Наша водная часть маршрута, кажется, кончилась. Днем погода была еще теплая, и мы гуляли еще без пальто. Сегодня, возвращаясь с прогулки, мы встретили молодую крестьянскую девушку, очень недурную собой, но с болезненной бледностью на лице. Она шла в пустую, вновь строящуюся избу. «Здравствуй! Ты нездорова?», — спросили мы. «Была нездорова: голова с месяц болела, теперь здорова», — бойко отвечала она. «Какая же ты красавица!», — сказал кто-то из нас. «Ишь, что выдумали! — отвечала она, — вот войдите-ка лучше посмотреть, хорошо ли мы строим новую избу?».
Мы вошли: печь не была еще готова; она клалась из необожженных кирпичей. Потолок очень высок; три большие окна по фасаду и два на двор — словом, большая и светлая комната. «Начальство велит делать высокие избы и большие окна», — сказала она. «Кто ж у вас делает кирпичи?» — «Кто? я делаю, еще отец». — «А ты умеешь делать мужские работы?» — «Как же, и бревна рублю, и пашу». — «Ты хвастаешься!» Мы спросили брата ее, правда ли? «Правда», — сказал он. «А мне не поверили, думаете, что вру? Врать нехорошо! — заметила она. — Я шью и себе и семье платье, и даже обутки (обувь) делаю». — «Неправда. Покажи башмак». Она задрала подол (выше, чем нужно) и показала препорядочно сделанный башмак. «А второй?», – сказал барон Крюднер. Она показала и второй. «А оба?», – попросил подоспевший Петр Александрович Тихменев. Она рассмеялась и, сев на чистый струганный пол, высоко подняла обе белых ноги. «За просмотр – полрубля!», – сказала она, обещающе улыбаясь. «А за непросмотр?», – поинтересовался барон, плотоядно усмехаясь. «Рупь!», – усмехнулась она, вставая и задирая подол к груди и выше. – «Меньше рубля никак. Тятенька не велел».
Меня поразило, что у нее совсем не было волос. Я заподозрил неладное.
— Чем же ты болела, красавица?
— Не знаю. Только волосы все выпали. Так дадите рублик серебром?
— Это тиф, господа! – тихо сказал Тихменев. – Уж я-то знаю! Я подожду вас снаружи.
— И я! – сказал барон Крюднер.
— А я останусь и хоть посмотрю. Наши барыни волос не бреют! – упрямо сказал я. – Тиф уже прошел. На тебе рубль.
Она взяла монету и положила ее за щеку.
— Сними-ка все, красавица!
Она повиновалась, сняв свою немудрящую одежду и сложив ее прямо на пол. Туда же кинула и плат с головы. Было странно видеть, господа, девушку, абсолютно без волос на теле и на голове. Она была похожа на картину, изображающую какую-нибудь Диану-охотницу, только лысую сверху, как колено. Я ухватил ее за талию (крепкая девушка) и прогнул назад. Она усмехнулась:
— Разве так это делается?
— А как? – опешил я.
— А вот как! – сказала она, вырываясь и опускаясь на колени.
— Собачек не видели? – сказала она в пол.
Я протянул руку и потрогал ее лоно, гладкое, как.... Я бы написал: «Гладкое, как у девочки», да боюсь, наши моралисты меня осудят. Поэтому скажу: «Гладкое, как капустный лист».
— Ты понести не боишься?
— А ништо! Тут женихов все равно не сыщешь, разве что якуты да скопцы. Только вы, барин, потише. Я еще девка...
Превращение девки в бабу превращается в один момент. Нужно только либо делать это ласково, как с любимой, либо резко, как с начинающей шлюхой, на все деньги. Она глухо охнула, когда я вошел в ее девическое лоно...
Когда я вышел к своим товарищам, освеженный и обновленный, возле них топтался гиляк Афонька, который все еще тащился с нами.
— Своих баб предлагает, – сказал Тихменев, покручивая ус.
— Только Вам уже не надо? – спросил барон Крюднер.
— Девственница попалась, господа! – похвастался я.
— А мне почему-то – одни шлюхи. – пожаловался барон.
— Ну, что? Пройдемся по якуткам? – с силой потер руки Тихменев. – Веди нас, Вергилий!
И Афонька привел. По широкой поляне бегали, хохоча и беснуясь, три обнаженных якутских девушки с распущенными иссиня-черными волосами, а их меховые костюмы просыхали на кустах.
— Прямо вакханки! – обрадовался Тихменев.
Они были похожи, как сестры. Одна «сестра» подбежала к нам близко и что-то прокричала. Мы оборатились к Афоньке.
— Она сказала: «Догонишь, поебешь», – пояснил гиляк, нимало не смущаясь грубого выражения. Ох, уж эти дети природы!
Мы с Тихменевым побегали за таежными нимфами, но все же порадовались их доступности. А толстый барон Крюднер со своими кривыми ногами – нет.
Как-то он ратовал об улучшении породы восточных людей, сетуя на кривые ноги у японок. Посьет и Гошкевич убеждали, что не у всех, а мичман Зеленый сказал, что надо смотреть не на ноги, а чуть выше. Теперь же потный «улучшатель» остался бы без возможности заменить теорию практикой, если бы не Афонька, который что-то крикнул, и «дама» приблизилась к барону, давая возможность себя «обнять», и через короткое время мы изрядно порадовали местных представительниц прекрасного пола.
Вечером за чаем мы рассказали обо всем князю Оболенскому. Он с улыбкою покачал головой:
— Предпочитаю старый кадетский способ облегчения жизни – с помощью руки.
Засим остаюсь, ваш покоритель таежных чащ. Ждите писем!