задница голая и оттопыренная. И отец продолжил порку уже «с чувством, с толком, с расстановкой». Стегал уже не так часто, как в самом начале, но гораздо сильней. Размахивался с плеча и припечатывал ремень к заднице, стараясь дважды, а то и трижды попадать по одному месту. Боль была адская, и я начал громко кричать после каждого удара, а из глаз брызнули слезы.
В комнату вошла тетя и уселась в кресло за спиной отца так, чтобы видеть мое лицо, и начала кивать головой в такт ударам ремня. Она смотрела мне в глаза, как бы напоминая каждую мою провинность, а я отводил взгляд. Только из-за того, что я вертел головой от боли — то и дело пересекался с ней взглядами. И в эти моменты чувствовал острые приступы стыда. За то, что меня порют при ней, за свои крики и слезы, за свою голую задницу, наконец.
А отец и не думал прекращать порку. Примерившись, он стал наносить удары по местам перехода ягодиц в бедра. А затем вдруг боль стала такой, что я завизжал, а смачные звуки шлепков сменились на глухие. Я догадался, что в ход пошла бляха. Дергать ногами я уже не мог, выворачиваться сил тоже не было, даже визг сорвался в хрип. И я хрипел после каждого удара «Простите... простите... простите... «.
Наконец тетя медленно встала и подошла к отцу. Что она ему сказала, я не слышал, но я получил еще три-четыре удара и порка прекратилась. Отец освободил мою шею, и я обессиленный упал на ковер, продолжая скулить от боли.
Отец с тетей ушли на кухню. Через некоторое время он вернулся одетый, пообещал мне, что если я еще что-то выкину и ему придется снова приехать, то эта порка покажется мне легким эротическим массажем. Затем вручил тете ремень, предложив не стесняться с моим воспитанием, и, попрощавшись с ней, уехал.
А я все лежал в комнате на животе и не мог успокоиться. Вошла тетя, развязала мне руки. И пока я ощупывал свою задницу — горячую и всю в рубцах — она застелила постель. Помогла мне подняться и улечься. Перед этим положила поверх простыни клеенку. Затем принесла какую-то мазь и начала обильно смазывать мои поротые места:
— Да-а... сесть ты теперь дня три не сможешь! Хорошо тебе отец всыпал! Долго помнить будешь.
А я только всхлипывал и мочил слезами подушку. Закончив наносить мазь, тетя сказала:
— Мазь очень жирная и впитывается долго. А чтоб синяки прошли скорее — мазать надо очень часто. Поэтому придется тебе побыть без трусиков с недельку.
Я промолчал, хоть перспектива меня и не радовала. Спорить с тетей, особенно в моем нынешнем положении, было бессмысленно.
Затем тетя присела в изголовье и начала нежно гладить меня по голове, ласково приговаривая, что это для моей же пользы и что теперь я точно буду хорошим мальчиком. Так продолжалось, пока я не уснул.
На следующий день тетя разбудила меня рано утром. Я попытался сесть, но даже на мягком диване это вызывало такую боль, что я снова улегся на живот.
— Вставай-вставай! Через полчаса ко мне придут дипломницы. Ты ведь не хочешь, чтобы они увидели твою попу? Поэтому быстренько в туалет, ванную и я снова тебя намажу мазью.
Еще лежа, оглядев комнату, я не обнаружил своих вещей. Просить у тети трусы и получить отказ было бы вдвойне унизительно. Поэтому решив, что после порки и ночи без трусов уже все равно, я встал с постели и на негнущихся ногах поковылял в туалет.
Не буду описывать, сколько страданий мне доставило сидение на унитазе и отмывание в ванной остатков крема, опишу то, что мне удалось рассмотреть в зеркале. Мои зад и бедра были сильно вспухшими, темно-фиолетового цвета. И на этом «великолепии» четко проступали уже почерневшие контуры звезд и краев бляхи. Я попытался посчитать, сколько я получил ударов бляхой, но после тридцати меня сбил звонок в дверь и голос тети:
— А, здравствуйте, девочки! Проходите, располагайтесь. Только не шумите — у меня племянник заболел. Я сейчас сделаю ему кое-какие процедуры и присоединюсь к вам. Вы пока доставайте ваши чертежи...
