Примечание переводчика: на братском сайте что-то случилось, так что выкладываю вторую часть под своим новым ником здесь. Заранее извиняюсь на случай всяческой путаницы.
***
Я встал, медленно спустился в мастерскую и отпер дверь оружейного шкафа. Я стоял и смотрел на старую шестнадцатизарядную двустволку моего отца, мою винтовку Винчестер модель 73 под патрон Спрингфилд 30-06 и мой старый нарезной пневматический пистолет с детских времен.
Папа подарил мне свое старое ружье, когда они с мамой собирались переехать перед выходом на пенсию в прошлом году. Винчестер я купил, учась в старших классах, когда пару лет охотился на оленей. После Вьетнама я не мог вынести мысли о том, чтобы снова поохотиться.
Я стоял, погруженный в свои мысли. Я знал, что если возьму с собой пистолет, то, возможно, никогда больше не увижу своих детей. Я наклонился, открыл нижний ящик и достал старую потрепанную коробку из-под обуви, стоявшую в углу.
Я отнес коробку наверх и вывалил ее на кухонный стол. Я порылся в куче вещей, пока не нашел то, что искал. Я вытащил из ножен морской нож «Ка-бар», купленный в Бангкоке, и пощупал острую кромку. Большая часть рукояти была окрашена в темно-ржавый цвет. Я засунул его обратно, наклонился, подтянул штанину, пристегнул к икре и снова прикрыл.
Я собрал несколько вещей, которые могли мне понадобиться. Водительские перчатки, бутылку воды, пару шоколадных батончиков. Было уже больше двух, когда я сел за руль, чтобы начать стопятидесятикилометровую поездку в Рочестер-Хиллз.
Я въехал на стоянку гостиницы «Красная крыша» и медленно проехал вдоль здания, пока не добрался до номера сто шестьдесят восемь. Я не увидел машины Салли, поэтому задним ходом припарковался в двух рядах от номера, выключил машину и стал ждать. Я не хотел, но продолжал думать и вспоминать о Салли и о детях.
Было уже больше пяти, когда новый красный пикап, который я узнал, остановился на стоянке прямо перед комнатой Салли. Вышли Джон и Крейг. Они выглядели довольно счастливыми, смеялись и разговаривали. Они вытащили из багажника пару чемоданов и холодильник и вошли в соседнюю комнату.
Минут через сорок пять они вышли и снова сели в машину. Я ехал за ними несколько миль, пока они не свернули на стоянку бара под названием «Тэпперс паб». Я остановился на улице и смотрел, как они входят. Потом я медленно объехал стоянку и почти сразу заметил машину Салли.
Я припарковался на улице, откуда была видна и парадная дверь, и красный пикап Джона. Я подумал о том, чтобы войти, но бар показался мне маленьким, и я боялся, что меня заметят. Я сидел слушая старую кантри-станцию и бесконечную череду песен «она-обращалась-со-мной-плохо». Это соответствовало моему настроению.
Было уже позже девяти, когда они вчетвером, наконец, вышли из бара. Смеялись, шутили, держались за руки. Вместо того чтобы попытаться проследовать за ними, я решил опередить их и вернуться в отель. В это время ночи я не думал, что они пойдут куда-нибудь еще. А припарковавшись там, где я был, я мог легко выехать на дорогу раньше них.
Я припарковался напротив их номера с опущенными окнами за добрых десять минут до того, как на стоянку въехали пикап и машина Салли. Они вчетвером вышли из машины и встали перед дверью, разговаривая.
Я был достаточно близко, чтобы ясно видеть их в свете над дверью, но достаточно далеко, чтобы не слышать, о чем они говорят, за исключением редких взрывов смеха. Казалось, они о чем-то добродушно спорят.
Через несколько минут Джон резко вытащил из кармана монету, подбросил ее в воздух, поймал и выставил руку перед всеми, показывая, какой стороной вверх. Послышались радостные возгласы и стоны некоторых наблюдателей, прежде чем Крейг притянул к себе не сопротивляющуюся Салли и крепко поцеловал ее.
Улыбнувшись, Дебби схватила Джона за руку и потащила в другую комнату. Взявшись за руки, обе пары, смеясь, разошлись по разным комнатам, поворачиваясь и махая друг другу руками.
Я сидел ошеломленный. Кто с кем спит? Что это за игра? Пока мой разум боролся с болью, со знанием того, что, вероятно, происходит в комнате сто шестьдесят восемь, голос, который я слышал всю неделю в глубине моего сознания, начал превращаться в крик: «Сделай что-нибудь! Что угодно!»
Делать что? Было очевидно, что это все – не в первый раз. Им было слишком хорошо друг с другом. Я не мог отказаться от того, что уже сделала Салли. Десять лет. Десять лет брака и рождения детей. Она была вся в дерьме, и я тоже. Что толку от этого теперь? Я думал, что знаю ответ на этот вопрос. По крайней мере, я буду спать лучше, зная, что пытался.
Затем из комнаты Дебби вышел Джон, одетый только в боксеры и футболку. В руке он держал пиво. Я взглянул на часы и вдруг понял, что уже больше часа пялюсь на их дверь. Джон огляделся по сторонам, чтобы убедиться, что его никто не видит, затем подошел к комнате Салли и дважды постучал в дверь.
Через пару минут вышел Крейг в джинсах, без рубашки и без обуви. Он закрыл за собой дверь. Они постояли несколько минут, разговаривая, в то время как Джон потягивал пиво. Потом они дали друг другу пять, и на этот раз в комнату Салли вошел Джон, а Крейг – в комнату Дебби.
До меня вдруг дошло, что только что произошло. Я лишился разума! Внезапно голос у меня в голове закричал: «СДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ, ПРИДУРОК! – Я почувствовал, как на меня накатывает волна убийственного безумия. Я больше не мог остановиться. Я потянулся к другому сиденью, нашел свои водительские перчатки и натянул их.
Я неторопливо вышел из машины и быстро направился к номеру сто шестьдесят восемь. Я приложил большой палец левой руки к глазку и дважды постучал правой. Когда дверь начала открываться и Джон сказал:
– Какого хрена, Крейг?.. – мой кулак со всем МОИМ гневом и разочарованием, стоящим за ним, уже двинулся вперед и соединился прямо с носом Джона.
Голова Джона откинулась назад, он попятился на два шага и тяжело шлепнулся на задницу. Он сидел в одних боксерских трусах, закрыв глаза и закрыв лицо руками, между пальцами текла кровь. Он стонал и раскачивался взад-вперед. Я оглядела комнату, увидел смятую кровать и приоткрытую дверь ванной. Я слышал, как работает душ.
Я сделал два шага вперед и изо всех сил пнул Джона по яйцам. Он приподнялся на пять сантиметров над землей, издал пронзительный крик, упал на бок и перекатился в позу эмбриона, держась за мошонку. Я оседлал его, опустился на колени и перевернул на спину. Я подтянул штанину и вынул из ножен нож.
Нос у него был в основном на правой стороне лица. По подбородку на грудь стекала кровь. Я постучал рукояткой ножа по его сломанному носу, чтобы привлечь его внимание, затем перевернул его, когда он застонал и открыл глаза. Его глаза расширились, когда он увидел кончик ножа, вращающегося перед ним.
