Утро, и, как это всегда бывает по утрам, хочется поспать еще – глаза не открываются, но Толик будит Юрку – стягивает с него белые плавки-трусики, и Юрка, еще окончательно не проснувшийся, привычно приподнимает зад, Толику помогая; тело у Юрки теплое, безвольно-податливое... словно Толика дразня, Юрка раз и другой легонько сжимает голые булочки, отчего на них появляются небольшие впадины-ямочки, и, глядя на эту игру – глядя на молочно-белую, полушариями оттопыренную Юркину попку, Толик опять ловит себя на мысли, что ему хочется... хочется просто лечь с Юркой рядом, прижаться к нему, полусонному, сбоку, и так, ничего не делая, лежать, уткнувшись лицом в теплую Юркину шею... мысль такая возникла вчера, и эта же мысль возникает сегодня, но – времени нет, член у Толика, залупившись, стоит, и Толик, бросая на пол белые Юркины трусики-плавки, нетерпеливо шепчет:
- Давай...
"Давай" – шепчет Толик, на указательный палец выдавливая из тюбика вазелин. Лежа ничком на животе, Юрка молча обхватывает ладонями свои круглые ягодицы и, послушно разведя их в стороны, открывает светло-коричневый кружочек сжатой дырочки; Толик, на коленях стоящий сбоку, указательным пальцем мажет плотно стиснутый входик, – подушечка пальца едва касается сфинктера...
- А... а... – в ответ на эти прикосновения полустонет-полувздыхает Юрка и, не открывая глаза, еще крепче сжимает колечко сфинктера.
- Ты чего?
- Щекотно, – улыбаясь, бормочет в подушку Юрка; он хочет добавить что-то еще, но в эту минуту внезапно раздается пронзительный звон будильника, и Юрка, невольно вздрогнув, открывает глаза – смотрит на будильник. – Вот, семь сейчас только... ты опять разбудил меня раньше, – говорит он намеренно капризно и, вздохнув, выворачивает голову назад – смотрит снизу вверх на Толика, на коленях стоящего сбоку; взгляд Юркин останавливается на вздернутом, мелко подрагивающем от напряжения Толиковом члене. – Толя... – улыбаясь, Юрка тянет гласные, отчего имя Толика у него получается нараспев.
- Что? – Толик, наклонившись, прижимается губами к теплой Юркиной щеке.
- Ты когда домой пришел? Поздно?
- А это смотря для кого... – Толик, оторвавшись от Юрки, с улыбкой выпрямляется. – В два часа я пришел... для тебя это поздно, а мне – в самый раз.
- А я уже спал?
- Нет, блин, ты не спал! Ты пришел еще позже... что за глупые вопросы?
- И ничуть не глупые, – парирует Юрка. – Я только спросить хочу... ты, когда пришел, ты меня поцеловал? Ну, когда я спал...
- Я, когда ты спал, натянул тебя, зайчик, в попку... ты что – ничего не почувствовал?
- Толя... ну, я серьезно! Ты меня поцеловал?
Толик, глядя на Юрку, не отвечает; стоя на коленях от Юрки сбоку, он с улыбкой смотрит Юрке в глаза, и в душе его... в душе Толика внезапно поднимается волна теплой, как парное молоко нежности.
- Значит, ты не поцеловал меня... да? – Юрка, все так же лежа на животе, вопросительно смотрит на Толика снизу вверх. Он по-прежнему улыбается, но улыбка у него, мгновенно утрачивая лучистость, вмиг неуловимо тускнеет, словно в один момент смазывается чьей-то невидимой рукой.
- Да целовал я тебя, целовал! Блин... ты как маленький! – Толик делает вид, что "глупый" Юркин вопрос его, Толика, раздражает, хотя на самом деле перемена в Юркиной улыбке не ускользает от Толика, и Толику в душе от этой Юркиной "глупой детскости" делается еще приятней.
- Правда?
- Правда, – не моргнув глазом, врёт Толик. – Всё, давай... попку раздвигай! – говорит Толик нетерпеливо, вытирая палец полотенцем; член у него, ни на секунду не ослабев, по-прежнему стоит, сочно блестя смазанной головкой.
- И вовсе не маленький... ты сам... сам ты как маленький – не можешь мне, блин, нормально ответить, – бурчит Юрка; говоря это, он послушно выгибается: чуть приподнимая, оттопыривая зад, Юрка обхватывает ладонями свои ягодицы и, упираясь плечами в падушку, разводит ягодицы в стороны.
Окно зашторено желтой гардиной, но за окном уже вовсю лупит апрельское солнце, и гардина не в силах сдерживать этот мощный всепроницающий поток ликующего света, – комната кажется погруженной в золотой полумрак... Вытерев палец полотенцем, Толик бросает полотенце на пол и, вставив коленку между Юркиными ногами, раздвигает Юркины ноги в стороны, – одной рукой опираясь о постель – наклоняясь над лежащим на животе пацаном, Толик другой рукой направляет член между разведенными ягодицами... Норка у Юрки разъёбана, разработана Толиком и другими ребятами, и член, смазанный вазелином, входит, вскальзывает в дырочку почти легко – Юрка лишь немного морщится в самом начале, а потом расслабляется и даже не открывает глаза... а чего их открывать? – член у Толика не очень большой... во всяком случае, с Генкиным членом не сравнить.
Гена приезжал на зимних каникулах в гости к своей бабушке, Антонине Васильевне, квартира которой расположена на той же лестничной площадке, что и квартира Юркина, привозил с собой ноутбук, и... так получилось, что Гена, в первый же день столкнувшись с Юркой на лестничной площадке, спросил, где ближайший молочный магазин, а Юрка шел как раз за молоком, и они пошли вместе, и пока ходили за молоком, познакомились – Юрка пригласил Гену в гости... были каникулы, родители с утра уходили на работу – Юрка был свободен, и квартира его тоже была свободна, – Гена принес ноутбук, подключился к Интернету...
Ну, и понятно, на что пацанам интересно посмотреть, когда нечего делать, – сначала они смотрели порнокартинки обычные – с бабами, а потом Гена случайно – ага, случайно... как же! – выскочил на порносайт, где были парни... парни с парнями, и они стали смотреть фотки эти, причем Юрка пацанов в Интернете видел впервые и, понятное дело, возбудился в одно мгновение... а дальше – что? рыбак рыбака видит издалека, – через полчаса они уже лежали голые на диване, сосали друг у друга члены... потом Юрка принес вазелин, повернулся к Гене задом, и... скрипят пружины... слышно, как тикают часы... навалившись грудью на Юркину спину, Толик размеренно двигает бедрами, жарко сопя Юрке в шею, – уже пятую неделю Толик натягивает по утрам Юрчика в попку, и это... это такой класс! И ведь всё это он, Юрка... он подтолкнул, направил Толика на путь голубого секса.
Да, именно так: не Толик Юрчика "совратил", а Юрка – Толика... хотя, если вдуматься, что вообще это значит – "совратил"? Никто никого совратить не может, и если кто-либо "совращается", значит – в глубине души он к этому готов, и природа его против этого не протестует... не всё так просто в подлунном мире! Или, как еще говорят: чему быть суждено, того не миновать... Два с половиной года назад, когда Юрке было двенадцать лет... или нет, не так, – когда Юрке только исполнилось десять, его мать вышла замуж за дядю Серёжу, и у Юрки появился сводный брат – Толик; правда, сначала Толик жил не с ними, а с матерью, но мать Толика – первая жена дяди Серёжи – стала пить, и Толик переехал жить к ним, и два года ничего такого не было... два года прошли без каких-либо намеков-поползновений, и случилось все, когда Юрке было уже двенадцать, – уходящий в армию Толик "распечатал" Юрку сразу и сделал это по полной программе – и в рот, и в зад, натянув его среди бела дня, и тогда... тогда это было по-настоящему больно, и у Юрчика, впервые подставившего зад, от боли даже выступили слезы, пока Толик с ним, с Юрчиком, это делал – в попу его натягивал; до ухода в армию у Толика оставалось еще три дня, и за эти три дня Толик еще дважды "сделал" Юрку в попу: на другой день – утром, и в тот же день – вечером...
А потом, пока Толик служил, у Юрки был Дима... потом был Андрюха – летом, в детском оздоровительном лагере... и еще были Артур и Славик, причем двое последних почти год ебали Юрку параллельно, ничего друг про друга не зная, хотя оба учились в одной школе и оба – в выпускных классах... вот – бывает же так! И еще был Гена, у которого из всех пацанов, с кем Юрка трахался, был самый большой, самый длинный и толстый, бэн, – Гена натянул Юрчика в первый свой приход и потом натягивал всю неделю, благо дома у Юрки никого не было, и каждый раз Юрка невольно напрягался, с трудом пропуская Генин член в свою хотя и растянутую, но все равно еще не взрослую – пацанячую – дырочку...
Словом, два года пролетело – Юрка не заметил... и когда Толик из армии вернулся, он в первую же ночь, едва выключили свет, в темноте бесшумно подошел к Юркиной кровати, и Юрка, почувствовав, как горячая ладонь старшего брата нетерпеливо скользнула под одеяло, тут же с готовностью сам откинул одеяло в сторону, – Толик, горя от возбуждения, стащил Юрку на пол – на палас, подмял его под себя, и они долго целовались, стараясь не сопеть и не пыхтеть, потому что за стенкой спали родители, друг у друга одновременно сосали члены... а потом Толик, на секунду оторвавшись от Юрки, достал заранее приготовленный вазелин, Юрка, без слов всё прекрасно поняв, молча поднял вверх согнутые в коленях ноги, Толик смазал вазелином его дырочку, и... уже пятую неделю Толик натягивает Юрчика в попу, делая это каждое утро, едва за отцом закрывается дверь, – вечерами Толика дома не бывает, он пропадает то у друзей, то с друзьями – на дискотеках, а когда приходит, Юрка уже спит, и потому ебёт Толик Юрку утром – перед школой, что не очень удобно, потому что времени утром в обрез, но в обед, когда Юрка из школы приходит, с работы возвращается мать – у неё такая работа, и тоже нет никакой возможности поваляться-покейфовать; один только раз мать уезжала на дачу, и, когда Юрка из школы пришел, они почти до вечера провалялись голые в постели: Юрчик кончил Толику в рот, и Толик кончил в рот ему тоже, и еще один раз Толик Юрчику отстрочил рукой, а сам он еще два раза кончил Юрке в попу, причем последний раз это сделал в ванной... вот где был кайф – по полной программе!..
Толик, кстати, тогда у Юрки спросил, ебался ли он с кем-то еще, но Юрка к такому вопросу был готов и потому, не запнувшись, сказал, что нет, ни с кем, кроме Толика, он не ебался, – ничего Юрка Толику рассказывать не стал, заранее решив, что, если Толик спросит, ничего рассказывать Толику не надо... зато сам Толик Юрке рассказал, как в учебке, где он был сержантом, он и еще один пацан, тоже сержант, в два ствола – "в два калаша", как сказал Толик – ебали по ночам пацана-курсанта, и тот от этого – оттого, что его драли в очко – кончал: "Прикинь... после отбоя в каптерке матрас расстелим, раком его на матрасе поставим, и я ему в рот засаживаю, а Артём, сзади пристроившись, в жопу жарит... или – наоборот, – когда как... словом, в два калаша пацана дрючим, а у него от долбёжки такой с конца капает – в кайф ему...вот как бывает!" "А вчера по ящику говорили, что какой-то солдат из части сбежал, а Виталик в школьном туалете на перемене пацанам говорил, что солдаты из армии потому сбегают, что их в армии те, кто прослужил больше, насилуют вместо женщин... да, это правда? Солдат вместо женщин другие солдаты в армии трахают? Насилуют в попу их, да?" – спросил тогда Юрка у Толика. "Ну, бывает... по-всякому, Юрчик, бывает – это уже кому как повезет... или, наоборот, не повезет. Бывает, что да, деды молодых насилуют – в жопу насильно трахают или отсасывать заставляют, а бывает... – Толик, вспомнив, видимо, что-то из опыта своего, мимолетно сам себе улыбнулся, – а бывает – парни втихую друг друга трахают, между собой взаимно кайфуют, и никто ничего про них не знает... словом, бывает по-всякому. А Виталик – это кто?"