Затем я услышал звук закрываемой двери в зал, шаги в коридоре, легкий стук в дверь ванной и тетин голос:
— Быстро выходи и марш в свою комнату!
Я открыл дверь, и на ходу обматываясь полотенцем, посеменил к себе. Следом шла тетя с банкой какой-то мази и резиновыми перчатками.
Зайдя в комнату, тетя молча указала мне на диван и я молча «бухнулся» на живот. Тетя распустила полотенце, надела резиновую перчатку и начала обильно меня смазывать мазью, шепотом приговаривая:
— Аптекарша сказала, будет немного печь. Зато синяки убирает быстро...
— Ага, «немного»! — начал морщиться я от жжения.
— Терпи! И потом — ты наказан! Так что вот тебе лично от меня «на орехи»... — после этих слов я почувствовал, как тетя развела мне ягодицы и, слегка втирая, нанесла мазь мне прямо на анус.
Жжение тут же стало невыносимым, а тетя встала, сняла перчатку и вышла из комнаты, захлопнув дверь. Через пару минут до меня донеслось:
— Так... Белова молодец! Хороший чертеж! А у Вас, Романенко!? Где размеры, где срезы? Две недели до диплома! Что Вы себе думаете!? Пороть Вас надо! Драть, как сидорову козу!
Оправдания Романенко я не услышал, зато после этих тетиных слов мой зад заболел сильнее.
Через некоторое время в комнату вошла тетя, одетая в свой обычный деловой костюм, и велела мне одеваться.
— К врачу пойдем. — Пояснила она. — Больничный нужен. А то тебя и так уже чуть не выгонять из института собираются.
У врача — как оказалось тетиной хорошей знакомой — терапевтши приблизительно ее возраста — мне пришлось заголяться и в присутствии (хоть в этом повезло) пожилой медсестры показывать всю «красоту» от поясницы до коленей да еще и объяснять за что мне всыпали.
Больничный был дан на неделю с рекомендациями «побольше жидкости, мочегонное, раз в день можно клизму. Ну и мазать, мазать...»
В итоге мое «безтрусое» состояние растянулось практически на две недели. И тетя была очень щедра на клизмы.
* * *
От моих мыслей в углу меня отвлек дверной звонок. Затем я услышал тетин и еще какой-то смутно знакомый женский голос. Затем голоса удалились в зал, и через минут пятнадцать тетя громко меня позвала:
— Племянничек! Иди, поздоровайся с гостьей! Да штаны не вздумай одевать!
Опасаясь дополнительно злить тетю, я прикрыл ладошками лобок и посеменил в зал.
Увидев гостью, я все понял и вспомнил. С бокалом вина в руке в кресле восседала продавщица из ночного магазина в нашем квартале, которой я в выпившем виде нахамил перед каникулами. Выпил я тогда с однокурсниками в честь окончания второго курса, не боясь тети, которая уехала на дачу. Вот и потянуло на приключения. Ой, да я ей еще тогда делал неприличные намеки. Судите сами — пышная брюнетка лет сорока с наивным детским личиком и медовым голоском.
И вот теперь она сидит в легком летнем платьице с открытыми плечами и бюстом, а короткий плиссированный низ практически до ягодиц открывает вид на аппетитные ляжки. А я стою перед ней без трусов, переминаясь с ноги на ногу, краснея и прикрывая пах.
— Руки по швам! — Командует тетя и я медленно и нехотя убираю руки.
— Ну вот, Марина, любуйся — наш герой! — указала на меня рукой тетя.
Гостья оглядела меня с ног до головы, задержавшись взглядом ниже пояса, и, слегка помедлив, ответила:
— Какой-то вид у него не геройский. Тем вечером куда как раскованнее был. — Подмигнула она мне. — А судя по... — она взглядом указала тете на мой пах — так и вообще не герой.
Я всегда комплексовал по поводу своего маленького члена с закрытой головкой, висящей кожицей и практически безволосого лобка в этом возрасте. Поэтому после этих слов покраснел как рак.