Я схватил его за волосы, и он ахнул, когда я оттянул его голову и подбородок назад и приставил острие ножа к его левому глазу.
– Как долго, Джон, как долго это продолжается? – яростно прошептал я, проводя острием ножа по его скуле.
– И не лги мне, – холодно добавил я.
– Э, ээ, два... два... где-то два года. – Он заикался от страха, явственно слышавшегося в его голосе и глазах.
Я на мгновение задумался, медленно водя кончиком ножа взад-вперед, взад-вперед.
– Тогда, я полагаю, вступление в одну и ту же лигу по ракетболу не было случайным совпадением, не так ли, Джон?
– Ээ, ээ, нет, нет, – хрипло сказал он, снова закрывая глаза от боли.
Я на мгновение задумался над этим фактом. Он хотел быть поближе к мужчине, с женой которого спал.
– Ты – просто больной ублюдок, Джон.
Я грубо тряхнул его за волосы, чтобы он снова открыл глаза.
– Посмотри на меня, Джон. Если я когда-нибудь услышу, что ты приблизишься к Салли или к любой другой замужней женщине, я найду тебя и срежу эту бородавку с твоего никчемного члена до самого корня. Ты меня понимаешь?
– Ты понял? – повторил я, когда он заколебался.
– Дааааа... – наконец, прохрипел он.
– На самом деле тебе будет лучше, если ты уедешь далеко-далеко, – сказал я, проводя острием ножа по его лицу до шеи и сонной артерии. Нож оставил тонкую красную линию. Это было заманчиво, так заманчиво.
Глаза Джона выпучились от ужаса, когда он понял, насколько близок к смерти. Внезапно мне в ноздри ударил запах дерьма, когда я понял, что его кишечник опустошился.
В этот момент прекратился звук душа, и я услышал, как отодвинулась занавеска. Через дверь выплыл голос Салли:
– Эй, Джонни-бой. Я думала, ты пойдешь со мной в душ? Что с тобой? – И она хихикнула.
Я поднял глаза как раз в тот момент, когда дверь ванной открылась и на пороге появилась Салли. Она держала полотенце и вытирала волосы, когда вдруг увидела меня. Ее глаза широко распахнулись, и она задохнулась, ее лицо побледнело как мел. Полотенце упало на пол, а ее рот открылся, когда она попыталась что-то сказать, полный шок был очевиден в каждой мышце.
Я поднял голову Джона за волосы примерно на пять сантиметров, швырнул ее обратно на пол и одним плавным движением встал. Он застонал и перекатился в прежнее положение эмбриона.
– Джонни-бой, кажется, нездоров, – зарычал я на нее.
Все еще держа нож в руке, я смотрел на жену во всей ее красе. Мокрые, обнаженные, упругие груди вздымались, а соски все еще торчали. Эта замечательная узкая талия, несмотря на то, что у нее было трое детей, единственное доказательство чего – небольшая выпуклость, немного выступавшая над ее аккуратно подстриженным лобком.
Она горько жаловалась, что, сколько бы она ни делала приседаний, скручиваний или упражнений на живот, она не может полностью избавиться от него. Но я часто нежно целовал эту выпуклость, обычно по пути вниз, любя ее всю за чудесную семью, за чудесную жизнь, которую она мне подарила.
Но другое, что я заметил, еще больше разозлило меня, – яркие пятна сыпи от усов и бороды на ее груди и внутренней стороны бедер, оставленные ей другим, а также заметный засос чуть выше ее левого соска. По прошлому опыту я знал, что с ее цветом лица эти отметины будут продержатся несколько дней. Это объясняло, почему она не позволяла мне видеть себя обнаженной в течение нескольких дней после возвращения из своих поездок.
Я сердито посмотрел на нее и сделал шаг в сторону ванной. На ее лице отразилась паника, когда она попятилась, протянула обе руки и захлопнула дверь. Я услышал щелчок, когда она заперла дверь.
Я повернулся и подошел к тумбочке рядом с кроватью. Я поднял телефонную трубку и одним движением ножа перерезал шнур, а затем сунул нож обратно в ножны.
Я развернулся и направился к входной двери. Проходя мимо Джона, я сильно пнул его под ребра и почувствовал удовлетворительный треск, когда тот издал резкий визг, за которым последовал долгий протяжный стон.
Я остановился в дверях и еще раз оглядел комнату. Внезапно я закричал от отчаяния и боли, затем поднял телефон в зловещем броске сверху и со всей силы швырнул его прямо в ванную. Он с силой врезался в дверь и с грохотом упал на пол, вызвав изнутри испуганный крик.
Я вышел и закрыл за собой дверь. На мгновение я остановился и понял, что работа еще не закончена.
Я прошел в другой номер, снова приложил большой палец левой руки к глазку и дважды постучал правой.
Дверь открылась, и Крейг начал со смехом говорить:
– Ну, вы, ребята, такие шумные... – когда мой кулак ударил его под подбородок. Ноги у него подкосились, и он упал навзничь. Он лежал голый и неподвижный. Я сделал быстрый шаг вперед и сильно ударил его по яйцам. Он по-прежнему не шевелился и не издавал ни звука.
Я услышал короткий крик с кровати и посмотрел на Дебби, сидящую у изголовья с глазами как блюдца и державшую простыню под подбородком. Я склонился над Крейгом и пощупал его пульс. Из уголка его рта сочилась струйка крови, челюсть отвисла. Он был жив, но выключился словно свет.
Я встал и подошел к тумбочке рядом с кроватью. Дебби отпустила простыню, позволив той упасть до талии, и закрыла дрожащими руками рот, ее испуганные глаза смотрели на меня поверх пальцев.
– Классные сиськи, Дебби, – заметил я, глядя на нее сверху вниз. Я заметил, что у нее тоже был засос, но тот был над правым соском. Я лениво подумал, не нарочно ли они отмечают так свои завоевания.
Затем я поднял телефонную трубку и быстрым рывком выдернул шнур из стены. Затем вернулся к двери и повернулся, чтобы посмотреть на нее.
– Если скажешь своему мужу, что столкнулась со мной сегодня вечером, передай ему привет, – саркастически сказал я. Потом, передумав, сказал: – Или, может быть, я сам ему скажу.
Я бросил телефон в угол комнаты и вышел, закрыв за собой дверь.
Я стоял на улице, глядя в ночное небо и глубоко вдыхая прохладный воздух. Я чувствовал, как спадает напряжение, сменяясь успокаивающей усталостью.
Голос «сделай же что-нибудь» исчез.
Дело было сделано.
И я знал, что еще должен сделать. Единственное, что могу.
Я целеустремленно направился к своей машине, чтобы начать жить дальше.
***
– Да? – довольно резко сказал я в трубку. Я был раздражен тем, что меня прервали, хотя ожидал этого все утро.
Я глубоко задумался о Джейсоне, Джесси и Элли. Теперь они были самой важной частью моей жизни. И теперь моим главным приоритетом было выяснение того, как оградить их от последствий того, что произошло.
