После распада Советского Союза научно-исследовательские институты былой великой державы представляли собой жалкое зрелище. Как моль, сотрудники НИИ летали в белых халатиках по тёмным коридорам неприметных зданий, продолжая обслуживать бесполезные устаревшие системы. Изобретения представлялись руководству страны смехотворными, учитывая то, как далеко ушёл научно-технический прогресс на загнивающем Западе. Мизерные зарплаты задерживались месяцами. Люди, посвятившие жизнь науке, продолжали работать, не представляя себя иначе, как учёными.
В одном из таких НИИ — Институте вирусологии и микробиологии Беларуси — никому неизвестный молодой учёный Иван Фёдорович Купревич сделал интересное открытие: селективные ингибиторы обратного захвата вызывают побочные эффекты у грызунов женского пола при наличии вируса Содоку в крови самцов, находящихся рядом. Побочные эффекты выражались в повышенном внимании грызунов к задачам, связанным с размножением. Самки мышей схватывали на лету всё, что от них требовалось, активно сотрудничали между собой, рисковали жизнью ради выполнения задания.
В уникальном эксперименте клетка с мышами соединялась с кормушкой трубкой, заполненной водой. Чтобы добраться до еды самке необходимо проплыть под водой пять метров, взять кусочек сыра и вернуться назад. Уникальность эксперимента заключалась в том, что самки с введённым ингибитором приносили сыр сначала самцу с Содоку, затем себе и никогда не приносили еду здоровому самцу. Самцы сидели в замкнутых ячейках, решёткой примыкающих к основной клетке, и потому не имели возможности сплавать за сыром.
Иван Фёдорович усложнил задачу: добавил электрические разряды, удлинил трубку с водой. Поведение мышей не поддавалось логике. В отличии от своих беспечных подруг, самки с ингибитором бросались на электрическую решётку раз за разом, теряя сознание, возвращаясь к жизни только для того, чтобы вновь испытать боль или даже погибнуть, захлебнувшись в воде. Они не испытывали голод, не подвергались внешней опасности, ими двигало единственное желание: выглядеть привлекательными в глазах Содоку-самца, чтобы в итоге спариться с ним — к такому выводу пришёл Купревич с коллегой после длительных наблюдений.
Иван Фёдорович подробно описал результаты экспериментов, предположил природу связи ингибиторов в крови самки с вирусом Содоку в крови самца, предложил дальнейший план исследований и отослал отчёт директору НИИ. Тот редко появлялся на рабочем месте ввиду постоянной занятости в Министерстве.
Отчёт отослали в пятницу. В понедельник лабораторию экспериментальной вирусологии НИИ микробиологии Беларуси закрыли по причине отсутствия денег в бюджете страны.
Шёл 1995 год. Купревич с напарником и послушными мышками оказались на улице без средств к существованию.
***
Такси привезло нас в частный сектор. Дом Купревича представлял собой элитный коттедж, ограждённый от любопытных глаз высокой неприступной стеной.
— Деньги за проезд возьмёшь у мужа, — бросил Иван Фёдорович водительнице, выходя из машины.
— Я не замужем, — заартачилась та.
— Тогда выйди замуж! — бородач развернулся, заглянул деловито в окно. — Женщина ты симпатичная. Почему до сих пор не замужем?
— Не хотят брать, — она виновато опустила глаза.
— Значит предлагай сама. Не хочет — ищи следующего, пока не согласится. Всё вас учить надо.
Мы прошли к железным воротам, такси за спиной понуро удалялось к выезду из посёлка.
Я находился в состоянии лёгкой паники. Неожиданно власть Ключника вырвалась за пределы Касты, угрожая миропорядку диктатурой Ключа. Рвение, к которым представительницы слабого пола бросались исполнять любые приказы незнакомого бородача, вызывало благоговейный трепет. Распутин мог с таким же успехом быть богом.
Меня не удивил пасущийся во дворе пони, не смутили два огромных дога, выскочившие навстречу. Я почти не обратил внимания на долговязую платиновую блондинку в ошейнике и памперсе, которая открыла нам дверь. Появились ещё две служанки топлесс, в клетчатых юбках. Они накрыли на стол, занялись кормлением собак.