— Стыдно, герой? — укоризненно сказала Марина. — А домогаться меня, особенно вот с этим — снова взгляд на мой член — не стыдно было!?
— Извините меня, пожалуйста! — промямлил я.
— Погоди, Марина! Сейчас извинения будут и поискреннее и погромче! — и уже мне — Ну-ка ложись на тахту!
Я безропотно подошел к тахте, заведомо выдвинутой на середину комнаты, и улегся на живот. Подошла тетя и всунула мне под живот толстый валик так, что моя попа стала ощутимо выше головы. Затем она достала из шкафа какие-то свои старые капроновые чулки или колготки и стала ими привязывать мои руки к ножкам тахты. Меня уже однажды связывали для порки и связывание обещало, что порка будет очень болезненной. Поэтому я, позабыв про стыд и гостью, начал канючить:
— Ну тетя... ну не надо... ну пожалуйста...
Но тетя молча закончила привязывать мою вторую руку и перешла к ногам. Сначала она потянула меня за обе ноги так, что мои руки распрямились, затем развела их за спинку тахты и привязала к ножкам. Закончив привязывать, она встала и вышла из комнаты. «Только бы не за солдатским ремнем с бляхой», подумал я. Потом услышал, как Марина наливает себе вино.
Тетя вернулась быстро, внеся в комнату парящую большую кастрюлю с полтора-двумя десятками длинных прутьев.
— Вот Марин... вычитала и все по науке сделала. Продерет его хорошо, но завтра сидеть уже сможет. Не то что после бляхи армейской.
— Ой, розги! Как интересно... — пропела своим медовым голоском продавщица. — И сколько же ты ему дашь?
— А вот пока все не измочалю! — ответила тетя и, достав первый прут, стала взмахивать им в воздухе.
Хоть розгами меня еще никогда не пороли, но свист прута заставил мою попу инстинктивно сжиматься, а уже слегка захмелевшая Марина, заметив это, расхохоталась:
— Смотри! Он мне попой подмигивает!
— Ну что ж, приступим! — сказала тетя и впечатала мне первый удар со всего плеча.
От боли я дернулся, но промолчал.
— Герой! — прокомментировала Марина.
— Это не на долго — отозвалась тетя и начала размеренно наносить мне удары, через пять-шесть приговаривая: — Вот тебе за...
Сначала я получил за «вранье». Что-то около двух десятков. Затем тетя, отбросив на пол первый прут, взяла второй.
Я прикинул и ужаснулся — в кастрюле оставалось тринадцать розог, и если каждым тетя будет давать двадцать ударов... А терпеть я уже не мог, и под вторым прутом и тетиным «за пьянство», я уже начал постанывать от каждого удара.
«За хамство» я уже громко кричал и пытался просить прощения. Но тетя, сменив прут, снова начала «прописывать» мне «за хамство».
Я уже не мог сдерживаться, и после каждого удара просил прощения поочередно то у тети, то у Марины, также назвав ее тетей.
Под пятым прутом я вовсю просил прощения за все свои названные прегрешения, совсем потеряв от боли стыд и гордость. Ревел вовсю, орал, безуспешно пытался дергать задницей, но уклониться от жалящих ударов не мог.
Наконец тетя бросила пятый измочаленный прут и присела в кресло рядом с тетей Мариной. Поскольку она не стала меня отвязывать, а в ведре еще оставался десяток прутьев, я понял, что порка еще не завершена. И пока они разливали и пили вино, я просил:
— Тетенька! Ну, пожалуйста! Хватит! Тетя Марина! Простите меня, пожалуйста! Никогда больше не буду так... Честно! Тетя...
Тетя отдышалась, пару раз хлебнула вина и предложила:
— Ну что, Марина! Всыплем ему ума в задние ворота? В две руки...
— С удовольствием, — сказала Марина и я услышал, как они встают.
Тетя подошла к ведру, разделила оставшиеся прутья на два пучка и протянула один из них Марине.
— Погоди! — сказала вдруг Марина! Соседи сбегутся.