– Фил, это Джек.
– Да, Джек? – без энтузиазма ответил я.
– Что там произошло? Салли была дома, когда мы с ее мамой вернулись из церкви. Она плачет и говорит, что боится идти домой, – решительно, почти крича, сказал Джек.
Я взглянул на часы. Был почти час дня, почти четырнадцать часов после того как я покинул Рочестер-Хиллз.
– Я не знаю, что я мог такого сделать, чтобы заставить ее чувствовать себя так, – невозмутимо сказал я.
– Она говорит, что ты напал на двух друзей Дебби, с которыми они столкнулись прошлым вечером. И сделал им больно.
– Сделал им больно?! Да им повезло, что я их не убил, – саркастически сказал я.
– Фил! Какого черта? Это на тебя не похоже!
Я на минуту задумался, как ответить на это заявление. В конце концов, я просто задал свой собственный вопрос.
– Салли сказала, где произошла эта ссора?
– Она сказала, что это было возле ресторана неподалеку от Рочестер-Хиллз.
Значит, она пытается выкручиваться. Ну, ее история для своей семьи.
– Салли – твоя дочь, так что, наверное, это правда, – медленно произнес я.
В трубке стояла тишина, и я почувствовал, что Джек пытается все это переварить.
– Фил, я привезу Салли домой и хочу знать, что происходит. Нам нужно поговорить.
– Нет проблем, я и не собирался никуда уезжать.
Джек резко повесил трубку, но не раньше, чем я услышал на заднем плане: «Нет, папа, нет!» Я вздохнул. «Она не собирается все облегчать», – подумал я.
***
Я сидел за кухонным столом, рассматривая старые фотографии и сувениры, которые были в моей обувной коробке, и работал уже над вторым пивом, когда они подъехали.
Джек вошел в кухню, Салли тянула его за руку.
– Пожалуйста, папа, позволь... давай нам разобраться. Нам с Филом нужно побыть наедине.
Я пристально посмотрел на Салли. Она была без макияжа, волосы распущены, глаза красные и опухшие. Она дрожала, как будто у нее был тяжелый нервный срыв. Она не ответила на мой взгляд, держа отца за руку и пытаясь направить его обратно к двери.
Но Джек не поддался на уговоры. Он уселся перед кухонным столом и уставился на меня. Он молча смотрел на меня и нож «Ка-бар», лежащий на столе рядом с моим пивом. Наконец, он сказал:
– Итак, Фил. Что случилось?
Я посмотрел на Салли и насмешливо сказал ей:
– Расскажи отцу, что случилось.
Она повернулась ко мне и яростно воскликнула:
– Заткнись, Фил! Мы с тобой все уладим. – Ее голос приказывал, но глаза умоляюще смотрели на меня.
Интересно, она злится из-за того, что думает, будто все можно исправить, если только мы останемся одни? Или полагает, что может мной манипулировать? Я решил быть настолько же честным, насколько она была лживой. Это ведь она втянула во все своих родителей.
– Оказывается, у Салли и ее начальницы Дебби была пара приятелей, с которыми они любили встречаться, когда уезжали из города. Я узнал и стал возражать. Должен признаться, довольно сильно, – сказал я более тактично, чем она того заслуживала.
Салли ахнула, попятилась и села на один из кухонных стульев.
Джек недоверчиво посмотрел на меня.
– Нет, Фил, Салли бы этого не сделала. Я тебе не верю.
Я с минуту подумал об этом, потом повернулся к Салли и сказал:
– Сними одежду, Салли.
– Чт...что? – растерянно спросила она.
– Ты меня слышала... В чем дело? Твой отец и раньше видел тебя без одежды. Его это не шокирует.
Салли недоверчиво уставилась на меня и не сдвинулась с места. Джек лишь покачал головой, словно не мог поверить своим ушам.
Я пожал плечами и сказал:
– Ладно, Салли. А как насчет того, чтобы ты сняла блузку, только блузку, больше ничего.
И снова Салли не двинулась с места, но на ее лице появилось испуганное выражение.
Джек начал сердиться на меня и сказал:
– Хватит, Фил. Теперь ты ведешь себя жестоко и неуважительно.
Я перевел взгляд с Салли на Джека и снова на Салли. Я почувствовал, как гнев побеждает боль и печаль.
– Жестоко и неуважительно, говоришь? Даже близко нет, Джек. Я скажу тебе, что такое жестоко и неуважительно. Если Салли разденется, ты увидишь то, что увидел я прошлым вечером в ее гостиничном номере. Вокруг груди и внутренней стороны бедер – ожоги от усов и бороды, а над правым соском – засос, который оставил другой мужчина, – заявил я голосом, лишенным эмоций.
Джек быстро обернулся и посмотрел на Салли. По испуганному выражению лица Салли было ясно, что я говорю правду. Внезапно Джек обмяк в кресле, словно позвоночник больше не мог его поддерживать.
Выражение Джека смялось, он уткнул лицо в руки и прошептал:
– О, Боже, это убьет твою мать.
Салли побледнела, и на ее глаза набежали слезы.
– Пожалуйста, папа, не говори маме. Мы ведь можем все уладить, Фил, правда? Пожалуйста, Фил, пожалуйста! – умоляла она.
Я молча сидел, перекладывая старые фотографии, вертя в руках сувениры из старой обувной коробки. Вспоминая другое время, когда мне было невероятно больно.
Через несколько минут Джек выпрямился и вытер глаза. Он посмотрел на меня без всякого выражения.
– Что ты собираешься делать, Фил? – спросил он, в то время как по лицу Салли продолжали катиться слезы.
Несколько минут я сидел, обдумывая этот вопрос.
– Я никогда не рассказывал вам ни о Вьетнаме, ни о Рипкорде.
Я вздохнул:
– Черт, я никому никогда не рассказывал о Рипкорде. Даже своему психотерапевту.
Я махнул рукой в сторону груды вещей на столе.
– Не правда ли, Джек, ирония в том, что ваше поколение для демонстрации и восхищения выставляет свои военные памятные вещи на каминную полку, а мое поколение кладет наши напоминания в коробку из-под обуви и прячет ее на дно ящика. Почему так? – риторически спросил я.
Я взял выцветшую фотографию двух загорелых тощих молодых парней с непокрытыми головами, одетых в мешковатую форму с расцветкой для джунглей с армейскими жетонами на шеях. Ухмылявшимися в камеру, как будто Вьетнам был вылазкой бойскаутов. Был ли я когда-нибудь так молод? Теперь я определенно чувствовал себя старым.
Я бросил фотографию на стол между Джеком и Салли и начал говорить так, будто разговаривал или даже читал лекцию незнакомым людям.
***
– Мы с Джейсом были сброшены на Рипкорд в мае 1971 года, всего лишь на еще одну огневую точку в череде всех огневых точек, на которые назначалась наша батарея. Мы перебрасывали по воздуху гаубицы, устанавливали их, проводили обстрел в течение месяца или двух, чтобы поддержать пехотинцев, пробирающихся через джунгли, а затем переходили к другой. Мы пробыли во Вьетнаме шесть месяцев, и у нас было еще шесть месяцев до возвращения домой.
