Запись первая
Я сошла с ума. Это, просто наваждение какое-то, я не могу больше думать ни о чём, «он» мне чудится, чуть ли не в каждом предмете, хоть чем-то напоминающий «его». Вчера, решила наделать пельменей, для раскатки теста взяла по привычке скалку и тут же отбросила её. Я явственно ощутила «его» в ладони, я даже пульс почувствовала, такой тихий и требовательный, будто стучится мне в ладонь, а его жар, словно перешёл мне в руку — рука «горела» весь день, ощущая эти тихие постукивания.
Я сошла с ума. За весь день дважды подходила к умывальнику, чтобы помыть руки, но правую, мыть так и не стала, ну не дура ли: какие, к лешему, тут пельмени. Правда, я всё же их доделала, но позже, значительно позже — тесто уже и подсыхать начало. А скалка — скалка как скалка, и что мне привиделось, но, всё время старалась браться за неё только левой рукой, было очень неудобно и тесто... в общем, хрен знает, что получилось, а не пельмени и это у меня то. Он, придя с работы, только покосился и спросил: «почему пельмени такие», а я... уже и не помню, что я ответила. Он — я даже не заметила, как стала обращаться к нему от третьего лица, словно он посторонний мне, чужой и это он то, моя кровиночка, мой родненький, будто и не я взрастила его, будто не вот этой грудью вскормлен был и всё из-за «этого»... Ой, как стыдно то, даже думать стыдно не то что писать.
На ночь, засунула руку под сиську — ту самую, правую — как я люблю, представляя, как два пульса стучат рядышком — дура. Дура, дура и ещё раз дура! «Он» и так мне снится, каждую ночь. Эта, вздыбленная вершина, зовёт меня к себе, а я бреду, словно во тьме, спотыкаюсь и падаю и снова бреду, а он далеко, как маяк в бушующем море указывает мне путь и как оазис в жаркой пустыне всё манит и манит к себе. Однажды, я было дошла до него, и вот осталось только руки протянуть, припасть к источнику наслаждения чтобы утолить свою жажду, насытить свой неистребимый голод и всё пропало.
Я даже проснулась от своего крика — крика досады, да за что мне всё это. Сынок тоже проснулся, зашёл в комнату, спросил, что за кошмар мне привиделся, а я молчу, сижу на постели, вся в горячечном поту с пересохшими губами и молчу, боясь словом или движением выдать свои мысли, выдать — куда — я смотрю или вернее на что, а «он» вот, рядом, своим бугорком — мужская природа, видно, в туалет просится — приковывает взор. А свечка, моя милая «подружка» в тоскливые дни, уже не мила мне, даже больше, она мне противна, я отвергла её как что-то неестественное, не натуральное — даже рука не помогла, моя бедная «горошинка», я всю истёрла её пытаясь сбросить «напряжение», но нет, не смогла, я так больше и не уснула в тот день. Я хочу «его» и только «его».
Я сошла с ума. Всё началось неделю назад, как раз в банный день, мой сыночек — моя радость, недавно вернувшийся с армии и сразу устроившийся на работу, благо место подвернулось приличное и деньги не плохие, истопил баньку и ведь ничего не предвещало дурного. Он ушел мыться, а я собрала ему свежее бельишко и понесла положить в предбанник, и надо было мне пройти мимо окошка бани, это просто чёрт какой-то подтолкнул меня, а там: я заметила, как возмужал мой сынок, как налились силой эти мужские руки, а плечи ушли в ширь, но там; ведь вроде только недавно мыла своего сыночка в тазике и его маленький, сморщенный уже превратился в такой... такого... всё хочу вспомнить какой был у его отца и не могу, так давно это было. Он лежал на лавке и водил рукой по своему достоянию, вверх-вниз, вверх-вниз, я даже порадовалась за него; девчонки, просто визжать будут от восторга, от одного только вида, как я когда-то. И чего это мне вдруг вспомнилось?