Приподнимаясь, Толик тянет Юрку на себя, и, помогая Толику – с его члена не соскакивая, Юрка послушно задирает вверх зад – становится на постели раком, упираясь при этом головой в подушку... блин, уже девять минут восьмого, – думает Юрка, скосив глаза на часы... Сжимая ладонями узкие бёдра, Толик дергает на себя заострившийся Юркин задик, короткими рывками натягивая очко на член, отчего Юркин полустоячий член то и дело подскакивает, словно маятник, – Толик дергает Юрку с каждым толчком все сильнее и сильнее, Юрке от этого делается немного больно, но он, закусив губу, терпеливо молчит, понимая, что Толик вот-вот кончит... и действительно: раз за разом сделав несколько грубых, уже не контролируемых толчков, Толик с силой вжимается в Юрку и, содрогнувшись от остро кольнувшей между ног сладости, в тот же миг замирает, тяжело дыша, чувствуя, как по члену стремительно прокатывается неостановимой волной горячая сперма... ох, какой-то кайф! Блин, какой кайф... ну, и что может быть лучше, чем это? А ничего! Оттянуть Юрчика в попу, выебать, трахнуть его, симпатичного пацаненка, в тесную, жаром обволакивающую дырочку, и – никакого секса больше не надо... фантастический кайф!
Толик, чувствуя во всем теле легкую приятную опустошенность, рывком вытаскивает чуть припухший член из Юркиной попы и, наклонившись – подняв с пола полотенце, прижимает полотенце к паху.
- Так... всё! Сделал дело – гуляй смело. В душ сегодня кто идёт первым? Я? Ты?
Юрка, скользнув коленками по простыне, вновь ложится ничком на живот и, скосив глаза на будильник, смотрит на время.
- Иди ты... если только недолго, – говорит Юрка; время уже – семь тринадцать, и нужно вставать, но Юрке вставать никак не хочется, и он, уступая Толику место в ванной, тем самым выкраивает еще несколько минут – полежать-понежиться. Ну, и пока Толик будет в ванной...
- Ладно, я быстро... А ты – вставай!
Толик, на ходу поднимая свои трусы, направляется к выходу, но выйти из комнаты не успевает – его настигает Юркин голос:
- Толя... – В Юркином голосе звучит столько самых разных оттенков одновременно, что сложно понять, что именно, что конкретно Юркин голос выражает... кажется, выражает всё: и призыв, и укор, и досада, и затаённая нежность, и бутафорская бабья жалоба, и черт знает что еще – всё звучит в Юркином голосе одновременно, когда он чуть нараспев произносит Толику вслед: "То-о-ля..."
Толик оборачивается, – лежа по-прежнему на животе – вжимаясь щекой в подушку, Юрка лукаво смотрит на Толика одним глазом, при этом губы у Юрки смешно шевелятся, словно он что-то беззвучно шепчет.
- Что?
- Как – что? А поцеловать? – произносит Юрка самым невинным тоном, и глаз его, устремленный на Толика, лучится неподдельным весельем. – Поцеловать... что – не надо, что ли?
- Ах, поцеловать тебя... поцеловать тебя, да? А по жопе... по попке – не хочешь? – Толик, невольно поддаваясь Юркиному дурачеству, быстро возвращается и, несильно шлёпая ладонью по упруго-мягким Юркиным булочкам, наклоняется над Юркой – целует его в нос. – Доволен?
- Не-а, – смеется Юрка. – Так меня крестная целует... а ты мой брат, и ты меня должен целовать по-другому...
- Как – по-другому? – шепчет Толик.
- Ну, я не знаю... ты это сам должен знать – ты же большой, – уходя от ответа, тихо смеется Юрка.
- Да, я большой... я большой...
Толик, скользнув губами по Юркиной щеке, вжимает губы в теплую Юркину шею – и это мгновенно отзывается между ног жарким приливом нового желания, – член у Толика, уже успевший упасть, стремительно твердеет... и, Толик, ничего Юрке не говоря, резко переворачивает Юрку на спину, – залупившийся член у Юрки торчит, но Толик, не обращая на этот член внимания, так же резко поднимает Юркины ноги вверх, одновременно разводя их в стороны, отчего Юркины булочки тут же автоматически разъезжаются в стороны, и – став на колени, в мгновение ока пристраивается к распахнувшемуся, раскрывшемуся Юркиному заду... всё происходит спонтанно и потому необыкновенно быстро, – очко у Юрки смазано предыдущим проникновением, Толик, отбросив полотенце в сторону, направляет член по назначению и, едва головка касается сжатой дырочки, резко двигает бедрами – одним толчком вгоняет член до самого основания...
- Ой! – невольно вскрикивает Юрка; член входит в очко словно в масло нож – от такого напора Юрке больно, и он, непроизвольно сморщившись, изо всех сил прижимает свои колени к плечам... блин, такого Юрка никак не ожидал! Толик, наклонившись, целует Юрку в губы... и, отстранившись – нависнув над Юркой, начинает ритмично двигать бедрами, взад-вперед скользя членом в Юркиной норке... оба сопят... колыхая задом, Толик ебет Юрку в попу, и только слышно, как ритмично скрипят под ними пружины: вжик... вжик...
Год назад на этом самом месте точно так же Юрку ебал Артур, и точно так же под ними скрипели пружины: вжик... вжик... Артура Юрка приводил домой, когда дома никого не было, – и сколько Юрка не убеждал Артура, что им никто помешать не может, Артур все равно постоянно боялся, что кто-то может внезапно прийти, и потому всё у них происходило очень быстро: они раздевались, Юрка ложился на спину, поднимал ноги, и Артур, нетерпеливо пристраиваясь к Юркиному задику, тут же делал своё дело – в Юрку разряжался... и вообще этот Артур был немного странный: сам в жопу хотел ебаться, сам каждый раз к Юрке подходил – спрашивал, когда они могут встретиться, и сам при этом считал, что такой секс между парнями – занятие постыдное и даже в чем-то ущербное, ненормальное... они, Юрка и Артур, никогда не целовались, члены друг у друга ни разу не сосали, – и Юрка, в своих желаниях более естественный и непосредственный, так до конца и не понял, зачем Артур вообще это делал, если считал, что делать так – нехорошо... действительно: если это для тебя нехорошо – не делай, а если делаешь – чего огород городить, изображая из себя... кого? нормального? а он, Юрка, что – ненормальный, что ли? или Гена – ненормальный? или, может, Толик – ненормальный?.. Вжик, вжик – скрипят пружины, и Юркины ноги, поднятые вверх, ритмично дергаются в такт толчкам, – приоткрыв рот, Толик двигает вверх-вниз задницей, скользя членом в жаркой Юркиной норке... "Нормальный", "ненормальный"... чушь всё это! Юрка смотрит на эти вещи проще, и потому, трахаясь с Артуром – год назад подставляя на этом самом месте Артуру попку, он, Юрка, так и не понял – не разобрался, отчего у Артура всё это было так сложно – так неестественно... Самому Юрке с пацанами нравится; и обниматься нравится, и в губы сосаться, и члены сосать друг у друга... и в попу, хотя это и больно бывает, Юрке нравится тоже – Юрке нравится всё, и потому он, Юрка, интуитивно доверяя собственным ощущениям, мозги себе всякой дребеденью – типа: "нормально или ненормально трахаться с пацанами?" – не засерает...
Вжик, вжик – скрипят пружины... а Толик, – мелькает у Юрки мысль, – думает, что я ни с кем, кроме него, не трахался... ну, правильно: Толик ничего не знает о его похождениях... и Юрка, вспомнив про Артура, который точно так же, как сейчас Толик, ебал его на этой самой постели, невольно вспоминает про Славика... да, Славик был – совсем другое дело! Если Артура к себе домой приводил Юрка, то Славик, наоборот, к себе водил Юрку, – Славик жил вдвоем с матерью, мать у него работала посменно, и когда она уходила в ночную смену, Славик Юрика звал – перепихнуться... и уже в самом этом слове – "перепихнуться" – Юрке слышалось что-то и легкое, и беспечное одновременно, – Славка, в отличие от Артура, к гомосексу относился без напряга, и потому Юрке с ним было прикольно: они и в губы сосались, и обнимались, и друг у друга сосали члены... словом, всё как положено; а потом Юрка или становился раком, или, ложась на спину, задирал раздвинутые ноги – и Славик, на коленях к попе пристраиваясь, его, Юрку, в попу дрючил... ну, и что здесь плохого, если им обоим это нравилось? Потом они пили на кухне чай, и Юрке казалось, что Славик этот – его брат... ну, или почти как брат – такое возникало ощущение.
Вжик... вжик... вжик... толчки Толика делаются сильнее – и Толик, изо всех сил вжимаясь в распахнутые Юркины половинки, конвульсивно содрогается, кончая, – Юрка, лежа под Толиком, с любопытством смотрит, как у Толика меняется выражение лица: сперма Толика извергается Юрке в зад – какое-то время Толик не шевелится... затем, не вынимая из норки член, приближает свои губы к Юркиным:
- Ну, так что ты хотел? Чтобы я тебя поцеловал? – говорит, улыбаясь, Толик, и Юрке кажется, что Толик сам немного обескуражен своим повторным наскоком; по-прежнему не вынимая из норки член, Толик целует Юрку в губы... зад Толика задирается вверх – член из попы выскальзывает сам собой, и Толик, тут же оторвавшись от Юрки, стремительно поднимается. – Вот... видишь – поцеловал. Какие еще пожелания будут?
- Ага, поцеловал... – Юрка опускает ноги. – Чтоб тебя так целовали...
По комнате распространяется специфический запах – пахнет, как обычно, вазелином и еще...
- Но-но! – зная, что Юрка боится щекотки, Толик хватает его за бока. – Тебе что – не понравилось? Не понравилось, да?
- А-а-а! – Юрка, пытаясь увернуться, со смехом бьется у Толика в руках. – Блин, пусти... пусти меня, Толя! Пусти... извращенец!
- Кто? Кто я? А ну, повтори! – Толик щекочет Юрку под мышками.
- Извращенец! Маньяк! Ой, не могу... пусти! Толя... Толя, пусти меня! – Голый Юрка, задирая вверх ноги, вырывается, бьётся, словно рыба, в сильных руках – и, запрокидывая голову, неудержимо смеется: – Всё, всё, я пошутил... Толя, пусти... Ой, не могу... пусти!
- Кто я? Кто? А ну, скажи еще раз... – Толик, не отпуская Юрку, продолжает его щекотать...
Собственно, с этого – со щекотки – два года назад все и началось... и не Толик открыл перед Юркой врата в сказочный мир секса – или, как любят говорить профессиональные моралисты, Юрку "совратил" – а Юрка, дав невольный толчок, помог Толику определиться в сексуальных пристрастиях; да, именно так это вышло-получилось! Юрке было уже двенадцать, и в ту весну он с удивлением наблюдал происходящие с его телом изменения: вокруг членика, у самого основания, стали появляться первые волоски, а сам членик, увеличиваясь в размерах, по утрам напряженно стоял, и когда Юрка, закрываясь в туалете, осторожно сдвигал с головки кожицу, открывалась алая, на ягоду клубники похожая головка... – все это было ново и удивительно, но Юрка, еще не открывший для себя способ, к которому рано или поздно прибегают все подростки, совершенно не представлял, что делать дальше – как и куда девать возбуждение...
И вот, когда у Толика уже была на руках повестка – когда Толику оставалась неделя до ухода в армию, Юрка вдруг почувствовал – впервые почувствовал – что Толик, его старший сводный брат, ему, Юрке, совсем не чужой, – чувство это было не совсем внятное и даже не очень понятное, но живое и теплое, и Юрка, не зная, как это чувство выразить, стал Толика задирать, провоцируя на ответное к себе внимание, а точнее – провоцируя на возню... да, именно на возню, – в этом смутном, им самим не понимаемом и потому до конца не осознаваемом желании телесного контакта еще не было ничего конкретного, осмысленно сексуального – Юрка был еще слишком мал, чтобы действовать целенаправленно, и тем не менее... тем не менее, стремительно пробуждающаяся в ту весну чувственность совершенно неожиданно нашла выход: в тот вечер дома никого не было, и Юрка, чувствуя в душе непонятное и в то же время сладкое томление-возбуждение, с каким-то пустяком к Толику обратился, и когда Толик от него, от Юрки, отмахнулся – типа "не лезь!", Юрку это не только не охладило, а еще больше раззадорило – и Юрка пристал, привязался к Толику уже основательно, как репей... отвязаться от Юрки было никак нельзя, и тогда Толик, зная, что Юрка очень боится щекотки, стал в отместку его щекотать – они сцепились, сопя и пыхтя, завозились... и так, барахтаясь, повалились на диван.