– Но на этот раз все было по-другому. Мы приземлились на обнаженном хребте, окруженном самыми густыми и неприступными джунглями, которые мы когда-либо видели, с видом на долину Ашау у границы с Лаосом. Долина была плохой новостью для американских военных. В предыдущие годы она была ареной нескольких кровопролитных сражений, которые привели к многочисленным потерям.
База огневой поддержки «Рипкорд» предназначалась для поддержки четырех батальонов сто первой воздушно-десантной дивизии, которые обстреливали буша в горах по обе стороны Ашау, пытаясь помешать северо-вьетнамской армии проникнуть на побережье с тропы Хо Ши Мина. Какая же это была шутка.
Огневая база состояла из нашей орудийной батареи один-пять-пять, одной батареи один-ноль-пять, минометного взвода и роты поддержки пехоты для охраны периметра. У нас было две посадочные площадки для вертолетов и несколько разносортных отрядов, вероятно, не более четырехсот человек всего.
Практически вся огневая база находилась под землей, в бункерах, траншеях и туннелях. Позже, ближе к концу сражения, мы обнаружили, что нас окружали свыше двенадцати тысяч регулярных войск северо-вьетнамской армии.
Я грустно посмотрел на Джека:
– Тебе это ничего не напоминает, Джек? Как ваши морские пехотинцы на Чосинском водохранилище?
Джек медленно кивнул и принял такой отстраненный вид, словно вспоминал другое время и другое место.
Я помолчал несколько минут, собираясь с мыслями и воспоминаниями.
– Первые шесть недель были не так уж плохи, по крайней мере для нас. Но пехотинцы, которых атаковали на вершинах холмов вокруг нас, попали в ад.
– Мы почти постоянно выполняли для них вспомогательные задания. И вертолеты прилетали и улетали с рассвета до заката. Что касается ответного огня, то мы принимали только случайные снайперские выстрелы или автоматные очереди. Однако вертолеты, приближаясь к нашим посадочным площадкам, привлекали все более сильный зенитный огонь.
– Первого июля все изменилось. В первый раз нас обстреляли сразу после семи утра. В ту первую неделю НАВ – народная армия Вьетнама – ежедневно обстреливали нас в среднем двадцатью-тридцатью снарядами шестидесяти и восьмидесяти одного миллиметра. Затем они подвели крупнокалиберные орудия, сто двадцатимиллиметровые минометы, крупнокалиберные пушки, которые раньше никогда не доставлялось за демилитаризованную зону.
– Плохо было то, что из-за ветра, дующего вниз по долине, и звуков вертолетов и выстрелов нашей артиллерии, в большинстве случаев невозможно было услышать приближающиеся снаряды. В ту первую неделю меня подловили, когда я бежал из бункера столовой в бункер Управления Огнем. Меня сбил с ног взрыв минометного снаряда. Я вскочил на ноги и за минимальное время добрался до бункера УО.
– Когда я прижался к стене, пытаясь отдышаться, Джейс поднял глаза от своего стола и небрежно сказал: «Дерьмо, Фил, у тебя кровь».
– Конечно же, в спешке я покинул свой бункер без бронежилета. Больше я никогда не совершал этой ошибки. Осколок попал мне под правую лопатку. Когда я добрался до медпункта, хирург бросил на него один взгляд и решил на всякий случай доставить меня в лагерь Эванс, нашу базу снабжения, чтобы извлечь его.
– Через час я уже был в пути. Его вытащили без проблем, но решили, что у меня сотрясение мозга, и хотели оставить на пару дней для наблюдения. К тому времени, как я вернулся в Рипкорд, любой, кто высовывал свое лицо наверх, имел больше, чем просто шанс получить шрапнель.
– Шли дни, и бомбардировка становилась все тяжелее. Не только минометы, но и реактивные гранаты прямой наводки и безоткатные орудия. В конце мы делали по семьдесят-восемьдесят выстрелов в день. У нас становилось все больше и больше жертв.
– Наши пушки постоянно работали. Дула наших гаубиц были направлены почти прямо вверх, так как наши цели находились так близко. Через три-четыре часа батареи вырабатывали свой основной боеприпас. К нам прилетали «Чинуки» – тяжелые вертолеты снабжения – с поддонами боеприпасов, подвешенными на стропах, всю дорогу принимая на себя огонь НАВ пятьдесят первого калибра. Они отцепляли поддоны без посадки и взлета со всей возможной скоростью.
– Тогда все, кто не был занят другими делами, устремлялись к посадочной площадке и начинали грузить снаряды и ящики с пороховыми зарядами на батареи. На одной из таких работ я получил еще полдюжины мелких осколочных ран. Между стрессами от постоянных обстрелов, выполнением нашей обычной работы и тасканием боеприпасов для орудий на своем горбу, когда мы не были заняты другими делами, мы постоянно были истощены.
– Вокруг нас шел постоянный поток боевых вертолетов, Фантомов F-4 и даже B-52, наносивших воздушные удары по холмам. Дым, поднимающийся над огневой базой от обстрела, и редкие облака слезоточивого газа «Сирень», который НАВ любила бросать в нас, делали воздух вонючим.
– А после восьмого июля, когда узкоглазые были впервые замечены рядом с колючкой, мы были начеку почти каждую ночь. Мы все знали, что наступление НАВ на периметр – лишь вопрос времени. Все мы нервничали, просто ожидая, когда это произойдет.
– По мере того как обстрел продолжался день за днем, мы начали предпринимать серьезные меры. Моральный дух упал, когда на нас снизошло ощущение, что нас здесь бросили. Прежде чем все это закончится, мы потеряем более пятисот убитых и раненых. По меньшей мере дюжину раз мне поручали нести мешки с телами или носилки к вертолетной площадке для эвакуации.
– Восемнадцатого июля случилось самое худшее, что могло случиться. Загорелся и разбился «Чинук» с грузом гаубичных снарядов. Прямо над батареей один-ноль-пять и их пунктом снабжения боеприпасами. Батарея вспыхнула как римская свеча. Взрывы и пожары продолжались несколько часов. Все шесть орудий были уничтожены, было несколько убитых и несколько десятков раненых. Мы все были контужены.
Я смотрел на Джека со слезами на глазах.
– Когда «Чинук» разбился, многие из нас бросились к батарее, чтобы попытаться помочь. Несколько раненых получили ожоги, когда загорелось авиационное топливо. Мы с Джейсом наклонились, чтобы поднять одного стрелка и положить его на носилки, когда на его руке, которую я держал, оторвалась кожа.
Я покачал головой:
– Это и запах горящей плоти я не забуду никогда, – прошептал я.
Джек кивнул мне с мрачным выражением лица, а на лице Салли отразился ужас.
Я глубоко вздохнул и продолжил:
– Мы все знали, что это место не удержать, но начальство этого не понимало. Все, что они видели, – это возможность навредить врагу. В конце концов, против нас было почти четыре полка НАВ, собранных вместе! – с горечью сказал я.