После этих слов она встала у изголовья кровати, повернулась ко мне спиной, оттопырила попу и медленно стянула с себя трусы — добротные такие белые бикини. Затем нагнулась так, что подол платья приоткрыл мне ее пышные ягодицы, и попыталась переступить через них, но ей помешали каблуки и хмель. Наконец она справилась с задачей, скомкала их и грубо затолкнула материю мне в рот.
— Вот теперь можно! — засмеялась она уже не медовым, а каким-то стервозным голосом, приняла у тети пучок и встала с противоположной от тети стороны кровати.
— А и правда! — сказала тетя, отложила розги и достала из ящика еще один чулок. Подошла ко мне и перевязала им голову так, что я не смог бы выплюнуть кляп.
— А вот теперь приступим! — и женщины начали меня поочередно хлестать.
С первых ударов я попытался снова начать извиняться, но выдавал только стоны и мычание.
Стегали они молча и неторопливо, явно наслаждаясь «танцем» моей задницы, которая неподконтрольно мне то сильно сжималась, то начинала дрожать, то виляла из стороны в сторону как змея.
На мои стоны и слезы они не обращали внимания, а я готов был пообещать что угодно кому угодно, лишь бы порка прекратилась. А они все стегали и стегали.
Первой утомилась тетя — швырнула пучок на пол и взяла меня за подбородок:
— Ты все понял? — я истово закивал. — Или тебе добавить? — я энергично замотал головой, но Марина хлестнула меня еще пару раз. — Теперь будешь хорошим мальчиком?
Я закивал, и тут к тете присоединилась Марина —
— Тетю будешь слушаться? — я снова закивал головой. — Старшим не будешь хамить?
Так были перечислены все провинности, за которые меня наказали и после моего искреннего раскаяния я был прощен. Обе женщины одновременно отвязали мои руки и ноги и, усевшись в кресла, скомандовали:
— Теперь вставай и убирай.
Я встал, и, морщась, начал собирать с пола щепки и прутья, а тетя откупорила вторую бутылку вина.
Вдруг Марина, отхлебнув вина и улыбнувшись, сказала тете:
— Хорошая домработница! Только униформы не хватает! У тебя ведь сохранился тот школьный передник, которому я так завидовала?
Тетя улыбнулась, встала, порылась в ящике шкафа и выудила на свет свернутую белую, слегка пожелтевшую ткань. Затем расправила ее и надела на меня. Пока я разглядывал перед, она ловко завязала концы у меня на талии. Теперь я стоял в белом школьном фартуке, изобильно отороченном пышным рюшем, а ягодицы мне щекотали широкие длинные лямки, ниспадающие из под пышного банта на талии.
— Совсем другое дело! — всплеснула руками Марина и расхохоталась. — Продолжай!
В таком виде я вынужден был собирать с пола вручную щепки от розог, зацепившиеся за густой ковер, и использованные прутья, пока женщины допивали вино и бросали в мою сторону насмешливые взгляды.
Я уже боялся, что Марина еще что-то придумает иезуитское, но когда бутылка опустела она встала, и, сославшись на ранний подъем, стала собираться.
Проходя мимо меня она потрепала меня по щеке с почти материнской улыбкой, затем вдруг изменилась в лице и закатила мне пощечину наотмашь, прокомментировав:
— За хамство! Помни. А трусы постираешь и принесешь! — затем поцеловала тетю в щечку, получила ответный поцелуй, поблагодарила за «концерт» и, наконец, зацокала каблучками по коридору.
Но продолжение наказания, которого я боялся, придумала тетя. Как только за Мариной закрылась дверь, она за ухо затащила меня в ванную, где в тазике, залитое водой, отмокало ее белье — трусики, чулки, колготки, комбинации... И было его там... с десяток комплектов точно.
— Сейчас берешь детское душистое мыло, — указала мне тетя на мыльницу, — тщательно, но очень нежно, намыливаешь каждую вещь, а затем полощешь в трех водах — сначала теплой, затем дважды в холодной. Времени тебе — час. А я курсовые иду проверять. И не дай Бог тебе меня отвлечь плеском воды или не справиться вовремя.
Тетя вышла из ванной, а я взял в руки мыло.
Этот инцидент послужил началом нового витка нашим с тетей отношениям, но это уже другая история.