Толик, навалившись на Юрку сверху, без труда подмял его, взахлеб смеющегося, под себя, и тут... тут – совершенно неожиданно и даже, можно сказать, немотивированно у Толика вдруг встал, подскочил член, – они были оба в шортах, член у Толика, лежащего на Юрке, в одно мгновение затвердел, напрягся, и Толик, никогда не имевший на Юрку никаких видов, тут же, смущенно скатившись с Юрки в сторону, быстро подтянул к животу колени, стараясь от Юрки эрекцию скрыть... ну-да, Толик смутился, и смутился искренне, – Толику было уже восемнадцать лет, но никакого опыта, кроме одиноких упражнений в ванной или в туалете, у него еще не было, и это в душе его тяготило... тяготило особенно сильно на фоне рассказов друзей-приятелей, у которых всё удивительным образом получалось, – да, у других получалось – другие, со смехом смакуя подробности, время от времени живописали, как они трахают, в разных позах натягивают "бабцов", и Толику, которому совершенно нечего было на эту тему рассказать, оставалось одно – слушать, в душе завидуя своим более удачливым друзьям-приятелям... и он слушал, со всеми смеясь, как и все, понимающе – чтоб не подумали, что он еще девственник – кивая головой, – уходящий в армию Толик был девственником, и тем не менее... тем не менее, не имея опыта с девчонкой, Толик никогда не думал попробовать с парнем; более того, сама мысль – "попробовать с парнем" – никогда не приходила ему в голову... кому-то другому эти мысли приходят – и другие, пьяные или трезвые, по взаимной устремленности пробуют это, или кто-то кого-то где-то, зажав, насилует – за неимением женского пола, или кто-то кого-то насилует потому, что не знает, как это делается по согласию, – формы проявления гомосексуальной активности так же многообразны, как и формы проявления активности гетеросексуальной, но Толик...
Толик, взрослея – в туалете и в ванной упиваясь мечтами о сиськах-письках своих одноклассниц, каким-то образом избежал пусть даже недолгого, но вполне закономерного, совершенно естественного интереса к обратной – однополой – тематике, и вот... вот – на тебе! вдруг – ни с того ни с сего! – он возбудился на Юрку, и возбудился самым неподдельным образом... было, было, блин, от чего смутиться! Торопливо скатившись с Юрки, Толик поджал, подтянул к животу колени, чтобы Юрка его внезапно возникшего возбуждения не заметил... но от Юрки, спровоцировавшего эту возню-игру, ничего не ускользнуло – ни то, что у Толика сделался твердым член, ни то, что Толик от него, от Юрки, это пытается не очень умело, неуклюже скрыть... и Юрка, чьи мозги еще не успели засориться всякой трухой, именуемой на языке обывателей "здравым смыслом", без ложной стыдливости – простодушно и вместе с тем лукаво – посмотрел Толику прямо в глаза: "Толя, а же вижу... все равно вижу: у тебя писюн напрягся... напрягся, да? Ты в живот мне им только что упирался..."
- Пусти! – Юрка, задыхаясь от смеха, бьется в руках Толика, тщетно пытаясь вырваться.
- Нет, ты сначала скажешь... сначала ты скажешь, кто я...
И Юрка, понимая, что Толик теперь так просто его не отпустит, сдается, с трудом выдыхая сквозь смех:
- Ну, всё, всё... ну, ладно, Толя, ну, всё! Ты хороший, хороший... всё, отпусти!
- Точно хороший?
- Точно! Честное слово... пусти!
- Просто хороший?
- Нет... нет! Ты самый... самый лучший!
- То-то! Форточку открой – пусть проветрится, – говорит, поднимаясь, Толик... и пока из ванной доносится шум воды – пока Толик, стоя под душем, раз и другой намыливает, промывая, чуть припухший, на сардельку похожий член, лежащий на спине Юрка, приоткрыв рот, с наслаждением дрочит, держа вертикально торчащий член большим и указательным пальцами... дрочит, напрягая в коленках вытянутые ноги, и только слышно, как ритмично-однообразно скрипят под ним пружины... Юрке – четырнадцать, и член у него для его возраста вполне приличный... даже, может быть, чуть больше – подлиннее и потолще – чем у сверстников, – содрогаясь от наслаждения, Юрка невидимо сжимает, стискивает колечко сфинктера, и, невольно приподнимая – от постели отрывая – зад, выпускает из члена тугую струйку... кайф! – подскочив вверх, струйка большой горячей каплей падает сверху на плоский Юркин живот, и тут же из члена выскакивает еще одна струйка, уже послабее, – кайф... какое-то время Юрка не шевелится, затем, растирая ладонью по животу клейкую сперму, смотрит, повернув голову, на часы: блин, уже тридцать... нет, тридцать одна минута!
- Толян, ты скоро? – пружинисто поднимаясь с кровати, кричит Юрка; не надевая трусы, он подходит голый к окну, резко, одним движением сдвигает в сторону штору, и комната вмиг заполняется ярким солнечным светом. Юрка, глядя с высоты шестого этажа на улицу, открывает форточку, и в комнату вместе с потоком прохладно освежающего утреннего воздуха врывается шум весенней улицы... внизу сочно, буйно зеленеют молодой листвой деревья, блестит на солнце асфальт, и вообще – солнце светит так ярко, что кажется, что блестит всё... ох, хорошо-то как! Из подъезда появляется смешно приплюснутая фигура Антонины Васильевны, – в желтом плаще и желтом берете Антонина Васильевна сверху кажется желтым клопиком, и Юрка, невольно улыбнувшись этому внезапно пришедшему сравнению, устремляет взгляд вдаль, – весна... небо синее-синее, и эта синева, еще не разжиженная солнцем, не бледно-белесая, а утренняя, плотно-насыщенная, кажется, высасывает взгляд; все вокруг залито ликующим солнечным светом, и только далеко, у самого горизонта, узкой полоской лежит на крышах домов молочное марево, – весна... весна бушует над миром, ею заполнено всё, и Юрка, словно завороженный, какое-то время смотрит в окно – в бесконечно-бессмысленную, сине-голубеющую даль, чувствуя, как душа сама собой переполняется чувством беспричинного юного счастья... блин, хорошо-то как! Юрка втягивает в себя льющийся из открытой форточки прохладный воздух, вдыхает его всей грудью и, тут же выдохнув, вдыхает снова, – воздух кажется вкусным, и Юрка его словно пьет, подставив лицо солнцу... блин, до чего же классно! Так бы и стоял... – Толик, я опоздаю! – отходя от окна, кричит Юрка. Шум воды в ванной не прекращается, и Юрка, подойдя к письменному столу, торопливо заталкивает в рюкзак учебники, вспоминая, какие сегодня уроки; собирая рюкзак, Юрка, сам того не замечая, пританцовывает.
Рядом с письменным столом, на полу в ведёрке, стоит букет роз; наклонившись, Юрка с шумом втягивает в себя воздух – нюхает... нет, почти не пахнут. Но вид – обалденный! Букет вчера вечером купила мама; точнее, мама и Юрка: они ходили – выбирали этот букет – вместе... Юркина мама – в родительском комитете, а у их классной сегодня – день рождения, и мама, у которой хранятся их общественные – классные – деньги, вечером созвонилась с другими членами комитета – с мамой Андрюхи и с мамой Светки, и они, члены комитета, решили, что классной надо купить цветы... а Юрка, соответственно, понесет цветы сегодня в школу, и на третьем уроке, когда у них будет математика, кто-нибудь из девчонок произнесет от класса речь, и они от класса эти цветы свой классной вручат... а она, – думает Юрка, осторожно поправляя на одной из роз нежный лепесток, – начнет умиляться: ах, ребятки... спасибо, спасибо... какие вы внимательные! Юрка живо представляет эту картину и, еще раз втягивая носом в себя воздух – нюхая, невольно улыбается: ага, внимательные... если б не мама, – думает он. Нет, не пахнут... Юрке, если честно, с цветами в школу идти не в кайф, и не то чтобы букет некрасивый – букет красивый, а ломает его с цветами идти потому, что все на него будут пялиться... хорошо еще, что школа за углом – две минуты хода.
Толик выходит из ванной голый – и, когда Юрка, его огибая, пытается в ванную заскочить, Толик, одной рукой придерживая на мокрой голове махровое полотенце, другой рукой звонко шлепает Юрку по голой заднице:
- Тебе с чем бутерброды сделать?
- А, все равно... с сыром, – на ходу бросает Юрка и тут же, изловчившись, звонко шлёпает Толика ладонью по голой заднице в ответ; булочки у Толика небольшие, аккуратные... даже красивые – по-мужски чуть продолговатые, и при этом – упруго-сочные... упруго-мягкие – как у пацана; ладонь на секунду прилипает к теплой, покрытой редким пушком коже, и оттого, что задница мокрая, шлепок получается преотличный... сказка, а не шлепок!
- Ю...
Не ожидая, что именно Толик хочет сказать, смеющийся Юрка проворно исчезает в ванной, быстро закрывая изнутри дверь на шпингалет.
- Ну, блин... ты выйдешь сейчас! – доносится до Юрки из-за двери голос Толика.
Воду Толик не перекрыл, и она бьёт из распылителя, лежащего на дне ванны, упругими струями. Юрка быстро мылит яички и член, затем, отложив мыло, садится в ванне на корточки и, раздвинув ноги, мыльной ладонью скользит по промежности и там, где туго стиснутый входик, – подмывая попку; Юрка подносит распылитель почти к самому очку, направляя бьющие из распылителя струйки на туго стиснутый входик... это приятно, даже очень приятно, и Юрка, когда моется, так делает всегда, – струйки горячей воды, упруго бьющие из распылителя, прикольно покалывают, массируют сфинктер, и кажется... кажется даже, что они проникают в норку... сидя на корточках – широко разведя в стороны колени, Юрка секунду-другую кайфует, то приближая к очку распылитель, то медленно удаляя его от очка... – это приятно, но времени нет, и Юрка, выпрямляясь в полный рост, наскоро обмывается. Тело у Юрки – несмотря на то, что Юрке уже четырнадцать – стройное, во всей Юркиной фигуре нет никакой подростковой угловатости, все соразмерно и пропорционально, и вместе с тем – Юрка по-мальчишески тонкий и легкий, с аккуратно-маленькой и в то же время соблазнительно круглой, сочно оттопыренной попкой... всё! Закрутив кран, Юрка торопливо вытирается...
Толик, обмотавшись вокруг бёдер полотенцем, жует бутерброд с ветчиной, когда Юрка, уже одетый в джинсы и свитер, появляется на кухне и, с размаху упав на стул, пододвигает к себе чашку с чаем, – чай Толик разлил заранее, чтобы к тому моменту, когда Юрка выйдет из ванной, он успел немного остыть; наклонившись над чашкой, Юрка с шумом втягивает чай в себя.
- Юрчик, блин! По шее получишь... пей нормально! – Толику не очень нравится Юркина привычка "по-свински" отсасывать чай из стакана, и он каждый раз делает Юрке замечания, когда Юрка, забывшись или спеша, таким образом – шумно отхлебывая – пытается чай пить.
Не отзываясь, Юрка протягивает руку к своей тарелке – за бутербродом с сыром... и только тут замечает, что на тарелке у Толика лежит еще один бутерброд – с ветчиной, и выглядит бутерброд Толика – с ветчиной – куда аппетитнее, чем его, Юркины, бутерброды с сыром...
- Меняется? – Юркина рука изменяет направление, но, зависнув над бутербродом Толика, тут же, словно споткнувшись, замирает; неделю назад, когда Юрка схватил бутерброд с тарелки Толика, Толик отвесил ему подзатыльник, и они даже немного повздорили по этому поводу, и потому теперь Юрка, вскинув глаза, смотрит на Толика вопросительно. – Да? Толя, я беру?