– Через пару ночей нас опять подняли по тревоге. Мы вели огонь из автоматического оружия со всего периметра, а также обычный обстрел. Мы с Джейсом разместили пулемет М-60 в узкой траншее перед бункером УО на случай настоящего штурма. Наш минометный взвод постоянно бросал сигнальные ракеты, чтобы осветить проволоку, а наша пехотная рота отвечала огнем, стреляя в опушку джунглей. Каждые несколько минут над ними пролетали боевые вертолеты и обстреливали предполагаемые позиции НАВ ракетами или из мини-пушек.
– Обычно мы с Джейсом не утруждали себя ответным огнем, потому что примерно в двадцати-тридцати метрах перед нами была пехотная ячейка из трех человек. А ответный огонь обычно привлекал нежелательное внимание к нашему местоположению. Этой ночью пехота выскакивала и стреляла гранатами М-79 и автоматическим оружием в сторону кустарника почти постоянно. Время от времени они получали в ответ из джунглей залпы трассирующих снарядов.
– Затем перед нами на позиции пехоты залп обрушился двадцатимиллиметровых минометных снарядов. Мы с Джейсом нырнули на дно траншеи, когда земля задрожала. Ошеломленные, мы, наконец, выглянули из-за бруствера нашей позиции и увидели, что пехотная траншея вся провалилась. Из нее никто не выполз.
– Мы вскарабкались, чтобы установить М-60, и Джейс открыл ответный огонь, в то время как я скармливал ему патронные ленты. Подполз наш взводный сержант, и мы рассказали ему, что случилось с пехотой и что нам понадобится больше боеприпасов. Он кивнул, пригнулся как можно ниже и помчался к центру тактических операций.
– Мы едва добрались до последней ленты, как вдруг я услышал выстрел из М-16, и мне показалось, что меня ударили бейсбольной битой по спине и бедрам. Я рухнул на бруствер траншеи и обнаружил, что смотрю в глаза Джейсу. Вся его передняя часть, моя и М-60 была в крови.
– Пуля прошла через его затылок и вышла из горла. Не в силах пошевелиться, я увидел в его глазах осознание того, что с ним произошло. Он пошевелил губами, пытаясь что-то сказать, но ничего не вышло. Я потянулся к его руке, и он сжал ее один раз, а потом я увидел, как его глаза погасли, и понял, что он мертв.
Я посмотрел на Джека и Салли, но на самом деле не видел их. По моему лицу текли слезы.
– Мой лучший друг был мертв, мой брат, только что не кровный. Я чувствовал себя одиноким, таким одиноким, – прерывисто сказал я.
Я вытер глаза и попытался успокоиться. Я слышал, как шмыгает носом Салли. Было ли это из-за Джейса или из-за ее собственного затруднительного положения, я сказать не мог.
Наконец, я продолжил:
– Я изо всех сил пытался повернуть голову, чтобы посмотреть за себя. Примерно в трех метрах от бункера УО стоял капрал Тран, направляя на нас М-16. Тран был одним из разведчиков Кита Карсона, прикрепленных к сто первому. Разведчики в основном состояли из северо-вьетнамских дезертиров, которые по какой-то причине решили, что они – не на той стороне.
– Тран довольно хорошо говорил по-английски и иногда выступал в роли переводчика, когда пехота брала пленных или забирала документы у убитых врагов. Пару раз он укрывался в нашем бункере, когда нас обстреливали, и мы вместе принимали пищу. Однажды вечером Джейс просто от нечего делать начал учить его играть в покер.
– Многие разведчики теряли голову, когда ситуация становилась напряженной, если думали, что есть шанс, что их могут схватить. Они знали, что если это случится, то их ждет только пуля в голову. Большинство из них несколькими днями ранее было заперто в одном из бункеров, поскольку осада продолжалась, а их поведение становилось все более подозрительным. Никто из нас им не доверял.
– Я не знаю, то ли Тран просто испугался, то ли был агентом НАВ. Думаю, это не имело значения. Тран выпустил в нас с Джейсом целую обойму. Я получил пару пуль в спину, но меня спас бронежилет от всего, кроме пары сломанных ребер и массивной контузии. Одна пуля прошла через заднюю часть бедра, но не задела кость.
– Я почувствовал, что начинаю впадать в шок, когда до меня дошло, что Джейса на самом деле нет, а в меня стреляли. Я боролся с бессознательностью, так как знал, что если потеряю сознание, то, скорее всего, умру. Я начал уговаривать себя разозлиться, сосредоточиться на враге и поквитаться. Когда гнев начал нарастать, мое зрение приобрело багровый оттенок, и я почувствовал, как мой разум захватывает убийственная ярость. Тран увидел, что я двигаюсь, и попытался выстрелить снова, к счастью, он уже разрядил обойму. Я рухнул на землю и притворился мертвым.
– Тран, должно быть, подумал, что мне конец, бросил винтовку и перепрыгнул через нашу траншею. Он начал размахивать фонариком и кричать по-вьетнамски в джунгли по ту сторону колючки. Я с трудом поднялась на колени, чтобы посмотреть, что он делает. Из кустарника вылетела, едва не задев его и меня, реактивная граната, оставляя характерный штопор дымного следа, и взорвалась позади нас. Он прыгал вверх-вниз, размахивая фонарем, как сумасшедший, почти с пеной у рта.
– В свете факелов я увидел три отчетливые фигуры, одетые в хаки и пробковые шлемы, отделившиеся от края джунглей и устремившиеся к проволоке. Когда они подошли ближе, я заметил характерные ранцевые заряды, подвешенные к их шеям, и карабины АК-47, которые они несли в руках, что указывало на то, что они саперы.
– Я дернул М-60, бывший под Джейсом. Он был скользким от крови, и я едва мог стоять прямо, но все же мне удалось поднять его и направить в их сторону. Я знал, что должен остановить их, прежде чем они пробьют проход в проволоке. Я успел выстрелить двумя длинными очередями, прежде чем лента опустела.
– Не знаю, попал ли я в них, но трое саперов упали, когда Тран обернулся и в шоке уставился на меня. Он закричал на меня, изо рта у него вылетела слюна, и он схватился за мачете, висевшее у него на поясе. Большинство разведчиков носили их с собой, чтобы пробираться через джунгли во время патрулирования.
– Я едва успел поставить здоровую ногу на край траншеи и оттолкнуться, как Тран бросился на меня. Я выронил М-60 и умудрился вытащить из ножен на поясе свой нож и выставить его перед собой. Я нырнул под мачете, которым он бешено размахивал, и мы столкнулись лицом к лицу. Я почувствовал, как мой нож скользнул в него ниже пояса, и увидел, как его глаза широко раскрылись, когда он понял, что я сделал.
– Это, казалось, не сильно ослабило его, так как он продолжал бить рукоятью мачете по моей голове, непрерывно крича все то время, что мы были заперты в этом убийственном объятии. Я, наконец, вытащил нож, и он, спотыкаясь, повалил меня на себя.