Всё это время моё внимание целиком и полностью было приковано к террариуму — огромному домашнему зоопарку, разбитому на ячейки, который змейкой протянулся по коридору, ведущему к гостиной. Яркий белый свет озарял десятки искусственных ландшафтов, по которым гуляли, резвились и сношались между собой, нарушая видовую совместимость, сотни насекомых, птиц и пресмыкающихся. В одном месте, например, петух топтал черепаху, в другом лягушки атаковали ящерицу. Но больше всего мне запомнилась змея, засунувшая голову в клоаку курице.
— Зачем она это сделала? — я в изумлении таращился на сцену, напоминавшую фильм ужасов.
Иван Фёдорович нагнулся и постучал костяшкой по стеклу.
— Кто? Змея или курица? — спросил он, сдерживая детский восторг.
Я засмеялся. Я понятия не имел, кто стал инициатором анальных нежностей, приведших к эпической ветке эволюционного развития. Одно было очевидно: всё, что происходило в стеклянных стенах террариума, не имело отношения к борьбе за место под лампой. Зверюшками двигал основной инстинкт размножения. Они совокуплялись напропалую группами и поодиночке, изобретая новые немыслимые формы межвидовых отношений.
Мы сели кушать, и пока наложницы подносили блюда, бородач в халате, из которого он, похоже, не вылазил, разговорился на тему видовой совместимости в животном мире.
Купревич говорил увлечённо, доказательно, как человек отстаивающий правоту.
— Понимаешь, Дима, самке на самом деле не важно, кто партнёр. Если нет выбора, ей остаётся довольствоваться тем, что есть. Самец же, в свою очередь, использует секс для выхода агрессии.
— Как вы это делаете? — нетерпеливо перебил я его. — Приказываете всем женщинам, и они подчиняются.
— А, это, — Купревич сразу погрустнел. — Герпес, — он многозначительно поднял указательный палец правой руки вверх. — Герпес есть почти у каждого человека на земле. Я имею ввиду первый тип. Год назад я имел неосторожность заразить своё тело особым видом герпеса. Видоизменённым. Ради эксперимента, конечно же. И вот результат...
Купревич встал, вышел из-за стола и медленно раздвинул полы халата. Чудовищный вид на изъязвлённый пах открылся моим глазам. Распухшие гениталии смешались в гнойных нарывах, красные болячки-волдыри огромных размеров расползлись по мошонке, члену и вокруг него. Из кровавого гнойного месива торчала пластиковая трубка-катетер, предназначенная для мочеиспускания.
— Скоро я умру, — констатировал учёный самым спокойным голосом, не терпящим возражений. — Ты всё ещё хочешь, чтобы женщины тебя слушались? — он внимательно посмотрел на меня.
Я отрицательно покачал головой, такая смерть не входила в мои планы. Нервно сглотнув, я спросил:
— Ключники тоже заражены вирусом?
— Да, — он завязывал пояс халата. — Каждый своим, но это не смертельно.
— Понятно.
Мы продолжили общаться о вирусах, и я всё больше узнавал историю гениального учёного. Он был замкнутым, одиноким романтиком, аутичным, потерявшим надежду стать когда-нибудь полезным обществу. Однажды возжелав любви и ласки любой ценой, он ступил в зону сумрачных теней и поплатился за это.
Я нашёл Купревича раскаявшимся, сдавшимся, продолжающим вершить судьбы. Вспышки гнева чередовались с плаксивостью, религиозные высказывания пересыпались проклятиями, детское простодушие мешалось с дьявольским расчётом. Болезнь стремительно прогрессировала. Психическое расстройство, вызванное страхом приближающейся смерти, усугублялось воздействием различных психотропных средств, которыми был завален стол и холодильник.
Потеряв возможность физического контакта с девушкой, Купревичу оставалось только морально самоудовлетворяться, созерцая спаривание рабынь с животными.
Иван Фёдорович агонизировал, постепенно угасая, и я ничем не мог ему ...