- Ты же сказал, что будешь с сыром, – Толик, меняя местами тарелки, смотрит на Юрку неодобрительно; и дело вовсе не в бутерброде – понятно, что Толику ничего не стоит сделать еще хоть десять бутербродов с чем угодно, а дело в том, что Толику не совсем нравится некоторая Юркина бесцеремонность, которую Юрка то и дело, сам за собой этого не замечая, демонстрирует. Причем, если кто-то приходит в гости, Юрка – сама предупредительность, а если чужих никого нет, если все свои, то, как считает Юрка, напрягаться не надо – можно по-простому...
- Ну, сказал... ну, и что? Ты ешь с ветчиной, и я захотел... чего здесь такого? – Юрка, приводя свой довод – "чего здесь такого?" – отхлебывает чай.
Толик хочет ответить, "чего здесь такого", но тут же ловит себя на мысли, что ни объяснять Юрке, "чего здесь такого", ни тем более его, Юрку, сейчас воспитывать времени нет, и он – парень, в общем-то, вполне обычный, не очень сентиментальный и даже в чем-то грубоватый – второй раз за утро чувствует, как в душе его внезапно возникает чувство горячей, непроизвольно вспыхивающей нежности к Юрке... вихрастый, симпатичный, даже, пожалуй, чуть-чуть смазливый, Юрка, не глядя на Толика, торопливо жует бутерброд с ветчиной, и Толик, стараясь не обнаружить голосом своего чувства, говорит исключительно для того, чтоб последнее слово не осталось за Юркой:
- Молча жуй – не оговаривайся...
- Я не оговариваюсь, – тут же отзывается Юрка и, стрельнув глазами – дрогнув длинными пушистыми ресницами, переводит взгляд на Толика. – Толь, а небо нигде не кончается?
- Какое небо?
- Ну, небо... космос. Ведь где-то же должен быть конец...
- В трусах у тебя конец... – Толик, не совсем понимая, к чему Юрка клонит, невольно улыбается.
Юрка прыскает:
- Нет, я серьезно... где-то же небо должно закончиться? Правильно? Как это – совсем-совсем нигде не кончаться... разве так может быть? Ты представляешь это – без конца и без начала?
- Ну, не знаю... это же космос. Наверное, может так быть... тебе это, блин, зачем?
- Ну, просто. Я вот смотрю на небо... смотрю, смотрю – и не могу представить, чтоб не было... вообще чтоб не было нигде конца...
- Я же сказал тебе: конец – в трусах... чего еще надо? – Толик смотрит на Юрку всё с той же улыбкой.
- Ну... с тобой, блин, серьёзно нельзя говорить!
- Ты в школу сейчас опоздаешь... и снова, серьёзный ты мой, будет Маняня ваша вечером маме звонить – будут тебе по ушам ездить... Мне-то что? Меня вечером не будет...
Маняня – школьное прозвище Юркиной классной руководительницы, Марины Каземировны; в школу Юрка уже дважды опаздывал – и оба раза Марина Каземировна сообщала об этом по телефону маме, и оба раза Юрке приходилось выслушивать от матери нотации, так как оправдываться ему особо нечем – до школы от дома три минуты хода.
- Давай, Юрчик, дуй! Потом поговорим...
- Ага, потом... когда потом? Тебя каждый вечер дома нет, – в Юркином голосе внезапно слышится легкая укоризна, даже обида, но упоминание о Маняне, тем не менее, вмиг сбивает с Юрки внезапно возникший "философский" настрой, и он, опускаясь "с небес на землю", в сердцах бросает: – Эта Маняня уже достала! Никакой, блин, личной жизни... – Последнюю фразу Юрка произносит так, словно Маняня – Марина Каземировна – виновата в том, что Толика вечерами не бывает дома. – И ты... ты, Толя... ты обещал, что научишь меня приёмам самбо, а сам... ты же брат мне! Правильно? Ты мой старший брат, и ты должен мной заниматься, а ты... как будто тебе все равно! У Сашки из армии брат пришел, так они уже дважды, Сашка и брат его... и еще пацаны, брата Сашкиного друзья, на охоту ездили... жили в охотничьем домике – Сашки три дня не было в школе... а ты... ты даже на дачу со мной не хочешь съездить, чтобы я там взял диски, а я тебя два раза уже просил... ты... ты – только трахаешь по утрам, и всё...
Юрка произносит всё это быстро, горячо, и в голосе у Юрки, когда он это выдыхает-проговаривает, неожиданно возникает легкое, едва уловимое дрожание.
- Ты чего? – Перемена в Юркином настроении столь разительна, что Толик на какой-то миг теряется. – Юрчик... ты чего?
- Ничего, – отзывается Юрка. Наклонив голову, он смотрит в пустую чашку. Только сейчас до Юрки доходит, что он только что Толику выдохнул – проговорил, и Юрка, глядя в чашку, мысленно удивляется сам себе – откуда что у него взялось... Нет, он, конечно, думал, и даже не раз думал, что Толик мог бы ему, Юрке, уделять больше внимания... те же приёмы самбо – ведь обещал же он научить, и Юрка потом еще пару раз Толику об этом напоминал, а Толик в ответ лишь "ладно" да "ладно"... и обещал на дачу с ночевкой поехать – на выходные, и Юрка уже предвкушал, что целых два дня Толик будет принадлежать только ему, а потом оказалось, что Толику нужно идти в воскресенье на день рождения... и вообще! Юрке и про армию хочется всё разузнать-расспросить, и всякие другие вопросы у Юрки есть, а Толику... Толику – некогда! Деловой, блин, очень...
Юрка сидит, нахохлившись, и в душе его всё кипит от обиды... конечно, ничего этого он говорить не думал, и всё это как-то само – совершенно невольно, спонтанно, неожиданно даже для него самого – сорвалось-вылетело, но что – не прав он, что ли? Прав. Вместе – в одной квартире – живут, а он Толика почти не видит; утром Толик его разбудит – в жопу натянет, и – до следующего утра... Юрка вдруг чувствует, как от обиды начинает пощипывать в глазах... Конечно, вниманием Юрка не обделен, и даже более того – от излишнего внимания Юрка несколько раз даже ссорился с матерью, потому что та постоянно хочет всё знать – и про школу, и про друзей, и вообще про всё, будто у него, у Юрки, совсем не может быть личной жизни; легче ему, Юрке, с дядей Серёжей – Юрка отчима называет "дядя Сережа", и это, в принципе, всех устраивает – потому что дядя Сережа, во-первых, не лезет с вопросами и советами постоянно, как это делает мать, а во-вторых, говорит он всегда дельно, и если с матерью Юрка иногда огрызается, то дядю Сережу слушает беспрекословно... всё это так – вниманием Юрка не обделен... но ведь Толик – это совсем другое! Он бы Толику всё рассказал, только Толик – его не спрашивает...
- Блин... Юрчик! Ты чего... а? – в голосе Толика слышится растерянность; протянув руку, Толик приподнимает Юркино лицо за подбородок, и Юрка, подчиняясь руке, вскидывает на Толика вопрошающий взгляд широко раскрытых – распахнутых – глаз... Какое-то время они, Юрка и Толик, смотрят друг на друга молча... и Толик вдруг ловит себя на мысли, что он ради Юрки сделает всё... всё! И Юрка не прав... Юрка тысячу раз не прав, говоря, что для него, Толика, главное – его, Юрку, трахнуть... ха! это в армии было главным, – последние полгода службы Толик, уже имевший какой-то опыт, но оказавшийся без партнера, то и дело думал про Юрку – представлял, как, вернувшись домой, он будет Юрку в попец натягивать, и все мысли Толика, когда он про Юрку думал, крутились вокруг траха...
О, как в армии Толик о Юрке мечтал – воображал-представлял Юркину попку! А сколько раз мысленно Толик Юрку в жопу ебал, сжимая в кулаке член... не сосчитать, сколько раз! Разве Юрка об этом знает – о том, как Толик им, Юркой, грезил? Да, в армии это было главным; Толик служить попал в учебку, и там, в учебке, командиром отделения у него оказался Артём, который только-только сержантом стал сам, и вот он, этот самый Артём, Толика, особо не напрягаясь, "на палку" раскрутил: шли показушные учения, их роту бросили в оцепление, и так получилось, что Толик и Артём оказались на целый день вместе – вдвоём на опушке леса, и там, в кустах, это всё случилось: пока прилетевшим из Москвы генералам втирали очки да жарили для них, и без того толстопузых, шашлыки, Артём, младший сержант – командир отделения, курсанта Толика "насадил на штык" – оттянул, говоря по-другому, в жопу... и с того дня у них понеслось, покатило-поехало – стал втихаря Артём Толика в жопу поёбывать; в основном это было по воскресеньям, когда роте давался выходной и можно было на какое-то время без опаски исчезнуть из поля зрения отцов-командиров, или случалось это по ночам, когда они заступали в наряд: в караул, на кухню... и так продолжалось – всё это длилось – у них полгода, и Толик, поначалу едва не скуливший под Артёмом от боли, сам не заметил, как постепенно втянулся – стал, играя, Артёму подмахивать... полгода прошли-пролетели, и, когда Толик тоже остался в учебке сержантом и на смену их призыву, убывшему в войска, пришел новый призыв и казарму заполнили новые пацаны, в одночасье ставшие курсантами.
Артём каким-то образом буквально через неделю вычислил в роте одного, готового задик свой без проблем подставить, и они, Артём и Толик, оба – уже сержанты, командиры отделений, следующие полгода за милую душу ебали этого внешне неприметного, от других ничем не отличающегося пацана-курсанта, причем делали это, как правило, "в два ствола", или, как говорил Артём, "в два калаша", то есть дрючили мальчика в попку и в ротик одновременно... и Толик, каждый раз кончая – делая это то спереди, то сзади, искренне удивлялся, когда от подобных упражнений у пацана начинало само собой капать с конца – наступал оргазм... иногда этого не случалось, и тогда пацан, обработанный сзади и спереди, тут же, на глазах у Артёма и Толика, сам себе сдрачивал – кулаком... ну, а это дело уже обычное – это Толику было понятно; а потом этот парень убыл в войска, и Артём, который за все эти полгода натянул Толика всего пять или шесть раз, при этом ему, Толику – точно такому же сержанту и командиру отделения – очко своё ни разу не подставив, стал снова ебать Толика регулярно, но к этому времени то ли он, Артём, повзрослел – вошел во вкус, то ли Толик вошел в доверие у Артёма, а только Артём стал давать – подставлять – Толику тоже, и они еще целых полгода драли в очко один одного – кайфуя, втихую поёбывали друг друга, испытывая взаимное чувство ровной, спокойной симпатии, – это были обычные, вполне доверительные, чисто партнерские – гомосексуальные – отношения, и ничего, хотя бы отдаленно напоминающего любовь, в этих отношениях не наблюдалось... а потом Артём ушел на дембель, и Толик, не найдя ему замену – не зная, как вычислить-угадать среди сотни новых, почти одинаковых пацанов-курсантов того, кто готов сам отдаться-подставить, последние полгода службы, без труда где-нибудь уединяясь, доил себя сам – строчил кулаком, все чаще и чаще представляя при этом Юрку: как будет он, когда вернется домой из армии, его, Юрку, шпилить – натягивать в жопу... Да, именно это он представлял, именно это в мыслях лелеял: как будет он Юрку в попец ебать... но это – в армии!
В армии, где всё время хотелось ебаться, а ебаться было не с кем, именно это было главным – с кем бы... а сейчас? Никакой проблемы в смысле "с кем бы" у него нет – всё сбылось, и сбылось даже лучше, чем он мечтал: каждое утро он, стягивая с полусонного Юрки трусы, трахает Юрку в теплую, послушно раскрывающуюся норку, и это для него, для Толика, высший, ни с чем не сравнимый кайф... трахать в попец миловидного, тянущегося к тебе пацана, – что для души еще надо? Только это, и – ничего... ни-че-го больше. Как он, Юрка, сейчас сказал? "Только трахаешь по утрам, и всё..." Да, именно так... именно так он сейчас сказал: только трахаешь по утрам, и всё... и – всё... а ведь так, если разобраться, и получается, – совершенно неожиданно для себя думает Толик...