– Почти без сознания, с кровью, струящейся из ран на голове и заливающей глаза, я обнаружил, что оседлал его грудь, в то время как он пытался оттолкнуть меня и добраться до меня мачете. Последним усилием я схватил его за горло левой рукой, а правой поднял нож над головой и вонзил ему в левый глаз по самую рукоять. Он вскрикнул, дернулся в конвульсиях и затих. Я просто сидел, задыхаясь, держась за его горло и нож, чувствуя, как по моим рукам хлещет теплая кровь.
– Не знаю, сколько я там просидел. В мерцающем свете сигнальных ракет, плывущих вниз, в грохоте разрывов минометных снарядов, вое трассирующих снарядов, пролетающих близко над головой, громе гаубиц, грохочущие вдали; и с запахом кордита, крови и горящих обломков в моих ноздрях, я чувствовал, что заблудился в аду.
– Внезапно за одну руку меня потянул Эрик, мой взводный сержант, а за другую потянул лейтенант Диксон, наш офицер УО. Я вцепился в нож, как будто от этого зависела моя жизнь, когда они оттаскивали меня назад, а Диксон кричал, чтобы я вернулся в бункер, что приближаются штурмовики, чтобы залить напалмом наш периметр, а мы – слишком близко к проволоке.
Я сделал паузу в своем рассказе, сделал глоток пива и кончиком ножа отодвинул три медали «Пурпурное сердце», лежащие на столе. Лениво я расставлял их в другой последовательности. Джек и Салли молчали, едва дыша. Я не мог смотреть ни на одного из них.
Наконец, я продолжил:
– Примерно в этот момент я потерял сознание. Очнулся в медицинском бункере, подключенный к капельнице, с батальонным хирургом и одним из медиков работающих со мной. Док сказал, что я, скорее всего, выживу, и что они эвакуирут меня, как только на рассвете вернутся вертолеты.
– Наконец, меня вытащили около полудня, что было настоящим чудом. Каждый приближающийся вертолет принимал на себя сильный огонь. Два уже сбили. По вертолету, на котором летел я, сделали несколько выстрелов, в том числе один, уложивший командира экипажа. Но в то утро, перед моим отлетом, было принято решение эвакуировать Рипкорд. Позже я узнал, что всех вывезли 21-го числа, а потом разбомбили все к чертовой матери.
Я пожал плечами:
– Но для меня это не имело никакого значения. Через двадцать четыре часа я уже летел в больницу в Японию.
Там я провел неделю. Потом, на следующий месяц меня перевели в Уолтер Рид. Пока я был там, какой-то полковник, вероятно, никогда не слышавший о Рипкорде, раздавал медали. Мне дали вот эту за убийство моих врагов.
Я сунул руку в шкатулку, вытащил кусок красного, белого и синего шелка с серебряной звездой и бросил его на стол рядом с пурпурными сердцами. Она была точно такой же, как та, что лежала в сумеречном ящике на каминной полке Джека.
– Врачи очень хорошо меня вылечили, и сказали, что через пару месяцев реабилитации со мной все будет в порядке.
Я покачал головой:
– Но я не был в порядке. По крайней мере, мысленно. Каждую ночь мне снились кошмары, и я просыпалась с криком. Я не мог выбросить из головы ни звуки приближающихся машин, ни запахи, ни выражение лиц убитых и раненых.
– Я пропустил похороны Джейса, но приехал домой в отпуск, прежде чем меня отправили в Форт Силл. Первое, что я сделал, это пошел к родителям Джейса. Это было самое трудное, что я когда-либо делал. Они хотели знать о Вьетнаме все, о том, что мы там делали и как умер Джейс. Но единственный вопрос, который они не задавали, был: «Почему я выжил, а он нет?»
– Это был тот же самый вопрос, который я задавал себе почти каждый день.
Я уставился в пространство, думая об этом темном времени в моей жизни.
– Я был на терапии, но все равно чувствовал, что отдаляюсь от мира. Я не хотел никого видеть и ни с кем разговаривать. Я делал в Форте Силл минимум, чтобы всех удовлетворить.
– Я закопался в уроки черчения в колледже, чтобы не общаться с другими ребятами в нерабочее время. Когда пришло время уволиться из армии, я вернулся к родителям и продолжил ходить в колледж. Не потому, что меня это действительно волновало, а потому, что не знал, что еще делать.
Я поднял глаза и посмотрел в глаза Салли, и вся боль, боль и страдание прошлой ночи почти ослепили меня.
– А потом я встретил Салли, – прошептал я.
Она подавила рыдание, опустила взгляд на стол и отказалась смотреть на меня.
– Ты вернула меня в реальный мир. Ты была счастлива и полностью интересовалась всеми и окружающим миром, и ты была прекрасна внутри и снаружи. Все, что я чувствовал, меня не было. И ты заставила меня захотеть узнать тебя. Ты заставила меня снова захотеть жить по-настоящему и дала мне представление о том, какой может быть моя жизнь. И я влюбился в тебя. Ты спасла меня. И ты подарила мне троих замечательных детей. За это я всегда буду тебе благодарен, – задумчиво сказал я.
Несколько минут мы неподвижно сидели. Наконец Джек откашлялся и тихо спросил:
– И что теперь, Фил?
Я устало повернул голову и посмотрел на него.
– Джек, меня предавали дважды в жизни. Оба раза я терял лучшего друга, – просто сказал я.
Салли закрыла лицо руками и заплакала, шепча:
– Нет-нет-нет.
Мы тихо сидели втроем, Салли всхлипывала, а Джек и я – со слезами на глазах.
– Ты уверен, Фил? – тихо спросил Джек. – Ты хочешь выбросить все из-за одной-единственной ошибки?
Салли подняла голову, и в ее глазах мелькнула отчаянная надежда.
Я знал, что то, что мне придется сказать, поставит на карту наш брак, но не мог позволить лжи взять верх.
Я покачал головой и посмотрел на него:
– Единственной ошибки, Джек? Это была не единственная ошибка. Вчера вечером я узнал, что Салли изменяет мне почти два года. И не с одним мужчиной.
Салли ахнула, закрыла глаза, в отчаянии покачала головой и откинулась на спинку стула, еще более бледная, чем прежде.
Я с любопытством посмотрел на нее:
– Джон не сказал тебе, Салли? Что он во всем признался?
Я повернулся к Джеку:
– Это – ответ на твой вопрос?
Джек медленно встал и печально посмотрел на Салли:
– Ты – моя дочь, и я должен тебя любить. Но я потерял к тебе всякое уважение. Твое поведение... – Джек замолчал, не находя слов, и только покачал головой. Салли протянула к нему руку, желая прикоснуться, но он отстранился.
Он повернулся ко мне и твердо сказал:
– Фил, ты этого не заслуживаешь. Делай то, что должен. Но, пожалуйста, не трогай ее. Я не могу чувствовать себя спокойным из-за этого.
– Нет, Джек, в основном я уже пережил, – печально сказал я. – Но если тебе от этого станет легче, возьми его с собой, – и я сунул нож обратно в ножны и протянул ему.
Джек молча принял его и повернулся к двери; плечи его поникли. Он без сомнения, не знал, как сказать Эмили.
Когда за ним закрылась дверь, зазвонил телефон, но никто из нас даже не взглянул на него. Мы молча сидели, не двигаясь, не разговаривая и не глядя друг на друга. Звонок, наконец, прекратился, сделав тишину еще более оглушительной.