Аж сердце защемило, рука сама легла на грудь, слушая пульс, да так там и осталась, я и не сразу сообразила, что она делает. Я любовалась видом, впитывала в себя каждое мгновение, каждую мельчайшую деталь, гордясь и радуясь за своего сыночка, что он стал таким взрослым — уже мужчина — а рука, ласкала мне грудь, успокаивая сердце и туманя рассудок. Я хотела отстранить, убрать её оттуда, но почему-то, стало так приятно и всё моё внимание было поглощено этим зрелищем. Я словно фотографировала, снимала на пленку запечатлевая каждый миг, а рука исподволь залезла под халат и пользуясь тем, что знает все мои секреты, так сладко, так нежно ласкала мою грудь, что я не смогла прервать её. И я, будто отстраняясь, со стороны следила за ним и за своим состоянием, как доктор за больным периодически проверяя его самочувствие, где каждое движение по члену вздымало во мне волны возбуждения.
Член... именно тогда я впервые произнесла про себя это слово, мысленно пережёвывая его, словно пробуя на вкус, я явственно ощущала его упругость, жар, даже запах. Его рука, всё чаще и чаще, являла мне головку, сдвигая кожу ободком опоясывающую её, она, будто жерло вулкана, то пряча, то являя мне свою сердцевину, находящуюся на высокой «горе», а вены, словно горные тропы, ведущие к самой вершине. Мне кажется, я застонала в тот момент — нет, заскулила — так мне захотелось приблизиться, помочь, взять «его» в свои женские, ласковые руки, а его рука, чтобы... Ой, как стыдно то... но я всё же напишу эти строки. Да, да, да!!! Я хотела, чтобы его рука, срывая с меня одежду, буквально стиснула мне грудь, да так, чтоб сердце ойкнуло в груди, да так, чтоб в глазах потемнело, да чтобы...
Пока я мечтала, его член изверг из себя семя, «жирными» тягучими каплями стекающее вниз, по руке на живот. Я уже и забыла как она выглядит, я находясь в какой-то прострации, стояла и смотрела на эти капли, ничего не замечая вокруг, я даже не заметила, как открыла рот в вожделении, машинально облизывая губы, а потом... потом, я присела на корточки в изнеможении, ощущая, как толчками разгоняется жар по моему телу; такое, знакомое чувство, но с годами всё реже меня посещающее.
Той ночью, мне в первый раз приснился сон про НЕГО, будто бы, я танцую под дождем, нагая, зачарованная неведомой музыкой, а капли бьют меня по грудям; тяжелые, крупные капли, покрывая меня чем-то липким и тягучим.
Запись вторая
Сегодня не одела лифчик, даже не знаю почему (последние слова зачёркнуты) знаю, конечно, знаю. Утром подошла к зеркалу, сняла ночнушку и долго рассматривала себя, поворачиваясь то одним боком то другим, любуясь и критикуя одновременно. Ну да, сиськи немного отвисли, но мне ведь не двадцать, ну талия почти незаметна, но у меня даже не пятидесятый размер, а попка? Да я, всю жизнь, на физическом труде, а в молодости — как, в фильме: «спортсменка», «комсомолка» и за что мне всё это, почему я всю жизнь одна. — А вот вам всем! Нате, выкусите! Я стояла и грозила кукишем кому-то невидимому в зеркало, сама себя распаляя, а потом сняла с себя трусики, чуть расставляя ноги и разглядывая «её», будто впервые видя. А ведь в «неё», только двое входили, ну, не считая посторонних предметов, второй, только через 18 лет после смерти его отца; надеялась, а он... даже вспоминать не хочется.
Я опять подумала о сыне от третьего лица, я будто сторонюсь его, отстраняясь и приближая его одновременно, словно готовлю его к чему-то. Нет, нет, о этом даже думать нельзя, меня же бог покарает.
Я так и стояла, расставив ноги и разглядывая свою щелку, чувствуя, как она распаляется под моим взглядом. А если бы на тебя кто-то другой посмотрел, посторонний, как бы ты себя почувствовала, а? Я, будто бы, разговаривая со своей щелкой, подначивала её. А ведь и правда, ведь некому показать, не перед кем похвастаться кроме себя. Вот тогда я и не одела лифчик, но трусики одела, стыдно как-то и боязно. А чтобы отступать было некуда, надела свой самый узкий халатик, он мне ещё лет пять назад был мал, вот и пригодился. Халат натянулся в местах пуговиц, особенно на груди, того и гляди разойдётся по швам. У меня сердце заколотилось ...