Глядя Юрке в глаза, Толик вдруг ловит себя на мысли, что Юрка... да, Юрка в чем-то прав... безусловно прав. То есть нет, не так, – Юрка... милый, вихрастый Юрка – отзывчивый, готовый всегда улыбнуться первым – не прав... тысячу раз не прав, говоря, что он для него, для Толика, лишь партнер – "сексуальный станок", – это не так, совершенно не так, и здесь Юрка, если действительно он так считает, однозначно не прав... тысячу раз Юрка не прав! Конечно, Толик, когда возвращается за полночь, его, спящего Юрку, не целует... ну, и что? Разве это говорит о том, что Юрка ему безразличен? Конечно, нет! "Только трахаешь по утрам..." – зря он, Юрчик, так думает... это неверно, и думать так – неправильно, несправедливо! А с другой... с другой стороны – как ему, Юрке, думать еще? Как он сказал сейчас? "Ты мой старший брат, и ты должен мной заниматься, а ты... как будто тебе все равно..." Так и сказал: "как будто тебе все равно"... блин! Юрка... Юрчик, Юрочка! не всё равно, нет! – эта последняя мысль неожиданно обжигает душу накатившей, внезапно нахлынувшей нежностью, и Толик, глядя Юрке в глаза, вдруг отчетливо понимает, что нет, на всем белом свете нет для него никого более дорогого, чем этот сидящий напротив него пацан – Юрка...
Юрка... Юрочка... надо же, как сформулировал! "Ты мой старший брат, и ты должен мной заниматься"... яйца курицу учат, – не без некоторого уважения к Юрке думает Толик. Вихрастый, по-мальчишески смазливый, всегда готовый первым улыбнуться, Юрка смотрит на Толика, не моргая, смотрит доверчиво и вместе с тем – вопросительно-вопрошающе, словно сейчас, в эту самую минуту, он, Толик – старший и потому умный, на которого можно во всём, не задумываясь, положиться, откроет ему, несмышлёнышу, самую страшную тайну человечества – что никакой бесконечности нет и что Земля, вопреки устоявшемуся мнению, на самом деле держится на трёх черепахах...
- Ладно... у нас что сегодня? Пятница? Завтра, если хочешь, поедем на дачу... хочешь – поедем с ночевкой, на два дня. Если мама с ночевкой тебя отпустит... как ты скажешь, так мы и сделаем...
Толик произносит все это быстро, почти на одном дыхании, почти скороговоркой, словно желая таким образом наверстать упущенное – и, едва он договаривает последнее слово, как губы Юркины вмиг разъезжаются в улыбке, а глаза вспыхивают радостным блеском:
- Правда?
- Юрчик! Тебя, блин, послушать, так я вообще – болтун и прохвост... да? Так, по-твоему?
- Толя, нет, я так не говорил, – тут же парирует Юрка, и в глазах его на мгновение вспыхивают веселые чертики. – Я только сказал, что ты мной не занимаешься, и все... а мы правда поедем? Вдвоем?
- Что значит – "правда"? Правда. Вдвоем. Или, может... может, ты хочешь кого-нибудь пригласить? – Толик, на какой-то миг сбитый с толку Юркиными словами о том, что он, Толик, мало им, Юркой, занимается, вновь обретает прежнюю уверенность.
- Кого пригласить? – в Юркином взгляде проскальзывает недоумение.
- Ну, я не знаю... мало ли! Ты же сам только что говорил, что Сашка, твой одноклассник, ездил на дачу в составе бригады... – Толик смотрит на Юрку с легкой иронией. – Я друзей своих звать не буду. А ты, если хочешь своих позови...
- Зачем?
- Да мало ли зачем... протестируем, например. Может, кому-то поможем... – Толик говорит это, улыбаясь, но ирония в его голосе уже не слышится, и Юрка, глядя на Толика, не может понять, серьезно Толик сейчас говорит или над ним подтрунивает – смеется.
- Ты про Виталика говоришь? Да? – Юрка смотрит на Толика вопросительно, не совсем понимая, зачем им на даче кто-то еще... они что – каждый день бывают на даче, и им двоим там уже скучно? Глупость какая!
- А что – кто-то есть еще на примете? Я имею в виду, кроме Виталика...
- Вот, ты всегда смеешься! С тобой серьезно нельзя вообще... ты, Толя, взрослый, а сам – как маленький... – Юрка, говоря это, отодвигает чашку.
- Ты же сам говорил, что тебе интересно...
- Ну, говорил... говорил – и что?
Да, говорил он... и что с того? При чем здесь Виталик, если на дачу они поедут вдвоем? Конечно, ему, Юрке, интересно все: и про Виталика – про гомофобов – надо узнать, и про армию, и вообще про секс, и про компьютер, в котором Толик неплохо разбирается... и вообще – ему всё интересно, и у него, у Юрки, к Толику столько вопросов... при чем здесь Виталик?
Юрка, глядя на Толика, улыбается, – до Юрки только сейчас доходит, что его слова, невесть откуда взявшиеся, сказанные в запале, возымели действие, и Толик... Толик пошел на уступки – завтра они поедут на дачу! Это – главное! А Виталик... что – Виталик? Виталик здесь совершенно ни при чем! Имя Виталика Юрка впервые произнес, когда Толик ему, Юрке, не вдаваясь в подробности, вскользь упомянул, что в армии был пацан, который кончал оттого, что его, пацана этого, он, Толик, и друг его, тоже сержант, с двух сторон – в жопу и в рот – натягивали... Юрка тогда еще спросил, правда ли это, что в армии те пацаны, которые прослужили больше, ебут вместо женщин других пацанов – тех, в армию только призвался, сказав при этом, что так говорил в туалете Виталик, и Толик, ответив, что да, бывает и так – деды молодых насилуют, тогда же у Юрки поинтересовался: "А Виталик – это кто?"... вот как дело было.
А потом, где-то через неделю, Виталик, смеясь, пацанам в школьном туалете рассказывал, как накануне вечером у них во дворе пацаны – взрослые парни – поймали голубого, уже взрослого мужика, и сначала избили его, а потом повели в подвал и там его в рот все завафлили, – из рассказа Виталика выходило, что мужик этот был пьяный и одному из парней, когда тот отошел за гараж отлить, сам предложил член пососать; Толик, когда Юрка это ему рассказал – рассказ Виталика передал, выслушав, усмехнулся... и – про Виталика сказал: "Пучит мальчика... хочет пацан, созревает, а потрахаться, видно, не с кем – вот и мусолит он эту тему... Ты, Юрчик, если хочешь, понаблюдай за ним – голову даю на отсечение, что он на эту тему говорить будет еще..." И – как в воду Толик смотрел! Потому что не далее, как три дня назад, Виталик пристал к Валерке, говоря, что Валерка – голубой... и на всех переменах, если Валерки не было рядом, Виталик у всех со смехом спрашивал:
"А где наш голубенький?", а если Валерка рядом стоял, то, смеясь, говорил самому Валерке: "Ну, не стесняйся, Валера, признайся – здесь же, Валерочка, все свои...", и все смеялись, а Валерка, отбиваясь от нападок, голубым обзывал Виталика... шутка, конечно, но – тем не менее: Виталик утверждал, что когда в туалете, стоя у писсуара, он отливал, Валерка, стоящий рядом, у него, у Виталика, скосив глаза, рассматривал член... может, и правда рассматривал... или, точнее, посмотрел на член, – ну, и что? Все смеялись... В тот же день Юрка, за Виталиком "наблюдавший", рассказал об этом Толику, и Толик, выслушав, усмехнулся: "Я ж говорил: хочется мальчику... явно страдает! Он что – твой друг?" "Ну, общаемся... он в параллельном учится, но старше, наверное... да, он старше – он оставался на второй год, – и Юрка, еще не зная, зачем Толик об этом спрашивает, добавил: – Нет, он не друг – просто знакомый..." "Жаль. А то можно было бы что-то придумать – пацану помочь..." "В смысле?" – не сразу сообразил Юрка. "В прямом. Раком поставить его и – в попец... он же хочет этого, явно хочет! А так... перегорит всё, и станет он извращенцем – превратится в гомофоба..." "В кого?" – Юрка от Толика это слово услышал в тот день впервые... вот, и об этом, кстати, нужно будет Толика на даче расспросить – узнать поподробней, кто они такие, эти гомофобы... потому что тогда Толик только сказал, что "гомофобы – это те же самые геи, только геи наоборот – извращенные", и что гомофобами становятся те пацаны, которые трахаться с пацанами хотели, но по какой-то причине это у них не сбылось, – "неоттраханные геи" – вот как Толик тогда объяснил, кто такие гомофобы...
"А если б... если б с Виталиком я дружил, и он бы так говорил... ты бы что – его трахнул?" – спросил тогда Юрка, и Толик, шутливо взъерошив Юрке волосы, тогда же ответил: "Ну, а что? Кто-то же должен не дать пацану стать извращенцем... повод какой-нибудь сообразили бы, и – натянул бы я его, страдальца, по самые помидоры... если б, конечно, ты бы, Юрчик, не возражал", – добавил зачем-то Толик, и Юрка, представив, как Толик "натягивает" Виталика, тогда же ответил: "А что... интересно!"
Вот какой был тогда разговор, и у Юрке даже возникла мысль после этого разговора, что было б неплохо как-то с Виталиком подружиться... и пусть бы Толик его натянул, а он бы, Юрка, на Виталика посмотрел бы... но это же вовсе не значит, что Виталик этот, даже если бы он был другом, мог бы поехать с ними на дачу! Юрке с Толиком и без Виталика интересно... при чем здесь Виталик? Во-первых, Юрке он никакой не друг, а во-вторых – никакого Виталика Юрке не надо!
- На даче меня научишь приёмам, – деловито говорит Юрка. – Чтоб я потом мог пацанам показать...
- Если тебя еще мама отпустит, – осаждает Юркину деловитость Толик.
- Я попрошу... хорошо попрошу! Скажу, что мне нужен свежий воздух... и ты тоже, Толя, что-нибудь скажешь, чтобы меня отпустили... да? Скажешь, что надо со мной заниматься... да?
- Чем с тобой надо мне заниматься? – Толик, глядя на Юрку, не может сдержать улыбку.
- Ну... – Юрка вдруг думает, что если они поедут с ночевкой, то спать будут вместе – всю ночь... он представляет это, и глаза его, словно солнечные зайчики, лукаво вспыхивают. – Мало ли чему... меня многому надо учить.
- Ты уже, кажется, в школу опоздал... да? Сколько времени?
- Блин! – Юрка, торопливо вскидывая руку, смотрит на часы. – Нет, успеваю... еще целых тринадцать минут! Всё, Толя, я пошел...
Он порывисто, легко встает из-за стола, с шумом отодвигая ногами стул... Вообще-то, у них в школе требуют носить форму: или костюм, или с брюками пиджак – для мальчиков, и без формы могут запросто отправить домой – переодеваться, но когда какой-то класс "генералит", то есть, оставаясь после уроков, делает в своём кабине генеральную уборку, то можно приходить не по форме... и как раз сегодня Марина Каземировна их оставляет – мать столы, и потому он, Юрка, не в костюме, как обычно, а в джинсах и свитере; джинсы не обтягивают, а, обтекая, рельефно подчеркивают аккуратно оттопыренную Юркину попку, и – в джинсах и в свитере – стройный вихрастый Юрка кажется еще выше и даже... даже стройнее, – отрок, как сказали бы в старые времена, или тин, тинэйджер, как порой говорят сейчас; а между тем, Юрка – обычный пацан-семиклассник... ну, и кто скажет, что этот вихрастый, симпатичный пацан с утра был дважды натянут в попку? Отрок, тинэйджер... какая разница? Просто пацан – обычный пацан... а то, что он попку свою подставляет – в попку даёт, так в возрасте этом – в четырнадцать лет – среди пацанов такое не редкость, и многие... многие это пробуют – через это проходят: кто в рот, кто в жопу... это ведь только кажется, что подобное является чем-то необычным – и кто-то говорит, что это ненормальность, кто-то называет это извращением, а на самом деле... на самом деле – всё куда проще: жизнь в своих повседневных, зачастую – скрытых проявлениях куда естественнее, чем это порой представляется-кажется, и многие пацаны, не афишируя своего любопытства, в той или иной форме это естественное любопытство удовлетворяют: кто в зад, кто в рот... и кто "голубым" потом станет, а кто – "голубым" не станет, заранее выносить вердикт – дело несерьёзное.