– Я ожидал, что сегодня утром вместе с тобой придут копы, а не твой отец.
Салли поморщилась и, запинаясь, сказала:
– Мы... э-э-э... Дебби и я убедили их выдумать историю о нападении возле бара. Мы надеялись, что если они промолчат, то ты не станешь звонить их женам.
Я на мгновение задумался и понял, что я – дома и свободен. Теперь они никак не могут изменить свою историю, чтобы им поверили. На секунду я почувствовал, как с моих плеч свалилась тяжесть, пока не вспомнил, что все остальное рушится вокруг меня.
Я только хмыкнул и сказал:
– Так, где же они сейчас?
Салли откашлялась и заерзала на стуле.
– Они все еще находятся в больнице под наблюдением. Ты сделал им больно, очень больно. У Джона сломаны нос, скула и ребра. У Крейга – вывих челюсти, пара сломанных зубов и сотрясение мозга.
– Ты забыла про их яйца, Салли.
Салли посмотрела на меня с некоторым страхом и трепетом в глазах:
– Нет-нет, ты нанес им серьезный ущерб там, внизу... Я никогда не знала, что ты склонен к насилию, Фил. Тебе обязательно было это делать?
Я недоверчиво посмотрел на нее.
– Ты защищаешь этих придурков? – саркастически спросил я.
Прежде чем она успела ответить, снова зазвонил телефон.
– Ты должна ответить, это, наверное, тебя, – сказал я, встал и пошел в ванную.
Я умылся и посмотрел на себя в зеркало. Мои глаза покраснели и опухли. Я выглядел так же, как и чувствовал себя: старым и изможденным, во всяком случае, старше своих лет. Эта ночь была почти бессонной.
Я побрел обратно на кухню. Салли стояла и смотрела на телефон в своей руке. Она медленно повесила трубку и рухнула обратно на один из кухонных стульев. Когда я снова сел, она спросила, не глядя на меня:
– Тебе обязательно было говорить мужу Дебби?
Я пожал плечами и сказал:
– Почему бы мне не разделить эту боль с кем-то?
– Он... он уже позвонил женам Джона и Крейга. И вышвырнул Дебби из дома. Ей придется нанимать адвоката, чтобы видеться с собственной дочерью.
Она снова начала плакать и бормотать:
– Черт-черт-черт...
Она посмотрела на меня и сказала со слезами на глазах:
– И она уволила меня. Она сказала, что во всем виновата я...
Я горько рассмеялся:
– О, это просто замечательно. Скажи мне, Салли, кто вообще познакомил тебя с Джоном и Крейгом? Это ведь была Дебби, не так ли?
Между всхлипываниями Салли спросила:
– Как, как ты узнал?
– Знаешь, когда я сегодня утром рассказал Джошу, чем вы с Дебби занимались прошлой ночью, он не захотел мне верить. Назвал меня «лгуном» и обвинил в попытке разрушить его брак. Но как только я произнес имя Джона Харрисона, он сменил тон. Он побледнел, как привидение, и начал ругаться, как матрос. Думаю, он разозлился первый раз в своей жизни.
– Много лет назад ты сказала мне, что это был второй брак Дебби, и она съехала от своих родителей. Кажется, у Дебби есть сестра, живущая на севере штата, и она тоже никогда не видится с ней. Примерно год назад Джош проводил там аудит компании, и одной из тех, с кем он работал, оказалась Сара, сестра Дебби. Сара знала, что Дебби вновь вышла замуж, а Джош знал, что у Дебби есть сестра, но они никогда не встречались. Как бы то ни было, они поладили, и однажды вечером, перед тем как он закончил аудит, Сара пригласила его поужинать с ней и Дейвом, ее мужем.
Ей было что рассказать. Похоже, ее муж Дейв был первым мужем Дебби. Дейв и Дебби начали встречаться еще в колледже. Они встречались два года, пока Дебби не закончила школу, а потом поженились. Примерно в их первую годовщину Дейв узнал, что у Дебби был роман. Также он узнал, что Дебби изменяла ему на протяжении всего времени их отношений.
Он выгнал ее и подал на развод. Из-за этого поссорились также Дебби и ее родители. Потом Дэйв и Сара стали парой, и, в конце концов, поженились. Теперь у них двое детей, и они кажутся очень счастливыми. Конечно, Дебби никогда не рассказывала об этом Джошу. И угадай, с кем у Дебби был роман во время ее первого брака? Сюрприз! Это был Джон Харрисон!
Я остановился, а Салли в шоке уставилась на меня.
– О да, поэтому, когда я упомянул имя Джона, Джош начал собирать воедино обрывки сведений, и понял, что Дебби делала с ним то же, что ты делала со мной, на протяжении всего их брака. Неудивительно, что он вышвырнул ее на улицу!
– И, как и Джошу, мне интересно, как долго ты мне изменяешь? – яростно воскликнул я.
– О боже, Фил, это были только Джон и Крейг, и только во время наших походов по магазинам! Пожалуйста, поверь мне! Я никогда, никогда даже не думала о ком-то другом, пока Дебби не начала говорить об этом перед нашей первой поездкой по магазинам.
Она сидела, комкая в пальцах платок, то плача, то умоляя.
– Пожалуйста, Фил, я не знаю, как я оказалась там, где нахожусь сейчас. Открыв дверь ванной и увидев тебя, мне показалось, что я очнулась от сна или, может быть, кошмара.
Я ничего не сказал, только мрачно посмотрел на нее.
Ободренная, она начала быстро говорить, почти лепеча:
– Я... Я знала, что Дебби любит развлекаться на стороне, еще до того как мы начали ходить по магазинам. Она говорила об этом так, будто это – самое веселое, что она когда-либо испытывала за время своего брака.
– Но я не ожидала, что она встретится с кем-нибудь в нашей поездке. Я была очень удивлена, когда в ресторане появился Джон, и Дебби представила его мне. Она объяснила, что знает Джона еще со школьной скамьи, и он просто случайно оказался поблизости. Я подозревала, что это неправда, но ничего не сказала.
Она замолчала, прикусила губу и отвела взгляд.
– Джон... В тот вечер Джон был в лучшем своем обаянии. Флиртовал, танцевал с нами обеими, делал мне комплименты. Я выпила на пару стаканов больше, чем обычно, и когда его руки немного побродили по мне на танцполе, я притворилась, что ничего не заметила.
– Позже, когда мы вернулись в отель, Дебби пошла с Джоном. Он забронировал номер рядом с нашим. Тогда я и поняла, что Дебби все подстроила. Отель, в котором мы остановились, был старый, с тонкими стенами. Я слышала, как они занимались сексом почти всю ночь. Дебби довольно громко кричала. Слушая их, я и сама заводилась.
– Думаю, это объясняет, почему ты была так возбуждена, вернувшись домой в то воскресенье, не так ли?
Салли опустила голову и кивнула. Она вытерла глаза и продолжила:
– На следующее утро Джон ушел. Мы пошли завтракать, и Дебби подробно рассказала мне об их совместной ночи. Она бредила им всю дорогу домой.