Андрюха, когда Юрка в прошлом году был в детском оздоровительном лагере, привозил из дома и всем показывал книжку, в которой было написано – Юрка читал это сам – что шестьдесят процентов всех мальчиков и тридцать процентов девочек к пятнадцати годам имеют хотя бы один гомосексуальный опыт... кто написал эту книжку, Юрка, понятное дело, не запомнил, но книжка была нормальная – и познавательная, и в то же время прикольная, и Юрка запомнил её название – "Курс выживания для подростков"; и еще он запомнил, сколько процентов хотя бы раз это пробуют, – шестьдесят... то есть выходит, что большая часть пацанов знает об этом не понаслышке, но каждый или почти каждый при этом делает вид, что он к гомосексу никак – ни задом, ни передом – непричастен... ага непричастен! Ни Артур непричастен, ни Славка, ни Гена... смешно! С тем же Андрюхой в том лагере Юрка потом два раза трахался, и оба раза они друг друга шпилили в попу: сначала вставлял Андрюха Юрке, потом – Юрка вставлял Андрюхе, – они друг друга в попу ебали... ну, и что? А ничего. Было клёво... по вечерам в лагере делали дискотеки, и когда все дёргались-прыгали – на освещенной площадке под музыку танцевали, они, растворяясь в темноте, незаметно для всех исчезали... и появлялись на дискотеке перед самым ее окончанием, – оба раза, почти не сговариваясь, они уединялись за домиками, и там, в кустах, приспустив с себя шорты, один одному вставляли – поочередно друг друга натягивали, или, как говорил Андрюха, пистонили... и еще бы друг друга пистонили – делать это им нравилось обоим, обоим было в кайф, но смена закончилась, и они, перебросившись перед посадкой в автобусы парой пустых, ничего не значащих слов, разъехались в разные стороны: Юрчик – в Адлер, в аэропорт, а Андрюха – в Сочи, на железнодорожный вокзал, чтобы уже оттуда ехать-лететь дальше – каждый в свой город...
"Всё, я пошел" – торопливо говорит Юрка и уже почти выскакивает из кухни, когда сзади его настигает голос Толика:
- Юрчик!
- А? – Юрка легко, стремительно поворачивается. – Что?
- Ничего. Каждый раз одно и то же... – Толик, смотрит на Юрку строго, без всякой игривости. – Неужели так трудно запомнить?
- Толя, мне некогда... – Юрка уже понял, в чем дело, но, стараясь и взглядом, и мимикой изобразить полное непонимание, вопросительно смотрит на Толика. – Что не могу я запомнить? Быстрей говори!
Серьёзный вид, с каким Толик на него смотрит, Юрку веселит, и хотя Юрка пытается, как иногда говорит про него дядя Сережа, изобразить "непорочное зачатие", но – через пару секунд не выдерживает, и губы его помимо воли – сами собой – расползаются в улыбке.
- Ну, и чего ты лыбишься? – Толик смотрит на Юрку с легкой досадой.
- Ты, блин, как мама... и как вам не надоест? Каждый раз – одно и то же... вчера мы ужинали, и дядя Сережа мне ничего не сказал... а вы – всё время! И мама, и ты...
- Вот видишь – всё время... это что значит? А это то значит, что я тобой, Юрчик, неустанно, не покладая рук занимаюсь – прививаю тебе, как и мама, хорошие манеры; это во-первых... а во-вторых, вчера, когда вы ужинали, дядя Сережа... – Толик умышленно, специально для Юрки называет отца дядей Сережей, выделяя голосом эти два последних слова, – сказал: экстра мурос...
- Как сказал? – Улыбка мгновенно слетает с Юркиного лица, и глаза его тут же округляются, наполняясь самым неподдельным изумлением. – Как... повтори еще раз...
- Экстра мурос ты, Юра... да? папа так сказал? – Толик, глядя на Юрку, не может сдержать улыбку.
- Точно... – Юрка смотрит на Толика так, словно Толик – представитель другой цивилизации. – Ты же вчера не ужинал с нами... тебя не было, Толя! Ты... ты откуда знаешь, что папа сказал?
Юрка, кажется, потрясен, и потрясен до глубины души... во всяком случае, он произносит последнюю фразу почти шепотом, от изумления еще больше округляя и без того округленные глаза, и в первый миг они оба – и он сам, и Толик – не осознают, какое слово он, Юрка, только что проговорил, – оно, это слово, еще никогда им, Юркой, не произносилось, и потому непривычно врезается в слух... и только в следующую секунду, глядя друг на друга, они оба вдруг разом понимают, что только что... только что он, Юрка, впервые сказал не "дядя Сережа", а "папа" – он сделал то, чего никто никогда от него не требовал и о чем никогда никто его не просил, он произнес, проговорил это слово сам, и слово это, слетевшее с его губ, прозвучало так естественно и так органично, что Толик... Толик не сразу соображает, как на Юркин вопрос ответить, – сидя за столом, Толик смотрит на стоящего в дверях Юрку, лихорадочно думая, как ему вообще надо сейчас отреагировать... и надо ли – надо ли реагировать вообще?
- Толя, я сейчас сказал "папа"... да? – впившись в Толика взглядом, Юрка произносит слово "папа" во второй раз, чуть запинаясь, произносит это слово так, словно пробует его на вкус, и губы его, неуверенно дрогнув, медленно растягиваются, разъезжаются в улыбке...
- Да, ты сказал... нормально сказал, – двадцатилетний Толик, не искушенный ни в психологии, ни в педагогике, каким-то образом безошибочно чувствует, что вот сейчас, в эту самую минуту, в Юркином сознании происходит переосмысление отношений с отчимом... и хотя грубоватое, холодное слово "отчим" никогда в их семье не звучало, но ведь и "папой" Юрка Толикового отца никогда не называл... и вдруг – оно, это самое обычное и в то же время не всегда простое для взрослеющих мальчишек слово "папа", непроизвольно выскочило, сорвалось с Юркиных губ, и Толик, за плечами которого еще нет ни жизненного опыта, ни каких-то особых знаний, ни, тем более, мудрости, приходящей вместе с опытом, помноженным на знания, говорит в ответ почти нейтральное и вместе с тем глубоко значимое слово "нормально", интуитивно почувствовав, что любым другим словом он может невольно разрушить хрупкий процесс формирующегося в Юркиной душе чувства родства...
"Нормально" – говорит Толик, и Юркино лицо тут же расплывается в улыбке. Секунду-другую Юрка, стоящий в дверном проёме, молча смотрит на Толика, улыбаясь "на ширину плеч", и Толик неожиданно ловит себя на мысли, что он невольно любуется Юркой... да, любуется... он любуется Юркой! И он уже хочет – совершенно непроизвольно – улыбнуться Юрке в ответ, но, в ту же секунду вспомнив, что Юрка, только что вставший из-за стола, не сказал "спасибо", улыбку свою подавляет - гасит.
- Толя, тебя же не было... ну, вчера, когда мы ужинали. Как ты узнал, что сказал... – Юрка на мгновение умолкает, словно споткнувшись... и, не обращая внимание на строгий вид Толика, повторяет конец предложения снова, договаривая последнее слово, – что сказал папа?
- Ну, во-первых. Знаю... я это только что прочитал в твоих глазах, – стараясь, чтоб слова его прозвучали внушительно, говорит Толик... ха! откуда Юрке знать, что в детстве – в другой жизни – Толик точно так же, вставая из-за стола, не имел привычки говорить "спасибо", и отец, приучая его это делать, каждый раз повторял одно из своих любимых выражений: "Экстра мурос" – "Вне города", каждый раз при этом объясняя маленькому Толику, что, не соблюдая элементарные правила приличия, можно оказаться однажды за пределами всякого приличного общества. – Во-вторых, ты, встав сейчас из-за стола...
- Всё Толя, всё! Я уже понял. Спасибо, – не давая Толику договорить, быстро произносит Юрка, не испытывая никакого желания в сто первый раз слушать, что, вставая из-за стола, он должен... ну, и так далее – каждый раз одно и то же; вообще-то, каждый раз, когда мать или Толик делают ему это замечание, он, в свою очередь, отвечает, что он не понимает, зачем говорить "спасибо" дома, где все свои, и каждый раз у Юрки и с матерью, и с Толиком возникает на эту тему короткая перебранка, и хотя каждый раз из Юрки это "спасибо" всё равно выжимают-выдавливают – как говорит дядя Серёжа, с барабанным боем, в следующий раз он, Юрка, снова, вставая из-за стола, "спасибо" не говорит, упорно объясняя, что говорить "спасибо" нужно в гостях – чужим людям... но сейчас Юрка озадачен, даже сражен "умением" Толика читать по глазам, и потому мысль поспорить с Толиком – поупражняться в словоблудии, ему даже не приходит в голову... что – трудно ему сказать это "спасибо"? Не трудно! Юрка скороговоркой произносит "всё, всё" и так же легко добавляет "спасибо", лишь бы тему эту побыстрей закрыть, потому что...
– Толя...
– Юрка, пытаясь понять, дурит его Толик или нет, смотрит на Толика испытующе, одновременно и веря, и не веря, что Толик способен читать по глазам... блин, как узнать: может он читать? или нет, не может – и над ним, над Юркой, смеется? хорошо, а если не может, то как он тогда узнал, что именно говорил вчера папа? его же не было... глядя на Толика, Юрка напряженно думает... да, как он мог это узнать? блин... ерунда всё это – дурит его Толя... а если – нет, не дурит? если... сама мысль – уметь по глазам узнавать, кто-кому-что сказал – кажется Юрке настолько соблазнительной, что Юрка не может от нее, от мысли этой, отмахнуться – и в глазах у Юрки вспыхивает нетерпение. – Толя, а ты... ты меня научишь? Я тоже... тоже хочу, как ты – читать по глазам!
- Зачем? – спрашивает Толик; Юрка "спасибо" сказал, и Толик, глядя на Юрку, уже не сдерживает улыбку, думая про себя, какой, всё-таки, Юрка дурак – поверил, блин! Наивный... вроде не маленький уже, а мозги, блин, куриные! Надурить такого – как два пальца обоссать, – думает Толик.
- Ну... надо мне! И вообще... Толя, научи! – Глаза Юркины горят огнём.
- Сейчас? – Толик уже совершенно не скрывает иронию, но Юрка, захваченный более чем соблазнительной мыслью – научиться читать мысли чужие! – подвоха в голосе Толика не замечает.
- Да!
- Ладно, раздевайся!
- Зачем?
- Ну... так положено. Во время обучения половой член того, кто учит, должен находиться в заднепроходном отверстии того, кто учится...
- Зачем? – В Юркином взгляде, устремленном на Толика, легкой тенью пробегает сомнение. – Ты... ты меня дуришь? Толя, дуришь меня, да?
- И вовсе нет! Должен быть создан контакт первого уровня... это же особые знания, и здесь нельзя объяснять просто так, а умение это – читать мысли – передается в процессе сексуальной медитации, и никак иначе. Это... это очень древний способ обучения, – Толик, глядя Юрке в глаза, сочиняет на ходу, и это получается у него неплохо – звучит вполне убедительно, так что Юрка, на какой-то миг усомнившийся в словах Толика, снова готов верить... при этом оба они – и Толик, и Юрка – даже понятия не имеют, что Толик, в принципе, недалёк от истины: в Древнем мире – в Античные времена – считали и верили, что старшие мужчины, вступая в сексуальные контакты с мальчиками, тем самым оказывают на мальчиков благотворное влияние, воспитывая в них истинно мужские качества, и потому такая любовь, названная педерастией, трактовалась как оптимальная, совершенная форма воспитания, и взрослеющие мальчики, сексуально отдаваясь взрослым наставникам – подставляя свои молодые, жаждущие познания попки, утоляли в такой любви возникающую в процессе взросления тоску по мужчине – старшему, умному и сильному, способному перевести их из мира детства во взрослую жизнь по хрупкому, ненадёжно шаткому, ускользающему из-под ног мостику над бездной, именуемой постижением мира; и потому... потому – мужчин в Античные времена поощряли любить мальчиков, и даже вменяли им это в обязанность, а для мальчика считалось позором не найти себе такого мужчину-учителя – наставника и любовника... да, именно так было в Древние времена, когда человек себя мыслил неотрывно от мира, его окружающего, и, приходя в этот мир, жизнь свою стремился прожить в полной гармонии и с собой, и с миром... Конечно, ничего этого ни Толик, ни, тем более, Юрка не знают, но слова Толика звучат убедительно – и Юрка, в душе уже пожалевший, что позволил себе так грубо усомниться в умении Толика читать мысли, невольно берётся за брючной ремень, чтоб снимать джинсы...
- Не понял... – Толик, глядя на Юрку, еле сдерживает смех, – ты что – в школу сегодня решил не ходить?
- Блин! – Юркино лицо вмиг принимает отчаянное выражение... и правда – блин! На какой-то момент Юрка, по-мальчишески нетерпеливо желающий заполучить желаемое, как говорится, "сейчас и здесь – не отходя от кассы", про школу забыл... совершенно забыл! и – глядя секунду-другую на Толика, он мучительно соображает, как же быть... не идти в школу – нельзя, а уходить сейчас – значит прервать этот архиважный, интересный разговор, и еще неизвестно, захочет ли Толик возвращаться к этому разговору позже... ну, и что, что ему, Юрке, делать?! – Толя... ты ведь мне брат, да? – в Юркином голосе отчетливо звучат просительные нотки.
- Ну! Дальше... – кивает Толик, по-прежнему с трудом удерживая смех. – Допустим, что брат...
- Нет, Толя, не "допустим"! Ты мне брат! – горячо возражает Юрка, не желая в такой ответственный момент никаких "допущений". – И ты... ты меня должен, Толя, научить! Поклянись... – неожиданно предлагает Юрка, – что завтра, когда мы на дачу поедем, ты мне всё-всё объяснишь... и я тоже... я тоже всё для тебя буду делать! Толя, да?
- Ну, и что же ты для меня будешь делать?
- Всё-всё! Клянусь! И ты тоже... тоже клянись, что ты всё-всё сделаешь для меня! – горячо говорит Юрка и тут же, не мудрствуя лукаво, поясняет, что означает сделать "всё-всё" для него: – Всё мне расскажешь... расскажешь, да? Толя, да?
- На даче?
- Ну-да! Надо же... это... как ты сказал? Ну, сексуально...
- Медитировать?
- Вот! Это самое... если надо. А на даче мы будем одни, и нам никто не будет мешать... Блин! Научусь читать мысли... – Юрка, глядя на Толика, улыбается.
- Ну, сразу ты, может, и не научишься... – говорит Толик, понимая, что надо из сложившейся ситуации как-то выходить, и выходить желательно с наименьшими потерями. – Это же, Юрчик, процесс, и здесь нужно время...
- Ну, сколько? Всю ночь?
- Что – всю ночь?
- Ну, всю ночь тебе надо... ну, это... сексуально меня учить – всю ночь ты будешь, да?
- Может, ночь... а может, и больше. Еще неизвестно... может быть, ты не способен к такому учению и не научишься вообще – может, ты в этом деле необучаемый...
- Толя, я обучаемый! Главное, ты учи...
- Да? А чего же... – Толик, глядя на Юрку, не сдерживает – и не пытается сдержать – ехидство, – чего же ты до сих пор не научишься говорить "спасибо"? А тебя, между прочим, все учат: и мама, и папа, и я... а? Какой же ты обучаемый?
- Ну... это же разные вещи! – Юрка фыркает.
- И совсем не разные! Если ты, например...
- Ну, ладно, Толя, ладно! Хорошо! Я буду всегда говорить "спасибо"...
- Неужели? Ты будешь всегда говорить "спасибо"?
- Да, Толя! Всегда-всегда! – легко обещает Юрка, не понимая, как вообще можно отвлекаться на такие пустяки, когда речь идёт о том, что можно... можно научиться по глазам читать чужие мысли.
- И ты за слова свои отвечаешь?
- Клянусь! – Юрка произносит это таким тоном, словно это касается жизни и смерти. – И ты тоже... тоже клянись мне, что ты мне расскажешь – меня научишь! Ну, Толя... клянись!
Черт! Кажется... да не кажется, а так и есть: Юрка вполне серьёзно поверил, что он, Толик, может читать по глазам... ну, и что теперь делать – как быть? Сказать ему честно, что всё это лажа? Блин, ну как так можно – верить во всякие глупости?! "Толя, клянись!" Какой он дурак... – думает Толик, судорожно соображая, как быть... Можно, конечно, сейчас рассмеяться: обдурили дурачка на четыре кулачка... эффектно, но – нет, нельзя... так грубо нельзя. Конечно, он Юрке сказал – предупредил – что "процесс обучения" может оказаться длительным... и еще сказал, что совсем неизвестно, будет ли в результате "сексуальных медитаций" какой-либо результат вообще... а значит – всегда можно отмазаться: я предупреждал... Толик, глядя на Юрку, мысленно усмехается: ну, блин... "сексуальные медитации" – как он ловко придумал! Звучит красиво, а на деле... на деле – желание трахать мальчика в попку, и ничего больше! И так... так почти сплошь и рядом: на словах – одно, а на деле – очень даже другое... ладно, Юрка ему, Толику, и так даёт – попку свою подставляет без всякого антуража... а ведь можно под это дело – под желание в попке пацанячей парить свой конец – организовывать что угодно: клубы, секты, ассоциации... блин, да всё, что угодно – хоть мировую фракцию вольнолюбивых каменщиков! – думает Толик, глядя на Юрку... ну, и что получается? Никто результата не обещал, а значит – под этим соусом можно мурыжить мозги как угодно долго... Или – всё-таки лучше будет, если всё рассказать ему честно? Сказать, что это всё несерьёзно в принципе – читать по глазам чужие фразы... конечно, всякие есть на свете явления – и небывалые, и необъяснимые... но – читать по глазам вчерашние фразы других людей?! Чушь... чушь стопроцентная! Но сказать сейчас так – сказать, что всё это чушь – и исчезнет, испарится тайна... зато – это будет честно, и он, Толик, не будет чувствовать перед Юркой, ему поверившим, какую-либо ответственность за эту дурацкую выдумку...
- Толя... ну! Я же тебе поклялся... – Юрка, стоя в дверях, нетерпеливо переступает с ноги на ногу.
- Ладно, Юрчик. Клянусь... клянусь, что завтра я всё... всё тебе расскажу, – говорит Толик, так и не решив для себя, что же лучше – заманчивая, будоражащая воображение ложь или скучная, но честная правда... "Конечно, ложь веселее – кто б с этим спорил, но это всё при условии, если за нее, за ложь, не отвечать... А если – отвечать?" – думает Толик.
- Всё, Толя! Я побежал, – скороговоркой произносит Юрка, но, едва развернувшись, не успевает сделать даже шага, как его вновь настигает голос Толика.
- Ю-ра! – Толик произносит Юркино имя двумя разделенными короткой паузой слогами, отчего звучит это и повелительно, и в то же время игриво.
- А? – Юрка вновь, как и несколько минут назад, стремительно поворачивается.
- Баба Яга! Ты что – уже уходишь, да?
- Да... в школу, – Юрка смотрит на Толика озадаченно, гадая, что он сделал еще не так.
- А поцеловать? – улыбаясь, Толик смотрит на Юрку смеющимися – "блядскими" – глазами. – Поцеловать, блин, что – не надо, что ли?
Толик произносит почти Юркины слова, и лицо Юрки вмиг озаряется улыбкой – расплывается, как говорил майор Бутковский – командир роты, в которой сержантом служил Толик, на ширину плеч; не отвечая, Юрка быстро – стремительно – возвращается и, наклоняясь над Толиком, смешно вытягивает губы... Юрка хочет поцеловать Толика в щеку, но Толик, тут же перехватывая у Юрки инициативу, быстро вскидывает руку и, обхватив ладонью Юркин затылок, прижимает Юркины губы к своим, – не давая Юрке опомниться, он тут же жадно, жарко вбирает Юркины губы в рот – страстно и горячо, закрывая глаза, Толик всасывается горячими губами в Юркин рот, ладонью другой руки медленно гладя при этом Юрку, наклонившегося над ним, по упруго-мягкой, чуть оттопыренной, отведенной назад попке...
Какое-то время они сосутся – язык Толика влажно, обжигающе скользит по внутренней стороне Юркиных губ, Юркин язык мотыльком бьётся рядом, они оба сопят – дышат носом... слышно, как капает – капля за каплей – в раковину из плохо закрученного крана вода... наконец, Юрка, мыча, крутит под ладонью Толика головой – и Толик, сжав, стиснув пальцами Юркину булочку-полусферу, губы Юркины отпускает...
- Ну, вот, блин... у меня встал!
И правда, Юркины джинсы бугрятся, и Юрка, выпрямляясь, безуспешно поправляет рукой выпирающий член.
- У меня – тоже... – Толик, сидящий в намотанном вокруг бедер махровом полотенце, разводит колени, так что полотенце становится похожим на узкую, туго обтягивающую юбку, и Юрка, скосив глаза, видит, что аккурат посередине плоско натянутое ногами полотенце приподнимается круглым бугорком – возбудившийся член Толика невидимо стоит, упираясь головкой снизу в махровую ткань...
- Ага... у тебя, как у меня... – улыбаясь, говорит Юрка, и в глазах его весело пляшут лукавые чертики. – Толя, я, знаешь... знаешь, что я думаю? Я хочу, чтоб быстрей наступило завтра... да? Ты хочешь?
- Да, Юрчик, да! И завтра, и послезавтра... но если сегодня ты опоздаешь в школу и ваша Маняня позвонит вечером маме, то будет тебя и дача, и приемы самбо – всё тебе, Юрка, будет, и всё это будет в одном флаконе... да? Ты этого хочешь?
- Нет, еще две минуты... я бегом! – И Юрка, оставив в покое торчащий, бугром выпирающий член, стремительно выскакивает из кухни.
- Цветы не забудь! – кричит ему вслед Толик.
- Ага... я ушел!
Слышно, как хлопает, закрываясь за Юркой, входная дверь. Сунув руку под полотенце, Толик сжимает в кулаке напряженный член... блин, два раза с утра разрядился, и снова... снова хочется – член, залупившись, стоит, как штык, и Толик, сжимая член в кулаке – непроизвольно член свой поддрачивая, думает о том, как он завтра вкатит Юрке на даче... и завтра, и послезавтра... блин, как хочется... хочется ебаться...
Толик встает и, перейдя из кухни в "детскую" – их с Юркой общую комнату, невольно улыбается: ну, конечно... кто б сомневался! Всё, как всегда: постель свою Юрка опять не убрал – лёгкое одеяло скомкано в ногах, простыня сбита... красота! И это повторяется уже не первый раз, и говорить ему, Юрке, об этом бесполезно – разве что только стоять над душой... "Толя, тебе что – трудно в шкаф одеяло засунуть?" – вот и весь Юркин ответ. Да еще улыбка – на пол-лица... и Толик, каждый раз убирая за Юркой постель, каждый раз испытывает лёгкое раздражение: при чем здесь "трудно" или "нетрудно"? Дело ж вовсе не в этом... может, потому он, Толик, раздражается, что в армии он – в учебке – был сержантом? И, убирая за Юркой постель, Толик каждый раз думает: ну, блядь, был бы ты у меня во взводе... Однако сейчас этого обычного раздражения у Толика почему-то нет... совершенно нет, – сдирая с дивана, на котором спит Юрка, простыню, Толик думает о Юрке с неожиданной, несвойственной для себя нежностью... и, отмечая невольно эту уже в которой раз возникающую за сегодняшнее утро нежность, Толик в душе сам себе радостно удивляется, не понимая, с чего бы это – вдруг... а сердце, между тем, выстукивает: Юра... Юрчик... Юрочка... как он сегодня спросил? "Ты, когда пришел, ты меня поцеловал?" И он, Толик, соврал – сказал, что да... блин, будто это играет какую-то роль! А может... может, играет – может, для него, для Юрки, это важно? Ведь было же видно, как он огорчился... и как он обрадовался потом, когда Толик сказал ему, что да, целовал... "Всё-таки, Юрка... он – голубой", – думает – уже не в первый раз – Толик... То, что Юрке в попу нравится, сомнений у Толика не вызывает: еще ни разу Юрка от этого не отказался – ни разу ему, Толику, не сказал он "нет"; и потом... если вспомнить, кто вообще был инициатором – кто кого "совращал"? Это сейчас, вернувшись из армии, он, Толик, весь такой опытный-переопытный: и будит Юрку, и в зад ему, не глядя, с первого раза вставляет, и учит его – объясняет-подсказывает... а два года назад он в буквальном смысле не знал, что и как надо делать, и Юрка, которому было всего двенадцать и который тоже ничего не знал, едва ли ни сам направлял его возбужденно торчащий член себе в попу, интуитивно чувствуя лучше Толика, как и что нужно делать,– вдруг вспомнив, как это было в первый раз, Толик невольно улыбается... конечно, тогда – в первый раз – Юрчику было ой как больно... и когда член, смазанный кремом для рук, туго, с трудом пошел, разжимая горячую норку – проникая всё глубже и глубже, Юрка под ним, под Толиком, от боли заегозил, забился-задёргался ... как забился-задёргался спустя месяц он сам – в оцеплении на опушке леса, когда, нависая над ним, стал в очко ему вдавливать свой член Артём, – в первый раз, наверное, это бывает больно всем...