– В течение следующих нескольких месяцев мы с Дебби, как обычно, пару раз в неделю обедали вместе на работе. Она часто упоминала о Джоне, о том, как ей было весело с ним, и как великолепен был секс. Именно тогда я впервые услышала о его бородавке. Дебби со смехом сказала, что я должна разок попробовать, потому что она не может этого объяснить.
– Сначала я просто смеялась над ней. Но чем больше она говорила об этом, тем больше эта мысль застревала у меня в голове. Несколько месяцев спустя, когда появилась следующая возможность пройтись по магазинам, Дебби призналась, что Джон сильно заинтересовался мной, и она не будет против, если я захочу попробовать с ним. Я, вроде как, посмеялась над этим, но спросила, а что будет делать она, если я это сделаю. Она сказала, что у Джона есть друг Крейг, который придет и составит ей компанию. Я не сказала «нет», не знаю почему. Я сказала, что подумаю, но не думаю, что смогу это сделать.
Салли посмотрела на меня, а я молча смотрел на нее без всякого выражения.
– Я... Я знала, что это неправильно, Фил, но мне пришла в голову мысль, что я могу сделать это, и никто не узнает.
– В ту субботу вечером в ресторане появились Джон и Крейг. Мы поужинали и немного выпили, а потом пошли в ночной клуб. Мы вроде как разбились на пары, и я была с Джоном. К тому времени я уже достаточно выпила и убедила себя, что ничего плохого в это не будет. Все прекрасно проводили время. Позже, когда вернулись в мотель, мы с Джоном, естественно, отправились в мой номер, а Дебби и Крейг – в его.
Салли замолчала и уставилась на свои руки.
Наконец, я с презрением сказал:
– Значит, все получилось именно так, как ты хотела?
Салли посмотрела на меня со слезами на глазах:
– Это... это было неплохо. Но ничуть не лучше того, что есть у нас с тобой. Что делало его таким горячим, так это то, что все было так неправильно, и это было с кем-то новым, и я могла притвориться кем-то другим.
– То, что ты говоришь, было лучше, чем «неплохо», он так тебя отделал, что ты и забыла, что дома тебя ждет муж. Твой муж, который сидит с твоими детьми из любви к тебе, чтобы ты могла побыть одна! – с горечью сказал я.
Салли подавила рыдание и снова отвернулась.
– Да, – прошептала она.
– А как ты объяснишь Крейга, жена моя? – саркастически спросил я.
Не глядя на меня, она сказала:
– После пары поездок, когда я спала с Джоном, Дебби пошутила, что начинает скучать по нему. Я не слишком много об этом думала, но в следующую поездку, когда мы разбились на пары, я закончила тем, что большую часть вечера танцевала с Крейгом. Позже, в мотеле ко мне в номер зашел Крейг, и мы провели ночь вместе. Это... это не выглядела как что-то особенное.
– Затем, через пару поездок, Джон и Крейг поменялись местами прямо посреди ночи. Сначала я не понимала этого, пока поздно ночью не проснулась и не поняла, что мужчина, занимающийся со мной любовью, был не тем, с которым я начала.
Салли с грустью посмотрела на меня:
– Мне казалось, что я была двумя разными людьми, живущими в двух разных мирах. Я люблю нашу совместную жизнь, тебя, себя и детей. Но я подсела на эти выходные как на наркотик. Я думала, что могу получать и то, и другое, а ты никогда не узнаешь. Как я могла быть такой дурой?
– Чертовски глупо, как мне кажется, – сказал я соглашаясь.
– Потом, когда ты увидел меня в мотеле, я посмотрела на себя в зеркало и поняла, во что превратилась, – прошептала она почти про себя.
Я встал и посмотрел на нее сверху вниз.
– Интересная история, Салли. Жаль, что у нее нет счастливого конца. Или, может быть, он и есть – для тебя. Я иду за детьми.
– Сегодня вечером, когда Элли ляжет спать, мы с тобой сядем с Джейсоном и Джесси и скажем им, что их родители будут жить отдельно. Я думаю, Элли еще слишком мала, чтобы понять. Мы не скажем им истинной причины. И я сделаю все, что в моих силах, чтобы свести к минимуму травму для них. Я буду спать на диване в цокольном этаже, пока не смогу организовать что-нибудь другое.
– Фил, Боже мой! – закричала Салли, когда я уже собрался уходить. – Это была ошибка! Я люблю тебя. Не делай этого, пожалуйста!
Я повернулся и сказал :
– А почему?
Салли, безудержно рыдая, сказала:
– Это было всего три-четыре ночи в году. Я никогда не виделась ни с Джоном, ни с Крейгом, ни с кем-либо еще, кроме тех выходных. Пожалуйста, Фил, я умоляю тебя, неужели ты не можешь простить меня и позволить мне все исправить?
– Простить тебя, Салли? Простить тебя за то, что три или четыре ночи в году ты становилась шлюхой для других мужчин? За то, что ты отдавала им то, чем я дорожил больше всего на свете, себя? Простить тебя за то, что ты разрушила мое доверие к тебе? Простить за то, что ты разрушила мою веру в то, что мы принадлежим друг другу и никому другому? – с грустью спросил я.
– И как ты это исправишь? Ты сможешь вернуться назад во времени и начать все сначала? На этот раз не трахнувшись с Джоном? И с Крейгом? Потому что именно это нужно, чтобы все исправить, – устало сказал я.
Я стоял молча, оглядывая кухню, семейные фотографии на стене, детские фотографии и записки, прикреплённые к холодильнику, детское кресло Элли в углу, все то, что делало этот дом домом. Я потряс головой, пытаясь прояснить ее.
– Я провел большую часть прошлой ночи без сна, спрашивая себя, что я буду чувствовать к тебе через шесть месяцев, через год или через пять лет. Я уверен, что когда-нибудь смогу простить тебя. Но ничего никогда не смогу забыть. Ни через год, ни через пять, ни даже через десять. Каждый раз, когда увижу тебя, я буду думать о прошлой ночи, каждый раз, когда услышу твой голос, я буду думать о прошлой ночи, и каждый раз, когда услышу твое имя, я буду вспоминать прошлую ночь.
Со слезами на глазах я сказал:
– Вот с этим, Салли, я жить не смогу.
Я постоял неподвижно, печально думая о будущем, почти не замечая Салли, раскачивавшейся взад-вперед в кресле, то всхлипывая, то крича:
– Нет, пожалуйста, боже, нет!
Через несколько минут я тихо спросил:
– Можешь ли ты ответить мне на один вопрос Салли?
Она смотрела на меня пустыми глазами, как приговоренный к смерти узник, знающий, что никакой замены не будет.
– Ты потеряла человека, который любил тебя больше всех на свете... Ты потеряла уважение своих и моих родителей и уважение своего мужа... Ты потеряла работу... И когда-нибудь тебе придется объяснить нашим детям, почему ты разбила нашу семью...
– Оно того стоило?
После минуты молчания, нарушаемого лишь приглушенными рыданиями Салли, я повернулся и медленно вышел за дверь.