И Толик, неожиданно вспомнив Артёма, в который раз думает, что в армии этот вопрос – кто голубой, а кто нет – практически не тревожит, потому что там, в армии, нет девчонок, и фактом этим – отсутствием женского пола – и объясняются, и легко оправдываются возникающие между парнями однополые отношения... все вопросы возникают, когда ты из армии возвращаешься. Кто-то сразу переключается на женский пол, и армейское траханье остается в памяти всего лишь эпизодом – забавным, ни к чему не обязывающим эпизодом, о котором никто никогда не узнает... а кто-то, вернувшись из армии, вдруг с беспокойством обнаруживает, что снова девчонок вокруг него море, а ему... ему хочется снова и снова это делать с парнями, потому что ему – лично ему! – делать это с парнями и приятней, и интересней... Да, по-всякому в жизни бывает... бывает по-всякому.
И даже... даже если Юрка – голубой... что это меняет?. Ни-че-го. Голубой, зеленый, красный, фиолетовый... какая, в сущности, всё это туфта! Есть Юрка... просто Юрка – классный пацан, и если ему, Юрке, секс такой нравится – кто смеет в него бросать за это камень? Никто. Обзывания, ярлыки... всё – туфта. И вообще... кто обзывает – кто они, эти люди? Юрка недавно спрашивал, кто такие гомофобы... блин, любознательный – всё хочет знать! – невольно улыбаясь, думает Толик... и вдруг – уже без всякой иронии – ловит себя на мысли, что Юрка не знает самого главного – не знает, что для него, для Толика, все гомофобы, собранные в кучу, не стоят одной-единственной Юркиной улыбки...
А вообще... вообще – Юрке надо будет объяснить, кто такие гомофобы: он, Юрчик, с этим дерьмом еще не сталкивался, но дерьмо это в любой момент может оказаться рядом, и нужно не растеряться, а значит – нужно знать... Что нужно знать? Врачи говорят, что самые злобные гомофобы – это латентные гомосексуалисты: расслабиться и, соответственно, получить нормальное полноценное удовольствие им не позволяют комплексы, а природа... природа зовет их, и они, несчастные – не сумевшие реализовать свои природные задатки, с упоением, чем-то напоминающим сексуальное возбуждение, мочат себе подобных – тех, кто, с природой не споря, воздвигать бастионы между собой и миром не стал... в принципе, гомофобы – ущербные люди: зависть у них превратилась в ненависть, и ненависть эта, словно блевотина, ищет выхода... да, именно так: их темная ненависть ищет выхода, и они... они, "настоящие мужчины", испытывающие странную потребность снова и снова доказывать, что они – "мужчины настоящие", мстят... они мстят, утверждая таким образом свою "мужественность", мстят упоительно, порой сами не понимая, из каких глубин-катакомб эта темная ненависть поднимается... жалкие люди!
Сбиваясь в стаи, они мочат-насилуют, мстят-издеваются, испытывая извращенное сладострастие, а потом приходят домой и, мысленно прокручивая – в душе смакуя! – сцены расправы с каким-нибудь "ненормальным", с упоением дрочат, вгоняя в потные плебейские кулаки свою извращенную ненависть-страсть, и это... это порой их единственный способ хоть как-то соприкоснуться с миром, в который они не смогли попасть... жалкие люди! Взять, к примеру, того же Виталика, о котором рассказывал Юрка... понятно, Виталик еще пацан, и он еще никого не "мочит" – он пока стоит на распутье, сам не зная, в какую сторону колыхнется маятник его сексуальной жизни: звуки невидимых труб зовут его сладкой, тревожащей душу мелодией, кровь по утрам приливает к чреслам, и юный член, вздымая трусы, каждое утро призывно стоит, превращаясь в кремень, – пацан вгоняет в кулак возбужденный член... смутные образы наполняют душу... и грезится, втайне грезится взрослеющему мальчику то ли мальчик-любовник, то ли старший наставник-друг... и что из этого выйдет, что получится в результате-итоге, Виталик не знает сам... и никто не знает!
Да и как знать? Может быть... может быть всё: вспыхнет в душе внезапным всполохом голубая любовь, обожжет, опалит юную душу, и душа, обретая крылья, устремится вверх – и тогда на всю жизнь останется этот ожог самым чистым и светлым воспоминанием, и уже никто никогда не убедит такого человека, что любовь, возникающая между парнями, порочна или преступна... а может случиться наоборот: пьяные ублюдки затащат пацана в укромное, сокрытое от посторонних глаз место и там, сорвав с него штаны, зловонно дыша в лицо похотью-местью, будут долго насиловать пацана по кругу, причиняя нестерпимую боль – и тогда на всю жизнь останется в растоптанной душе чувство животного страха и никакими доводами неискоренимой гадливости, и уже никто никогда не объяснит такому человеку, что любовь между парнями имеет право быть... а может случиться так, что не будет в юности ни того, ни другого,– сладостная мелодия, неуверенно звучавшая в юной душе на весенней заре, смолкнет, и неясное чувство томления-ожидания сменится в этой самой душе ощущением чего-то прошедшего-промелькнувшего – поманившего и обманувшего – и возникнет... невольно возникнет неубывающая зависть к тем, кто не промчался мимо сказочного пейзажа, а, отозвавшись на зов природы, сошел на неведомой остановке, чтобы, углубившись в кущи, там вкусить... да, часто бывает именно так, и тогда возникает неодолимое желание снова и снова возвращаться к теме, и возвращение это, как искаженное эхо, уже выражается в форме болезненной, извращенной: одни, кто умом послабее, пускают в ход кулаки, другие, кто полукавее, мастурбируют языками, но и там и там неизменно одно – осознаваемое или нет ощущение собственной неудовлетворенности... вот о чем нужно рассказывать Юрке, рассказывая о гомофобии, чтобы, встречаясь с подобной публикой, он себе четко представлял, что имеет дело с людьми ущербными, весь пафос которых, направляемый на борьбу с "извращенцами", объясняется их личной сексуальной неудовлетворенностью, порождающей самую обычную зависть-месть.
Тот же Виталик... хотя – нет, к Виталику это еще не относится, – мальчик Виталик еще на распутье: он, мусоля время от времени тему, еще только вслушивается, как эта тема звучит, и, еще ни в чем неуверенный, он это всё пока пробует как бы на зуб... да, он пробует, и одновременно с этим, говоря о "гомосеках", он, сам того не подозревая, подает окружающим его пацанам своеобразный сигнал – авось, кто-то отзовётся-откликнется... ежу ведь понятно, что просто так – на пустом месте – все эти разговоры не возникают... и здесь важно не то, что говорят, а показательна сама потребность в таких разговорах, желание на тему эту почесать язык; и, неожиданно вспомнив слова Артёма, Толик невольно улыбается... как он, Артём, тогда сказал? "Кайф для недоумка – почесать язык, когда чешется в жопе, а никто там не чешет – никто не вставляет... обидно пиндосу! И сам не гам, и другим не дам... Жопу вылизывать вышестоящему начальнику – это у них, у пидоров, не извращение...
А мы, получается, извращенцы, и нас, получается, надо на зону... ага, как же – разбежались мы слушать тебя, козла!" – именно так прокомментировал Артём пафос какого-то проходимца, по ящику призывавшего электорат к крестовому походу против гомосексуалистов; ну-да, правильно – это было чуть больше года назад: проходимец, пиаря своё ничтожное имя, нёс ахинею, потрафляя самым примитивным чувствам-воззрениям наименее образованной части электората, и Артём, выслушав этот бред, презрительно скривил губы: "Еще не родился такой пиндос, который будет решать за меня, как, кого и куда мне трахать", – вот, и об этом – о педерастах и пидарасах – Юрчику тоже надо рассказывать, надо обязательно говорить! Глупо любовь однополую поднимать на щит, но еще глупее лепить из этой любви извращение и преступление – дело не в цвете, а в том, кто любит, почему он любит и как он любит, а каким цветом любовь эту обозначают, дело уже десятое... Юрке – нравится... а мне? – думает Толик. – Мне что – не нравится? И мне это нравится... еще как нравится! Нам это нравится обоим ... ну, и кому от этого плохо, если нам – мне и Юрчику – хорошо? Нам – хорошо, – думает Толик, – и это – главное... да, именно это: с Юркой поехать на дачу, слушать его, отвечать на его вопросы, любить его – целовать, прижимать к себе... именно это и есть на сегодняшний день самое главное – Юрка...
Толик, держа простыню в руке, подходит к окну; его взгляд непроизвольно падает вниз – и, глядя сверху на вход в подъезд, Толик вдруг ловит себя на мысли, что он... он хочет увидеть Юрку, просто увидеть – как Юрка выйдет, стремительно выскочит из подъезда, как обойдёт он клумбу с нераспустившимися цветами, как, пересекая дорогу, наискосок устремится к углу стоящей напротив девятиэтажки, чтобы, за углом скрывшись, оказаться во дворе своей школы... и Толик, закрыв форточку и тут же открыв всю половину окна, чувствует, как душа его наполняется непонятно откуда льющейся музыкой: Юрка!..
Прохладный утренний воздух, еще не прогретый весенним солнцем, вливаясь в комнату, приятно холодит обнаженное тело, и у Толика, стоящего у распахнутого окна, возникает ощущение, что ликующей музыкой наполняется не только его душа, а музыка эта стремительно заполняя его всего, проникает буквально в каждую клеточку, и ощущение это – ощущение молодости и счастья – столь велико, что Толик на миг, на какое-то мгновение даже теряется... блин! кто спорит,– трахать Юрчика по утрам, ритмично скользя в его тёплой норке членом, необыкновенно приятно, и Толик, проделывая это каждое утро, каждое утро получает физическое наслаждение, – да, почти каждое утро... каждое утро это был кайф, кайф несомненный, даже, быть может, абсолютный, но этот кайф каждый раз заканчивался вместе с оргазмом, и Толик, разрядившись Юрке в попу – в очередной раз Юрку в задницу оттянув, тут же отрывался от Юрки, физически удовлетворенный, вполне довольный, – получив совершенно нормальное удовольствие, Толик выдёргивал – как морковку из лунки – из Юркиной норки свой член, быстро вставал, поднимался с постели... и в тот же миг у них начиналась другая жизнь: кто-то шел в ванную первым, а кто-то – вторым, потом они завтракали, перебрасываясь пустыми, ничего не значащими словами, потом, врубив музыку и под музыку эту пританцовывая, Юрка собирал в школу рюкзак, одевался... а Толик, уже месяц как пришедший из армии, но еще никуда не устроившийся работать, или начинал куда-то звонить, или терпеливо ждал, когда Юрка уйдёт, чтобы, закрыв за ним дверь, завалиться спать; всё это было приятно, и даже очень и приятно – как говорится, кто б с этим спорил! – но всё это было обыденным, и никакая музыка еще ни разу не появлялась в душе у Толика, не врывалась в эту обыденность за истёкший месяц – никогда у Толика не возникало желание посмотреть из окна на Юрку, выходящего из подъезда, никогда не испытывал он потребность увидеть, как Юрка пересекает улицу; и вот... вот – стоя у распахнутого окна, Толик чувствует, как ликующая музыка всё громче и громче звучит в его сердце, наполняет всё его тело почти физическим ощущением весны, молодости и счастья, и ощущение это... ощущение это, совершенно обалденное, сказочное, ни на что не похожее, связано с Юрчиком – с Юркой!
И Толик... Толик, прикрыв простыней торчащий член, с нетерпением смотрит вниз, ожидая, когда Юрка – его Юрка – появится из подъезда...